Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2, стр. 47
То, что любви сэра Джеймса Эспли было не сравниться с ее чувствами, — сущая правда. Почему горящие сердца обречены жить в одиночестве и угасать в беспросветной стуже жизни?
У женщины, которая не была красивой, — не было молодости, у женщины, которая не была любимой, — не было жизни.
И в отчаянии Жанна принялась зубами рвать мокрые от ее слез батистовые платочки, углы которых, как она надеялась, в один прекрасный день украсят вензеля ее и Рене.
Прошел день, прошла ночь. Жанна все еще не выходила под предлогом своего недомогания. Элен, уверенная, что причина болезни нечто большее, нежели усталость и пережитый на охоте испуг, послала спросить, — вещь неслыханная, — может ли Жанна принять ее. Жанна ответила утвердительно и чуть погодя услышала шаги своей сестры в коридоре.
Она попыталась сдержать слезы и улыбнуться; по как только увидела свою любимую сестру, от которой у нее никогда не было секретов, как рыдания опять стали душить ее, и она закричала, раскрыв Элен свои объятия.
— О, сестра, как я несчастна! Он меня не любит, и он уезжает.
Элен, закрыв дверь и задвинув защелку, кинулась в объятия сестры.
— О! — Элен вскрикнула. — Отчего ты раньше не рассказывала мне о своем чувстве, когда было время бороться за него?
— Увы! — ответила Жанна. — Я люблю его с той минуты, как мы впервые увидели друг друга.
— А я, эгоистка, — сокрушалась Элен, — занятая собой, вместо того чтобы заботиться о тебе, как и положено старшей сестре, заменяющей мать, я рассчитывала на преданность этого человека!
— О, не обвиняй его, — воскликнула Жанна, — небо — свидетель тому, что он никогда не стремился вызвать во мне любовь: я полюбила его, потому что он был самым красивым, самым рыцарственным, самым храбрым среди мужчин.
— И он тебе сказал, что не любит тебя? — спросила Элен.
— О, нет, нет! Он понимал, какое несчастье мне причинил.
— И что же, он женат?
Жанна покачала головой.
— Нет, — ответила она.
— Нет ли здесь деликатного вопроса выбора? Не думает ли он, что ты слишком знатна, благородна и богата, чтобы быть женой простого помощника на судне?
— Он богаче и благороднее нас, сестра!
— Значит, здесь какая-то тайна? — спросила Элен.
— Больше чем тайна, это мистика! — ответила Жанна.
— О которой ты не хочешь поведать мне?
— Я поклялась.
— Бедное дитя. Остается только спросить у тебя: что я могу для тебя сделать?
— Чтобы он оставался здесь как можно дольше: каждый проведенный им здесь день добавляет день к моей жизни.
— И ты рассчитываешь увидеться с ним, пока он не уехал?
— Желаю этого больше всего на свете.
— Ты уверена в себе?
— Нет, зато я уверена в нем.
Окно было открыто; Элен подошла закрыть его. Во дворе она заметила сэра Джеймса, стоявшего в окружении пяти-шести мужчин, чья одежда была покрыта пылью — свидетельством их недавно проделанного долгого пути; они о чем-то оживленно и весело разговаривали.
Элен появилась в окне.
— А! Дорогая Элен, спускайтесь вниз, прошу вас, я привез для вас добрую весть.
— Спускайся быстрее, Элен, — сказала Жанна, — и принеси мне скорее эту добрую весть. Увы! — прошептала она. — Никто не в состоянии уже принести мне хорошую весть, и никто не позовет меня, чтобы осчастливить меня какой-нибудь новостью.
Минут через пять Элен вернулась. Жанна подняла глаза и грустно улыбнулась.
— Сестра, — сказала она, — мне уже ясно, что в этом мире для меня осталась одна радость — участвовать в твоей жизни. Подойди, сядь рядом и расскажи о том, что вы счастливы.
— Ты догадалась, почему, — спросила Элен, — мы отпустили священников, которые отпевали тело отца, не попросив их благословить нас, не так ли?
— Да, — ответила Жанна, — вы рассудили, что было бы кощунством просить людей, молившихся над гробом усопшего, обвенчать вас и благословить ваш брак.
— Да, И вот Всевышний вознаградил нас: итальянский священник — его зовут отец Луиджи и он живет в Рангуне — путешествует последние два-три года по королевству и занят свершением благих дел. И вот сэр Джеймс Эспли узнал у этих людей, которые приехали из Пегу в надежде устроиться где-нибудь батраками, что дня через три-четыре отец Луиджи будет здесь. Ах, моя милая Жанна, какой это был бы чудесный день, если бы он разом осчастливил четверых!
LXXVII
ИНДИЙСКИЕ НОЧИ
С этого момента жизнь Жанны превратилась в череду противоположных чувств. Когда Рене был рядом с ней, жизнь из нее била ключом, стоило ему отдалиться, как она чувствовала такую слабость, что казалось, ее сердце вот-вот остановится.
Рене, который любил ее нежно, любовью друга и родственника, осознавал всю тяжесть положения, в котором она оказалась. Молодой и полный магнетической силы, он сам пребывал под опьяняющим воздействием чар девушки, красивой, одержимой страстью, которая взглядами, пожатиями руки, вздохами передавалась человеку, боготворимому ею. Что происходило с ним, когда он слушал ее страстные речи! Защищаться от любви в двадцать пять лет, так сказать, в самом соку жизни и молодости, когда небо, земля, цветы, воздух, ветерок, опьяняющее возбуждение Востока — все вокруг шепчет вам: «Любите», все равно что в одиночку сражаться против всемогущих сил природы.
Мы знаем, что Рене поставил перед собой непосильную задачу, и пока выходил победителем из этой возобновляющейся схватки. Нужно было пройти испытание и не только остаться бесстрастным, но и оказаться сильнее этой чарующей опасности, как он оказывался сильнее других, — мы это видели, — куда более грозных напастей.
В центре дома, на первом этаже, находилась большая комната, над которой располагались спальные комнаты. К ней были пристроены балконы, выходившие один на восток, другой на запад. Здесь лучшие часы вечера и ночи проводили когда-то Жанна и Рене. Жанна очень любила цветы, не в пример жемчугу, бриллиантам и драгоценным камням, мирно лежавшим в ее ларцах, — о них она даже не вспоминала; не зная и даже не подозревая о силе аромата цветов, она плела венки из восхитительного и пахучего цветка, который называется мхогри. По форме он напоминал лилию и жасмин одновременно, а по запаху был схож с туберозой. Его чаша, местами белая, местами розовая и желтая, покоилась на длинном венчике, в котором и проходят волокна, скрывающие источник самых возбуждающих ароматов.
От мавров Алжира и остальной части африканского побережья пришла идея благоухающего убранства, венков и поясов, сплетенных из цветов померанцевого дерева.
В Индии великолепные ночи, в разные сезоны прекрасные по-разному. Солнечные восходы и закаты поражают щедростью лучей: небо окрашивается во все возможные оттенки, которые искусный живописец в состоянии придать изображению пламени. В прекрасные весенние и осенние дни, когда осень и весну можно наблюдать и ощущать, восход луны в период полнолуния напоминает наши бледные зори и наш восход, восход западного солнца. Если солнце огненное, то луна кажется золотой; ее диаметр огромен; при ее свете, когда она подходит к своему зениту, можно читать, писать и охотиться, как днем. Прелесть ночей — в их изменчивости и разнообразии: бывают ночи настолько темные, что нельзя ничего различить в двух шагах от себя; другие мало отличаются от дневного времени, разве только небом, усыпанным звездами и бесконечными созвездиями, дотоле неизвестными нам, вдруг распустившимися на небосклоне. Небесные тела кажутся ближе, многочисленнее, ярче, нежели в нашем полушарии, и луна, вместо того чтобы затмевать их блеск, придает ему еще больше силы, будто делясь собственной.
Другие ночи — и мое повествование готово замереть, столь мало эти слова выражают мои мысли, — другие ночи — это настоящие северные зови, занимающиеся по всему небосклону; редкие облака, скользящие в его лазури, бегут от пурпурных лучей засыпающего солнца; расступаются сумерки, словно в театре поднимается механический занавес, разделяющий две декорации, и над землей, заволакивая собой все пространство от одного горизонта до другого, поднимается молочный свет, безграничный, без зримого источника, придающий ночам восхитительную белизну, воспетую великим русским поэтом Пушкиным: