Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2, стр. 87

Рене заявил, что шлюп, на котором они приплыли, им и его друзьями был добыт силой у бедных ирландцев, и спросил о стоимости его, чтобы выслать сумму его владельцам. Это тем легче было сделать, что в оружейном отсеке шлюпа нашли патент на его владение, в котором был указан адрес хозяина.

Шлюп продолжал стоять во внешней гавани, а Рене и его друзья уже устремились на барку, едва к ним вернулись силы.

— Вперед, друзья мои, поплыли и быстрее! — сказал он. — К «Нью-Йоркскому скороходу»; гребцам — два луидора.

— Видишь, — сказал один из них, узнавший Рене, — это тот самый господин Рене, который оплатил все долги моим друзьям на «Призраке» господина Сюркуфа. Да здравствует господин Рене!

Его поддержали и остальные гребцы, надеясь удвоить ставки своим энтузиазмом, принявшись что есть сил кричать «ура!».

На эти крики команда «Нью-Йоркского скорохода» высыпала на палубу, и Рене в стоящем на полуюте моряке узнал своего товарища Франсуа, который в свою очередь пытался его рассмотреть в подзорную трубу. И стоило ему закричать: «Друзья, это хозяин»; «Ура господину Рене!», как на корабле в мгновение ока подняли флаги, и, не испрашивая разрешения у коменданта порта, «Скороход» грянул восемью пушечными выстрелами. После чего матросы, вскочив на ванты, сняли свои шляпы и закричали: «Да здравствует господин Рене!» А Франсуа, стоя на последней ступеньке лестницы с раскрытыми объятиями, ждал своего капитана и был готов, чтобы обнять его, уже броситься в море.

Можно представить, какими возгласами был встречен Рене, взойдя на борт своего корабля. Он рассчитался с гребцами, оправдав все их самые тайные надежды, а в это время семеро беглых матросов уже рассказывали всей команде, как бежали из тюрьмы, как Рене уступил им свой запас воды на шлюпе и как он поддерживал мужество у всех, и, наконец, о том, что он решил оставить их всех у себя на службе, пока им не подвернется что-либо более удачное.

И так, словно приближенность к Рене давала право на участие в общей пирушке, некоторые из матросов подошли к нему и попросили разрешения поделиться пайками с гребцами, доставившими Рене и его товарищей.

— Парни, — ответил Рене, — они разделят не ваши пайки, а мой обед. День моего возвращения для меня — праздник, и, сегодня, когда я избавлен от английской тюрьмы, каждый матрос на моем корабле — это офицер.

И разделив среди своих товарищей по плену новые припасы с корабля, он призвал своею повара и отправил его сочинять меню обеда.

В этот день все, чем богат Сен-Мало, шло в котел команде «Нью-Йоркского скорохода» и его капитану.

XCVII

СОВЕТЫ ОТ ФУШЕ

Рене возвратился во Францию 11 января 1806 года, в день вторжения в Неаполитанское королевство и вступления Массена в Сполето.

В то время как несчастный Вильнев проиграл Трафальгарское сражение, император перешел Рейн и начал поход захватом Донаувертского моста и форсированием Дуная.

Когда он подошел к Ульму и разрабатывал диспозицию по его взятию, маршал Сульт вступил в Мемминген, а маршал Ней выиграл сражение у Эльхингена, заработав свой первый герцогский титул.

Ульм был сдан. Мак и тридцатитысячный гарнизон прошли перед императором и бросили к его ногам все свое вооружение.

Затем он вступил в Аугсбург, пустив в голове колонны победителей императорскую гвардию и восемьдесят лучших гренадеров, каждый из которых нес по знамени, захваченному у неприятеля. Наконец, Наполеон вступил в Вену, выиграл сражение у Аустерлица, заключил перемирие с австрийским императором и позволил русским отступить в такой спешке, что Жюно, которому было поручено доставить императору Александру предложение о заключении мира, так и не смог их догнать.

С 12 по 29 сентября Наполеон оставался в крепости Шенбрунн, где своим декретом объявил низложенной неаполитанскую династию.

1 января 1806 года он отменил республиканский календарь. Пытался ли он этим стереть из общественной памяти некоторые даты? Если так, то в этом он не преуспел. Даты не только не были забыты, но даже не приняли вида григорианских чисел в старом календаре. Все только и говорили о двух датах, Оффенбурге [88] и 18-м брюмера.

Все эти новости достигли Франции и стали источником такого воодушевления, что в нем затерялась трафальгарская трагедия. Наполеон распорядился, чтобы последнюю воспринимали не как военное поражение, а скорее как результат разгула морской стихии.

О Трафальгаре не передавалось никаких новостей, кроме тех, на которые давалось разрешение сверху, а Рене, возможно, был единственный француз из участников сражения, который оттуда вернулся. И по этой причине на следующий день после своего возвращения он получил приглашение морского префекта, в котором его называли капитаном.

Рене поспешил доставить удовольствие префекту.

В магистрате, естественно, горели желанием узнать о достоверных деталях катастрофы, а Рене еще не знал о том, что говорить на эту тему запрещалось приказом самого императора.

Прежде чем расспрашивать гостя, префект честно предупредил его об этом распоряжении, но он и не думал скрывать, насколько сильно ему хочется узнать всю правду о сражении при Трафальгаре.

И, поскольку лично Рене никаких указов ни от кого не получал, то и, полностью положившись на скромность префекта, рассказал ему о всех событиях, которым стал свидетелем.

Префект ответил любезностью на любезность и сообщил, что капитан Люка, проведя семь или восемь дней под домашним арестом в Лондоне, был освобожден декретом правительства, таким образом отмечавшего его выдающуюся храбрость, которой он навеки прославил имя «Грозного».

Декрет был издан и с особой целью — поскольку именно пулей с «Грозного» был сражен адмирал Нельсон — отвести от правительства упреки в том, что оно мстит капитану Люка за гибель адмирала.

Люка сам прибыл в Париж накануне. Сообщение о его возвращении морской префект получил телеграфным уведомлением.

По просьбе Рене префект пообещал узнать адрес Люка и сообщить его молодому моряку.

Затем, не имея больше причин задерживать молодого человека, он попрощался с ним с выражениями глубокого уважения.

Рене по прибытии в Сен-Мало стал полулегендарной фигурой, но восхищению малоинцев не, было предела, когда они узнали, что шлюп, который Рене и его товарищи отняли у ирландцев, был оценен в тысячу сто франков и что Рене выписал вексель у главного банкира Сен-Мало на две тысячи пятьсот франков на имя О'Брайена и К° в Дублине и отослал его бедному каботажнику Патрику из Логхилла, которому принадлежал шлюп.

Можно представить, каково было удивление бедного семейства, когда его главе пришло предложение явиться в Дублин, где О'Брайену и К° вменено выплатить ему за шлюп двойную сумму против его стоимости.

Тем временем Франсуа рассказал Рене о перипетиях своего пути в Сен-Мало и как они, поравнявшись с мысом Финистер, были атакованы английским бригом и ускользнули благодаря тому, что запутали своих преследователей ложными маневрами и сделали вид, что взяли курс на Америку. Именно по этой причине и задержалось их возвращение. Во время этой погони «Нью-Йоркский скороход» оправдал свое название и двигался со скоростью одиннадцать или двенадцать узлов в час. Франсуа уверял Рене, что скорее пустил бы себе пулю в лоб, нежели согласился быть захваченным англичанами. Рене слишком хорошо его знал, чтобы сомневаться в этих словах.

После такой исповеди Франсуа не стоит и упоминать о том, что все вещи и бумаги Рене лежали там, где он их оставлял: портфель, в котором были завещание и мешочек с драгоценными камнями, продолжал лежать в ящике его секретера.

Франсуа платил экипажу из тех денег, которые оставил ему Рене; все деньги тратились с толком, и ни один, даже самый строгий контролер не мог придраться ни даже к потраченной четверти сантима.

Рене попросил Франсуа и впредь замещать его и быть его вторым «я» на судне до тех пор, пока не прояснится что-либо в его судьбе.