Школа робинзонов (иллюстр.), стр. 5

И как раз в то время, когда он грезил о путешествиях, необитаемых островах и пиратах, дядюшка задумал связать его, как говорится, брачными узами. Путешествовать вместе с Финой после того, как она станет миссис Морган? Нет, это было бы безумием! Либо нужно отправиться в путь одному, либо вовсе отказаться от своих дерзновенных планов.

Годфри созреет для подписания брачного контракта не раньше, чем осуществит свои замыслы. Можно ли думать о семейном счастье, когда ты еще не побывал ни в Японии, ни в Китае, ни даже в Европе? Нет! Нет! И еще раз нет!

Вот почему был так рассеян Годфри, вот почему он с таким безразличием внимал словам песни, был так безучастен к игре, которую когда-то не уставал расхваливать.

Фина, девушка серьезная и сообразительная, быстро все заметила. Сказать, что это не доставило ей некоторой досады, смешанной с огорчением, значило бы незаслуженно ее оклеветать. Но, привыкнув искать во всем положительную сторону, она решила: если Годфри так необходимо путешествовать, то лучше пусть он поездит до женитьбы, чем после.

Вот почему она ответила молодому человеку так просто, но многозначительно:

– Нет, Годфри, мысли твои сейчас не здесь, не возле меня, они далеко, далеко, за морями!

Годфри поднялся, не глядя на Фину, сделал несколько шагов по комнате и, подойдя к фортепьяно, машинально ударил по клавише указательным пальцем.

Раздалось ре-бемоль самой нижней октавы, печальная нота, выразившая его душевное состояние.

Фина все поняла и без долгих колебаний сначала решила припереть своего жениха к стенке, а потом уже помочь ему устремиться туда, куда его влекла фантазия. Но в эту самую минуту дверь салона отворилась.

В комнату вошел, как всегда, немного озабоченный Уильям Кольдеруп. Покончив с одной операцией, он собирался приступить к другой.

– Итак, – изрек коммерсант, – остается лишь окончательно наметить день.

– День? – вздрогнув, спросил Годфри. – Какой день, дядюшка, вы имеете в виду?

– Ну, разумеется, день вашей свадьбы, – ответил Кольдеруп. – Надо полагать, что не моей.

– Пожалуй, это было бы более кстати, – заметила Фина.

– Что ты этим хочешь сказать? – удивился Кольдеруп. – Итак, назначаем свадьбу на конец месяца. Решено?

– Но, дядя Виль. Сегодня нам предстоит наметить не день свадьбы, а день отъезда.

– Отъезда? Какого отъезда?

– Очень просто, дату отъезда Годфри, который, перед тем как жениться, хочет совершить небольшое путешествие.

– Значит, ты в самом деле хочешь уехать? – воскликнул Уильям Кольдеруп, схватив племянника за руку, будто для того, чтобы тот от него не сбежал.

– Да, дядя Виль, – бодро ответил Годфри.

– И надолго?

– На восемнадцать месяцев или, самое большее, на два года, если…

– Если?..

– Если вы мне разрешите, а Фина будет ждать моего возвращения.

– Ждать тебя! Нет, вы только поглядите на этого жениха, который только и думает, как бы сбежать, – воскликнул Кольдеруп.

– Пусть Годфри поступает так, как хочет, – сказала девушка. – Дядя Виль! Ведь я на этот счет много передумала. Хоть годами я и моложе Годфри, но в знании жизни гораздо старше его. Путешествие поможет ему набраться жизненного опыта, и, мне кажется, не стоит его отговаривать. Хочет путешествовать – пусть едет. Ему самому захочется спокойной жизни, а я буду его ждать.

– Что! – воскликнул Уильям Кольдеруп. – Ты соглашаешься дать свободу этому вертопраху?

– Да, на два года, которые он просит.

– И ты будешь его ждать?

– Если бы я была неспособна его ждать, это бы означало, что я его не люблю.

Произнеся эту фразу, Фина возвратилась к фортепьяно, и ее пальцы, сознательно или невольно, тихо заиграли очень модную в те времена мелодию «Отъезд нареченного». Хоть песня и была написана в мажорной тональности, Фина, сама того не замечая, исполнила ее в миноре.

Смущенный Годфри не мог вымолвить ни слова. Дядя взял его за подбородок и, повернув к свету, внимательно на него посмотрел. Он спрашивал его без слов, и слова для ответа тоже не понадобилось.

А мелодия «Отъезд нареченного» становилась все печальнее.

Наконец, Уильям Кольдеруп, пройдя взад и вперед по комнате, направился к Годфри, который походил на подсудимого, стоящего перед судьей.

– Это серьезно? – спросил он у племянника.

– Очень серьезна – ответила за жениха Фина, не прерывая музыки, тогда как Годфри лишь утвердительно качнул головой.

– All right, – произнес Кольдеруп, окинув племянника странным взглядом.

Затем сквозь зубы добавил:

– Значит, перед женитьбой ты хочешь попутешествовать? Будь по-твоему, племянник!

И сделав еще два-три шага, остановился перед Годфри, скрестил руки и спросил:

– Итак, где бы ты хотел побывать?

– Повсюду, дядюшка.

– А когда ты собираешься в путь?

– Как вам будет угодно, дядя Виль.

– Ладно! Это произойдет очень скоро.

При этих словах Фина внезапно оборвала игру. Быть может, девушке немного взгрустнулось. Так или иначе, решение ее оставалось непоколебимым.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,

Если бы Т.Артелетт был французом, соотечественники не преминули бы шутливо окрестить его Тартелеттом note 5, так как это имя ему очень подходит, мы, не колеблясь, и будем впредь его так называть.

В своем «Путешествии из Парижа в Иерусалим» Шатобриан упоминает маленького человека, «напудренного и завитого, в зеленом костюме, дрогетовом жилете с муслиновыми note 6 манжетами и жабо, который пиликал на своей скрипке, заставляя плясать ирокезов» note 7.

Калифорнийцы, ясное дело, не ирокезы, но Тартелетт был учителем танцев и изящных манер в Калифорнии. Хоть в уплату за уроки он и не получал, как его предшественник, бобровыми шкурами и медвежьими окороками, зато ему платили долларами. Во всяком случае, он ничуть не меньше способствовал цивилизации своих учеников, чем тот француз, обучавший хорошим манерам ирокезов.

В ту пору, когда мы представили его читателю, Тартелетт был холост и говорил, что ему сорок пять лет. Но за десять лет до этого он чуть было не вступил в брак с одной перезрелой девицей.

Ради такого события его попросили в нескольких строках изложить свою биографию, что он и не преминул сделать. Эти данные помогут нам воспроизвести его портрет с двух точек зрения: моральной и физической.

Родился 17 июля 1835 года в три часа пятнадцать минут утра.

Рост – пять футов, два дюйма, три линии.

Объем выше бедер – два фута, три дюйма.

Вес, увеличившийся за последний год на 6 фунтов, – сто пятьдесят один фунт, две унции.

Форма головы – продолговатая.

Волосы – каштановые с проседью, редкие на макушке.

Лоб – высокий.

Лицо – овальное.

Цвет лица – здоровый.

Зрение – отличное.

Глаза – серо-карие.

Брови и ресницы – светло-каштановые.

Веки – запавшие.

Нос – средней величины, на краю левой ноздри выемка.

Щеки – впалые, без растительности.

Уши – большие, приплюснутые.

Рот – средний. Гнилых зубов нет.

Губы – тонкие, немного сжатые, обрамлены густыми усами и эспаньолкой.

Подбородок – круглый.

Шея – полная. На затылке родинка.

Когда купается, можно заметить, что тело белое, немного волосатое.

Жизнь ведет правильную, уравновешенную.

Не обладая крепким здоровьем, сумел его сохранить благодаря воздержанности.

Бронхи слабые. По этой причине лишен дурной привычки курить табак.

Не употребляет ни спиртных напитков, ни кофе, ни ликеров, ни виноградных вин.

Короче говоря, избегает всего, что может оказывать пагубное воздействие на нервную систему.