Космическая трилогия (сборник), стр. 101
На следующий день после похорон Хинджеста Марк решился пойти в библиотеку (до сих пор его звали Феверстон или Филострато). Он сильно робел, но знал, что в таких делах ложный шаг и в ту и в другую сторону губителен. Приходилось рисковать.
Успех превзошел его ожидания. Все были здесь, и, не успел он закрыть дверь, все весело обернулись к нему. «Ecco!» — воскликнул Филострато. «Он-то нам и нужен», — сказала Фея. Марку стало тепло от радости. Никогда еще огонь не горел так ярко и запах не был таким пленительным. Его ждали. В нем нуждались.
— Сколько у вас уйдет на две статьи, Марк? — спросил Феверстон.
— Всю ночь работать можешь? — спросила Фея.
— Бывало, работал, — сказал Марк. — А в чем дело?
— Итак, — обратился ко всем Филострато, — вы довольны, что эти… неурядицы становятся все сильней?
— То-то и смешно, — сказал Феверстон. — Наша Фея слишком хорошо работает. Овидия не читала. {84}
— Мы не могли бы остановить их, если бы хотели, — сказал Стрэйк.
— О чем идет речь? — спросил Марк.
— В Эджстоу беспорядки, — отвечал Феверстон.
— А… я, знаете, не следил. Что, серьезные?
— Будут серьезные, — сказала Фея. — В том-то и суть. Мы намечали бунт на ту неделю, а пока что брали разгон. Но так, понимаешь, хорошо идет… Завтра-послезавтра тарарахнет.
Марк растерянно глядел то на нее, то на Феверстона. Тот просто корчился от смеха, и Марк почти машинально обыграл свое недоумение.
— Ну, это нам знать не дано, — улыбнулся он.
— Вы думаете, — ухмыльнулся Феверстон, — что Фея пустит все на самотек?
— Значит, мисс Хардкасл сама и действует? — спросил Марк.
— Да, да, — закивал Филострато. Глазки у него блестели, жирные щеки тряслись.
— А что? — сказала Фея. — Если в какую-то дыру понаедет сотня тысяч рабочих…
— Особенно таких, как ваши, — вставил Феверстон.
— …заварухи не миновать, — договорила Фея. — Они и сами цапались, моим ребятам ничего делать не пришлось. Но уж если ей быть, пускай будет когда нужно.
— Вы хотите сказать, — снова спросил Марк, — что вы это все подстроили?
Отдадим ему справедливость: его коробило, и он не старался этого скрыть, но лицо и голос сами собой подделывались под общий тон.
— Зачем же так грубо! — сказал Феверстон.
— Какая разница! — сказал Филострато. — Сами дела не делаются.
— Точно, — подтвердила мисс Хардкасл. — Не делаются. Это вам всякий скажет. И вот что, ребята: бунт начнется завтра или послезавтра.
— Хорошо узнавать все из первых рук! — сказал Марк. — Заберу-ка я оттуда жену.
— Где она живет?
— В Сэндауне.
— А… Ну, это далеко. Лучше мы с тобой подготовим статейки.
— Для чего?
— Надо объявить чрезвычайное положение, — сказал Феверстон. — Иначе правительство нам не даст полномочий.
— Вот именно, — сказал Филострато. — Бескровных революций не бывает. Этот сброд не всегда готов бунтовать, приходится подстрекать их, но без шума, стрельбы, баррикад полномочий не получишь.
— Статьи должны быть на другой день после бунта, — сказала мисс Хардкасл. — Значит, старику дашь к шести утра.
— Как же я сегодня все опишу, если начнется не раньше, чем завтра? — спросил Марк.
Все расхохотались.
— Да, газетчик из вас плохой! — сказал Феверстон. — Не может описать того, чего еще не было!
— Что ж, — сказал Марк, улыбаясь во весь рот, — я ведь живу не в Зазеркалье…
— Ладно, сынок, — сказала Фея. — Сейчас и начнем. Еще по стаканчику, и пошли наверх. В три нам дадут пожевать, кофе принесут.
Так Марку впервые предложили сделать то, что он считал преступным. Он не заметил, когда же именно согласился, — во всяком случае, ни борьбы, ни даже распутья не было. Вероятно, кто-то где-то и переходит Рубикон, но у него все случилось само собой, среди смеха, шуток и той свойской болтовни («Мы-то друг друга понимаем»), которая чаще всех земных сил толкает человека на дурное дело, когда он еще не стал особенно плохим. Через несколько минут они с Феей шли наверх. На пути им попался Коссер, деловито разговаривающий с кем-то из своего отдела, и Марк заметил краем глаза, что тот на них глядит. И подумать, что когда-то он боялся Коссера!
— А кто разбудит и. о. в шесть часов? — спросил Марк.
— Сам проснется, — сказала Фея. — Когда-то он спит, но когда — не знаю.
4
В четыре часа утра Марк перечитывал у Феи в кабинете две последние статьи — для самой почтенной газеты и для самой массовой. Только это в ночных трудах и льстило его писательскому тщеславию. Первая половина ночи ушла на составление самих новостей, передовицы он оставил под конец, и чернила еще не просохли. Первая статья была такой:
«Несмотря на то что рано еще основательно судить о вчерашних событиях в Эджстоу, из первых сообщений (их мы печатаем отдельно) мы вправе сделать два вывода, которые вряд ли поколеблет дальнейшее течение дел. Во-первых, эти события наносят удар по благим упованиям тех, кто еще верит в безоблачный характер нашей цивилизации. Конечно, нельзя без трений и трудностей превратить небольшой университетский город в исследовательский центр национального значения. Но мы, англичане, всегда справлялись с трудностями по-своему, миролюбиво, даже весело, и всегда были готовы принести и большие жертвы, чем те, которые требовались на сей раз, когда наши привычки и чувства столкнулись с весьма незначительными помехами. Приятно отметить, что нет ни малейших указаний на то, чтобы ГНИИЛИ в какой бы то ни было степени преступил свои права или погрешил против благожелательности и дружелюбия, которых от него ждали. Теперь сравнительно ясно, что поводом к беспорядкам было частное столкновение между одним из институтских рабочих и каким-то местным маловером. Но, как давно сказал Аристотель, повод ничтожен, причина глубока. Трудно сомневаться в том, что незначительное, хотя и прискорбное происшествие возникло — вольно ли, невольно — не без связи с косностью.
Как это ни печально, приходится признать, что закоренелое недоверие и давнюю недоброжелательность к той деловитости и четкости, которую зовут бюрократизмом, легко оживить хотя бы на короткое время. С другой стороны, мы яснее видим теперь именно те недуги нашей культуры, которые и призван исцелить институт. В том, что это ему удастся, мы не сомневаемся. Вся наша нация поддержит те „мирные усилия“, о которых недавно так прекрасно говорил мистер Джалс, а сопротивление плохо осведомленных кругов будет мягко, но решительно сломлено.
И второе: многие восприняли с недоверием мысль о том, что институт нуждается в собственной полиции. Наши читатели вспомнят, что мы этого предубеждения не разделяли, но и не оспаривали. Даже ложных и особенно рьяных свободолюбцев надо чтить, как чтим мы необоснованную тревогу любящей матери. Однако мы всегда считали, что уже невозможно препоручать всю охрану порядка небольшому кругу лиц, чья прямая задача — борьба с преступлениями. Мы не должны забывать о том, что в некоторых странах это привело к серьезным нарушениям свободы и справедливости, ибо полиция стала своего рода государством в государстве. Так называемая „полиция“ ГНИИЛИ (было бы уместней называть ее „охранительно-санитарной службой“) знаменует истинно английское решение вопроса. Трудно определить строго логически, в каком отношении находится она к полиции как таковой, но мы, англичане, издавна не в ладах с логикой. Вышеупомянутая служба ни в коей мере не связана с политикой; если же ей доведется прийти в соприкосновение с правосудием, она выступит в роли спасительницы, перемещая преступника из сферы наказания в сферу лечения. Последние предубеждения развеяны событиями в Эджстоу, ибо национальная полиция просто не справилась бы с ними без помощи институтской службы. Как сказал сегодня утром нашему корреспонденту один из крупных деятелей полиции: „Без них все повернулось бы иначе“. Если в свете этих событий сочтут необходимым на некоторое время препоручить всю округу заботам институтской „полиции“, британский народ, по сути своей склонный к трезвому взгляду на вещи, вряд ли станет хотя бы в малой мере противиться. Особенно обязаны мы служащим в „полиции“ женщинам, проявившим то мужество и то здравомыслие, которых мы и ждем от истинных англичанок. В Лондоне ходят слухи о каких-то пулеметах и сотнях жертв, но этому нет ни малейших подтверждений. По всей вероятности, когда все детали будут уточнены, окажется (как выразился по другому поводу наш премьер-министр), что „если кровь и текла, то из носа“».