Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1, стр. 17
— Если он в хорошем настроении и я заговорю с ним о ваших долгах, а он спросит, насколько они велики, что мне сказать?
— Ах, Бурьен!
Жозефина спрятала голову под одеяло.
— Цифра настолько ужасна?
— Она огромна!
— Ну же, сколько?
— Я не решаюсь сказать…
— Триста тысяч франков?
Жозефина вздохнула.
— Шестьсот тысяч?..
Снова вздох, еще более горестный, чем первый.
— Признаюсь, вы меня пугаете, — сказал Бурьен.
— Я всю ночь провела в подсчетах с моей милой подругой, госпожой Гюло. Она прекрасно разбирается в этом, а я… Бурьен, вы сами знаете, я ничего в этом не понимаю.
— И вы должны…
— Более миллиона двухсот тысяч франков.
Бурьен отшатнулся.
— Вы правы, — сказал он на этот раз без тени улыбки, — первый консул будет в ярости.
— Мы скажем ему только о половине долга, — сказала Жозефина.
— Скверная мысль, — ответил Бурьен, качая головой. — Раз уж вы решились, советую признаться во всем.
— Нет, Бурьен! Нет, ни за что!
— Но где же вы возьмете другие шестьсот тысяч?
— О! Ну, во-первых, я больше не буду делать долгов, от этого слишком большие неприятности.
— А другие шестьсот тысяч? — повторил Бурьен.
— Я понемногу выплачу их из своих сбережений.
— Вы не правы. Первый консул не ожидает услышать о чудовищном долге в шестьсот тысяч, и сердиться из-за миллиона двухсот он будет не больше, чем из-за шестисот. Кроме того, чем сильнее удар, тем больше он ошеломит его. Он даст нужную сумму, и вы навсегда рассчитаетесь с долгами.
— Нет, нет! — воскликнула Жозефина, — Не просите меня, Бурьен! Я знаю его, у него случится припадок от ярости, а я совершенно не могу выносить его грубость!
В эту минуту послышался звонок — Бонапарт звал дежурного — несомненно, затем, чтобы узнать, где Бурьен.
— Это он, — сказала Жозефина, — он уже в кабинете. Идите скорее к нему, и если он в хорошем настроении…
— Миллион двести тысяч, не так ли? — спросил Бурьен.
— Нет! Ради всего святого, шестьсот и ни су больше!..
— Вы так решили?
— Умоляю вас!
— Хорошо.
И Бурьен ринулся к маленькой лестнице, которая вела в кабинет первого консула.
II
КАК ВЫШЛО, ЧТО ДОЛГИ ЖОЗЕФИНЫ ОПЛАТИЛ ВОЛЬНЫЙ ГОРОД ГАМБУРГ
Вернувшись в большой кабинет, Бурьен увидел первого консула возле письменного стола читавшим утреннюю почту, уже, как было сказано, распечатанную и просмотренную Бурьеном. На первом консуле была форма дивизионного генерала республики: синий редингот без эполет, расшитый золотыми лавровыми листьями, замшевые штаны, красный жилет с широкими лацканами и сапога с отворотами.
Услышав шаги секретаря, Бонапарт обернулся.
— А, вот и вы, Бурьен, — сказал он. — Я звонил Ландуару, чтобы он позвал вас.
— Я спускался к госпоже Бонапарт, генерал, полагая, что найду вас там.
— Я спал в большой спальне.
— О! — воскликнул Бурьен, — в кровати Бурбонов!
— Ну да.
— И как вам там спалось?
— Плохо. Доказательство этому то, что я уже здесь, и вам не пришлось меня будить. Для меня там слишком мягко.
— Вы прочли три письма, которые я отложил для вас?
— Да. Вдова старшего сержанта консульской гвардии, убитого при Маренго, просит меня стать крестным ее сына.
— Что ей ответить?
— Я согласен. На крестинах меня заменит Дюрок. Ребенка назвать Наполеоном, матери назначить пожизненную ренту в пятьсот франков, которая затем перейдет к ее сыну. Напишите ей об этом.
— А что ответить женщине, которая верит в вашу удачу и просит назвать ей три числа для лотереи?
— Это сумасшедшая. Но поскольку она верит в мою счастливую звезду, никогда до сих пор не выигрывала и уверена, что ей повезет, если я назову три числа, то ответьте ей, что в лотерею выигрывают только в те дни, когда не делают ставок. Доказательство тому, что, ни разу не выиграв в те дни, когда она делала ставки, она выиграла триста франков в тот день, когда забыла поставить.
— Итак, я пошлю ей триста франков?
— Да.
— Генерал, а последнее письмо?
— Я начал читать его, когда вы вошли.
— Продолжайте, это будет вам интересно.
— Прочитайте его мне. Почерк неровный, меня это утомляет.
Бурьен, улыбнувшись, взял письмо.
— Я знаю, почему вы смеетесь, — сказал Бонапарт.
— Вряд ли, генерал, — возразил Бурьен.
— Вы подумали, что тот, кто разбирает мой почерк, сможет разобрать любой, даже кошек и прокуроров.
— Бог мой, вы угадали.
И Бурьен прочитал:
«Джерси, 26 февраля 1801 г.
Генерал, я полагаю, что теперь, когда Вы вернулись из великих походов, я могу отвлечь Вас от повседневных трудов и напомнить о своем существовании. Вы, возможно, удивитесь, что обстоятельство, благодаря которому я имею честь писать Вам, столь ничтожно. Вы, конечно, помните, генерал, что когда Вашему батюшке пришлось забрать Ваших братьев из колледжа в Отене и отправиться навестить Вас в Бриенн, у него не оказалось наличных денег. Он прост у меня двадцать пять луидоров, и я с удовольствием одолжил их ему. Позже, по возвращении, он не имел возможности вернуть их мне. Когда я покидал Аяччо, Ваша матушка намеревалась продать кое-что из столового серебра, чтобы расплатиться. Я отверг это предложение и сказал ей, что оставлю г-ну Суиру pacnucKy Вашего отца и что она расплатится, когда сможет. Я полагаю, что она так и не дождалась подходящего случая, прежде чем грянула Революция.
Вы сочтете странным, генерал, что я отрываю Вас от Ваших занятий из-за столь скромной суммы, но положение мое таково, что эта ничтожная сумма теперь представляется мне значительной. Я изгнан из родной страны и вынужден искать прибежища на острове, пребывание на котором для меня отвратительно. Все здесь настолько дорого, что необходимо быть богачом, чтобы жить здесь. С вашей стороны было бы огромным благодеянием, если бы Вы выслали мне сумму, которая раньше ничего для меня не значила».
Бонапарт кивнул. Бурьен заметил этот жест.
— Вы помните этого славного человека, генерал? — спросил он.
— Отлично помню, — ответил Бонапарт. — Помню, как будто это было вчера. Отец при мне получил эти деньги в Бриенне. Этого человека зовут Дюросель.
Бурьен взглянул на подпись.
— Действительно, так, — сказал он. — Но здесь есть и второе, более знаменитое имя.
— И как же оно звучит?
— Дюросель Бомануар.
— Нужно узнать, не из бретонских ли он Бомануаров. Это достойное имя.
— Я продолжаю?
— Конечно.
Бурьен стал читать дальше:
«Вы понимаете, генерал, что в возрасте восьмидесяти шести лет, шестьдесят из которых отданы бессменной службе на благо родины, тяжело быть изгнанным отовсюду, найти прибежище на Джерси и влачить существование, полагаясь лишь на слабую помощь, которую правительство оказывает французским эмигрантам. Я сказал «эмигрантам», потому что меня заставили стать одним из них. У меня и в мыслях не было бежать, мое единственное преступление заключается в том, что я был старейшим генералом кантона и награжден большим крестом Людовика Святого.
Однажды вечером ко мне пришли, чтобы меня убить, выломали дверь. Я услышал крики соседей, и мне не оставалось ничего иного, как бежать в чем есть. Я понял, что во Франции моя жизнь под угрозой, бросил все, что имел, — состояние, недвижимость, — и, не имея другого угла на родине, приехал сюда, вслед за высланным ранее братом. Он гораздо старше меня и впал в детство, я ни за что не покину его. Во Франции осталась моя восьмидесятилетняя мачеха, которой отказали в выплате причитающейся ей доли наследства ее покойного мужа, сославшись на то, что все мое имущество конфисковано. Таким образом, если ничего не изменится, я умру банкротом, и это приводит меня в отчаяние.
Признаюсь, генерал, я плохо владею новым стилем, но если следовать старым обычаям, остаюсь Вашим покорным слугой,