Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1, стр. 57

Шевалье вышел, а когда дверь за ним закрылась, Фуше торопливо набросал следующее письмо доктору Кабанису:

«Мой дорогой доктор,

первому консулу, которого я застал у госпожи Бонапарт, было весьма приятно узнать о просьбе госпожи де Сурди, связанной с браком ее дочери, по поводу которого он также выразил большое удовлетворение.

Поэтому Ваша дорогая сестра может нанести визит госпоже Бонапарт по данному вопросу, и чем скорее, тем лучше.

Примите мои заверения в искренней дружбе,

Ж. Фуше».

На следующий же день графиня де Сурди поспешила в Тюильри. Жозефина сияла от радости, а ее дочь Гортензия утопала в слезах. Вопрос о браке Гортензии с Луи Бонапартом был практически решен. И именно поэтому дочь горевала, а мать ликовала.

Все решилось буквально накануне: из слов мужа Жозефина заключила, что он чем-то очень доволен, и попросила его зайти к ней после возвращения из Государственного совета. Но, вернувшись в Тюильри, первый консул застал у себя Камбасереса, который во что бы то ни стало хотел обсудить с ним две-три статьи Кодекса, показавшиеся ему недостаточно ясными.

Они работали до поздней ночи, а потом явился Жюно и сообщил о своем желании жениться на м-ль де Пермон.

Эта новость совсем не так понравилась первому консулу, как новость о браке м-ль де Сурди. Во-первых, потому, что когда-то Бонапарт был влюблен в г-жу де Пермон и даже хотел жениться на ней. Г-жа де Пермон отказала ему, и Бонапарт до сих пор таил на нее обиду. Во-вторых, он советовал Жюно найти себе богатую невесту, а тот, наоборот, решил взять в жены девушку из разорившейся семьи. Правда, его будущая жена по материнской линии происходила от древних восточных императоров. В жилах юной особы, приданое которой составляло всего двадцать пять тысяч франков и которую Жюно называл попросту Лулу, текла кровь Комнинов [67].

Бонапарт обещал Жюно добавить еще сто тысяч. Впрочем, став губернатором Парижа, Жюно получит жалование в пятьсот тысяч франков в год, а значит, как-нибудь да проживет.

Жозефина ждала мужа весь вечер, но тот поужинал с Жюно и вместе с ним куда-то ушел. В полночь Бонапарт вошел к ней в халате и шелковом головном уборе. Это означало, что он проведет у нее всю ночь. К великой радости Жозефины ее томительное ожидание было вознаграждено.

Именно во время этих ночных визитов Жозефина вновь обретала власть над Бонапартом. Никогда еще она так настойчиво не просила выдать Гортензию замуж за Луи. Уходя, Бонапарт почти обещал исполнить ее просьбу.

Жозефина задержала г-жу де Сурди у себя, чтобы поделиться с ней радостными новостями, и попросила Клер пойти и утешить Гортензию.

Но Клер не стала даже пытаться, она слишком хорошо знала, чего бы ей самой стоило отказаться от Гектора. Она плакала вместе с Гортензией и уговаривала ее обратиться к первому консулу: он так любит падчерицу, что не захочет сделать ее несчастной.

Внезапно у Гортензии мелькнула странная идея, и она тут же поделилась ею с подругой. Надо, если матери не будут против, пойти к м-ль Ленорман. Ведь Жозефина ходила к ней в свое время, и все помнят, что та ей предсказала. И до сих пор жена Бонапарта шла по дороге, в которую когда-то невозможно было поверить, но которая каждый день превращалась в реальность.

Девушки решили, что м-ль де Сурди направится послом от них обеих, чтобы рассказать матерям о желании посетить прорицательницу и добиться их разрешения.

Переговоры длились долго. Гортензия, глотая слезы, подслушивала за дверью, но в конце концов Клер вернулась с победой: им разрешили при условии, что м-ль Луиза, первая камеристка г-жи Бонапарт, которой та доверяла как самой себе, ни на минуту не оставит девушек одних.

Луизе дали самые строгие наставления. Она клятвенно заверила, что все исполнит, и девушки, закрыв лица плотными вуалями, сели в карету г-жи де Сурди, которая приехала в Тюильри в своем утреннем экипаже без гербов.

Кучеру, не называя никаких имен, приказали остановиться на улице Турнон, 6.

Первой сошла Луиза: ей дали все инструкции, и потому она знала, как найти м-ль Ленорман: во дворе налево, потом подняться на второй этаж и постучать в дверь справа.

Она позвонила, им открыли и, по просьбе м-ль Луизы, проводили в отдельный кабинет, куда обычно посетители не допускались. Так как м-ль Ленорман никогда не гадала сразу нескольким посетителям, девушки должны были входить к гадалке по очереди, в алфавитном порядке их фамилий.

Первой, после получасового ожидания, должна была узнать свою судьбу Гортензия де Богарне. М-ль Луиза пришла в замешательство: ей было строго-настрого приказано не спускать с девушек глаз. Если она останется с Клер, то потеряет из виду Гортензию, а если пойдет с Гортензией, то потеряет из виду Клер.

Вопрос был столь серьезен, что о нем доложили м-ль Ленорман, которая тут же нашла выход. М-ль Луиза останется с Клер, но дверь в кабинет будет открыта, и м-ль Луиза сможет видеть Гортензию. При этом она сядет так, чтобы не слышать слов прорицательницы.

Разумеется, девушки попросили погадать им на картах.

То, что м-ль Ленорман увидела, разложив карты, казалось, живо ее заинтересовало, ее жесты и мимика выражали все возрастающее изумление.

Наконец, смешав все карты и посмотрев ладонь Гортензии, она встала и вдохновенным голосом произнесла всего одну фразу, которую та восприняла с легко понятным недоверием. Но сколько бы вопросов Гортензия ни задавала, гадалка не прибавила ни слова к уже сказанному, повторяя только одно:

— Предсказание сделано, верьте ему!

И показала девушке рукой, что с ней она закончила, пусть войдет другая.

Хотя пойти к прорицательнице предложила м-ль де Богарне, Клер сгорала от нетерпения не меньше своей подруги. Она поспешно прошла в кабинет, не подозревая, что ее судьба поразит прорицательницу еще больше, чем судьба м-ль де Богарне.

М-ль Ленорман отличалась исключительной верой в собственные силы и никогда не предсказывала ничего, что выходило бы за рамки вероятного. Однако она трижды раскладывала карты, посмотрела сначала правую ладонь Клер, потом левую и нашла на обеих линию разбитого сердца и линию удачи, восходящую почти до линии сердца, но сворачивающую к Сатурну. И только тогда тем же торжественным тоном, которым она произнесла оракул м-ль де Богарне, она сделала предсказание для м-ль де Сурди, после чего та вышла к м-ль Гортензии и Луизе бледная, как смерть и со слезами на глазах.

Девушки не обменялись ни словом, пока не покинули дом м-ль Ленорман. Казалось, они боялись, что любой вопрос или просьба обрушат его крышу на их головы. Но как только они сели в карету и лошади помчались к Тюильри, они одновременно задали друг другу один и тот же вопрос:

— Что она вам сказала?

Гортензия первая узнала свою судьбу и потому ответила тоже первой:

— Она сказала мне: «Ты станешь женой короля и матерью императора, но умрешь в изгнании». А что она сказала тебе?

— Она сказала: «Ты четырнадцать лет будешь вдовой живого мужа, а остаток жизни — женой мертвеца».

XXII

МАДЕМУАЗЕЛЬ ДЕ БОГАРНЕ СТАНОВИТСЯ ЖЕНОЙ КОРОЛЯ БЕЗ ТРОНА, А МАДЕМУАЗЕЛЬ ДЕ СУРДИ — ВДОВОЙ ЖИВОГО МУЖА

Полтора месяца прошло после визита двух девушек к сивилле с улицы Турнон. Несмотря на слезы, м-ль де Богарне вышла замуж за Луи Бонапарта [68], и в тот же вечер м-ль де Сурди должна была подписать брачный договор с графом де Сент-Эрмином.

Непреодолимое отвращение, которое м-ль де Богарне испытывала к брату первого консула, заставляет предположить, что в нем было что-то, вызывающее подобное чувство. Ничего подобного: просто она любила Дюрока [69], а любовь, как известно, слепа.

Луи Бонапарту в ту пору шел двадцать четвертый год. Красивый молодой человек с несколько холодным выражением глаз, он во многом напоминал свою сестру Каролину. Хорошо образованный, недурно владеющий слогом, прямой, добрый и очень честный, он верил, что королевский титул не вносит никаких изменений в мировоззрение и совесть человека. Возможно, это единственный король, правивший в чужой стране, который вызвал в ее народе чувство признательности и любви и так же, как Дезе в Египте, оставил по себе добрую память; в общем, он был справедливым правителем.