Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2, стр. 27

Наконец пришел час отплытия, в честь Рене и его прекрасных пассажирок подняли последний тост, сироты подали Сюркуфу руки, которые тот поцеловал, обнял Рене, и пушка оповестила об отплытии.

«Нью-Йоркский скороход» тронулся на буксире у двух шлюпок со «Штандарта» и «Призрака», которые хотели оказать услугу товарищу. Шлюпки довели судно до излучины, а толпа в это время провожала их по пристани.

В тысяче футов от берега шлюпки встали. Шлюп был готов к отплытию, оставалось только подставить паруса ветру. Когда отдали буксирный трос, матросы с лодок, приветствуя отплывающих, прокричали: «Счастливого путешествия капитану Рене и барышням де Сент-Эрмин!»

Корабль прошел бухту Погребения и исчез за холмами Канониров.

Спустя некоторое время даже след за его кормой растаял в море.

LXIV

МАЛАЙСКИЕ ПИРАТЫ

На исходе шестого дня спокойного плавания, во время которого на пути не встретилось ни одного корабля, «Нью-Йоркский скороход» вновь пересек экватор. Единственное, от чего изнемогали прекрасные пассажирки, была немыслимая жара, которая царила в помещениях судна. Но благодаря предусмотрительности Рене в каюте сестер установили две ванны, и девушки без особых тягот переносили самые жаркие дневные часы.

Стоило сгуститься сумеркам, как пассажирки выходили на палубу. Поднимался ветер, часы палящего солнца сменялись часами нежного бриза, пропитанного запахом моря.

Тогда на палубу выносили стол и, поскольку экипаж ловко добывал рыбу, а на Сейшелах и Мальдивах с легкостью можно было запастись фруктами, у путешественников не переводилось свежее продовольствие. Вечерние и ночные картины заката и восхода на этих широтах изумительны и потрясают воображение. Когда огненный шар скрывается в океане, кажется, что он восстает золотой пылью и, словно песок, рассеивается звездами по нежно-голубому небу.

Море, подобно другим частям божьего мира, также завораживало взоры и творило спектакль не менее увлекательный.

Путешествия по океану далеко не так тоскливы, как может показаться. Даже для неискушенного наблюдателя глубокие воды открывают мириады дивных подробностей. Бесчисленные существа, которые кишат на дне моря и иногда поднимаются глотнуть воздуха на поверхность, разнообразие их форм, окраски, строения, повадок предоставляют путешественнику широкое поле для наблюдений и исследований.

Шлюп шел под слабым легким бризом, ясная луна стояла высоко на безмятежном небосклоне, но к восьми вечера внезапно от горизонта потянулись облака и заняли все небо, превратив его в черный бездонный кратер. Луна, окутанная страшными тучами, напрасно сражалась с ними. Были минуты, когда тьма разрывалась и виднелись лоскуты чистого звездного неба. Подоспели новые тучи цвета зеленоватой меди, рассекаемые молниями, на палубу шлепнулись капли, оставив широкие, как монета в пять франков, следы. Вдали послышались раскаты грома, небо заволокло беспросветно. Мрак обрел глубину, задул неистовый ветер, а темнота стала осязаемой на ощупь, и корабль рванулся вперед так живо, как никогда еще не ходил.

Вдруг впереди на поверхности моря выросло широкое серебряное пятно. Оказалось, что свет испускало скопление морских животных, главным образом медуз, что поднялись и качались на волнах. Они могли похвастать всевозможными формами: те, что плавали на поверхности, перекатывались, словно огненные бочонки, другие, извиваясь в глубине, походили на змей длиной в пять или шесть футов. Медузы сжимались и разжимались, и с каждым движением рассеивали лучики света, иногда сплетаясь вместе. Но шли минуты, и сияние жителей глубин блекло, краски выцветали и изменялись от красного, розового и оранжевого до зеленого и лазурного, чтобы после прийти к сочному оттенку морских водорослей. Ради интереса, с которым наблюдали за этим зрелищем пассажирки, Рене отловил несколько штук и поместил в сосуд с морской водой. Каждая медуза сияла настолько ярко, что можно было почти весь вечер писать и читать при ее свете.

Вечером, сидя на полубаке или у окон каюты, сестры проводили часы, наблюдая движение золотых и серебряных сгустков в глубинах. Морские создания светились тем ярче, чем больше волновалось море и темнее сходилась ночь. Иногда медузы вырастали до гигантских размеров, некоторые достигали не менее пятнадцати-двадцати футов в диаметре.

В отблесках их лучей виднелись другие животные, не способные светиться, главным образом дорады и бониты, огромные косяки этих рыб водились здесь в несметном множестве. Перемешанная кораблем вода оставляла за ним длинный светящийся след. Шлюп не прорезал волны, а, словно плуг, распахивал их, и каждая борозда играла снопами огня.

После одиннадцати дней плавания они достигли широты Мальдивских островов, когда под слабым юго-восточным ветром около шести утра матрос с мачты закричал: «Эй, эй! Пирога!» Заслышав крик, на палубу поднялся Кернош и застал Рене, который прогуливался с подзорной трубой в руке.

— Где она? — спросил Кернош у матроса.

— Под ветром.

— С балансиром или без?

— С балансиром.

— Все здесь? — обернулся Кернош к боцману.

— Да, мой капитан, — отвечал тот.

— Пушки заряжены?

— Да, капитан, три — ядрами, три — картечью.

— А носовое орудие?

— Канонир ожидает вашего приказа.

— Зарядите на треть больше пороху. Поднимите оружейные ящики на лари с оружием.

— Мэтр Кернош, — спросил Рене, — какая к черту муха вас укусила?

— Разрешите воспользоваться вашей трубой, господин Рене?

— Охотно, — молодой человек протянул бретонцу прекрасную английскую трубу.

Кернош уставился на пирогу.

— Да, черт возьми! — воскликнул он. — Там семь или восемь человек.

— Вас беспокоит эта игрушка, Кернош?

— Не совсем. Это всего лишь прилипала, но она приведет за собой акулу.

— Что за акула последует за прилипалой?

— Несколько индийских про — длинных пирог, которые не побрезгуют захватить такой великолепный шлюп, как «Нью-Йоркский скороход», и выиграть несколько тысяч рупий выкупа за наших прекрасных путешественниц.

— Я вижу, господи помилуй, пирога, с балансиром или без, взяла курс на нас.

— Вы правы.

— Что будет дальше?

— Они подплывут взглянуть на нас, посчитать пушки, оценить количество людей и, наконец, посмотреть, тяжелой ли мы станем добычей.

— Вот дьявол! Но, как вы полагаете, минут через пять пирога подойдет на расстояние выстрела из карабина?

— Да, и я думаю, если вы хотите с ними поздороваться, не стоит терять время, скорее за оружием!

Рене подозвал матроса из Парижа, которого на борту звали не иначе, как Парижанин.

Как и все сорванцы славного города, Франсуа был хорош во всем, знал всего понемногу и ничего не боялся. Он танцевал джигу так, что сами американцы помирали со смеху, отлично боксировал, как настоящий англичанин, и, конечно же, фехтовал, как француз.

— Франсуа, — велел Рене, — найди в моей каюте карабин, двуствольное ружье и пистолеты да принеси порох и пули для них.

— Потолкуем с черномазыми, капитан? — справился Франсуа.

— Боюсь, что так. Ты знаешь все языки, Парижанин, может, и на малайском болтаешь?

— Малайский — не, не разумею.

Он спустился по лестнице, насвистывая: «Отечество наше страдает…» [34].

Франсуа был ярым бонапартистом и чувствовал себя ужасно уязвленным, находясь среди англичан. Он просил объяснений, но капитан сказал, что это не его ума дело, и ответа оказалось достаточно. Парижанин вернулся через пять минут с тем, о чем просили, и поскольку пирога быстро приближалась, Рене немедленно принялся заряжать карабин. Остальное оружие было уже подготовлено.

У карабина великолепной работы Лепажа была уникальная для того времени дальнобойность: из него можно было застрелить человека за семьсот-восемьсот шагов.

Рене засунул пистолеты за пояс, взял карабин и велел Франсуа держать ружье наготове.