История Петербурга в городском анекдоте, стр. 37
На Витебском вокзале, у макета первого поезда:
— Смотри, какой старый паровоз.
— Да… говорят, еще Петр Первый на нем ездил.
Глава 6. Горожане
В том, что питие на Руси патронировалось государями, ничего удивительного не было. Государственная монополия на водку приносила неслыханные доходы. Чтобы понять, насколько они «неслыханны», приведем только один пример. Церковь Воскресения Христова, что у Варшавского вокзала, в народе называют «Копеечной». Бытует легенда, что церковь строилась не только на пожертвования членов общества трезвенников, но и на деньги специального налога…
Для Петербурга понятие «многонациональный» никогда не было ни пропагандистской идеологической формулой, ни расхожим литературным штампом. Петербург действительно с самого своего рождения был многонациональным. Если не считать солдат петровской армии и шведских пленных, то первыми строителями Петербурга были финны, издавна населявшие Приневскую низменность. Первым архитектором был швейцарец итальянского происхождения Доменико Трезини. Первым генерал-полицмейстером — португальский еврей Антуан Девиер. Это было первое поколение петербуржцев. Прорубив «окно в Европу» для россиян, Петр Великий широко распахнул двери России для европейцев. В Петербург буквально хлынул поток ремесленников и торговцев, корабелов и волонтеров, кондитеров и строителей разных национальностей. И не только из зарубежных стран. В XIX в. фольклор предложит формулу, которая выкристаллизуется в пословицу. Ею будут гордиться многие поколения истинных петербуржцев: «Псковский да витебский — народ самый питерский». Петербург и в самом деле славился не только своими иноземными, но и отечественными провинциальными корнями, гордился своей многонациональностью. На масленичных и пасхальных гуляньях балаганные деды, неторопливо раскручивая бумажную ленту потешной панорамы с изображениями различных городов, бойко слагали рифмованные строки:
Ему вторил другой балаганный затейник с накладной бородой и хитроватой улыбкой плутоватого деда:
Вопреки расхожему мнению, ведущему свое начало от блестящей пушкинской метафоры «на берегу пустынных волн», Петербург вырос далеко не на пустом месте. Только в границах исторического центра города существовало около сорока различных поселений. Некоторые из них еще до шведской оккупации Приневья принадлежали Новгороду. Но большинство этих поселений были финскими. До сих пор в топонимике многих исторических районов Петербурга отчетливо слышатся финские интонации: Купчино, Парголово, Автово, Кавголово, Шушары, Коломяги…
В начале XVIII в. район от Мойки в сторону современной Дворцовой площади, где находилась финская слобода, называли «Финскими шхерами». Проживали финны и на Выборгской стороне. Они старательно подчеркивали свою самостоятельность и автономность и даже Петербург называли по-своему — «Пиетари». Авторитет трудолюбивых и добросовестных финских крестьян в Петербурге был настолько высоким, что среди русских молочниц сложилась языковая традиция произносить слова «молоко», «масло», «сливки» на финский манер. Этим они старались продемонстрировать высокое качество своего товара. А широко распространенный в Петербурге XIX в. образ девушки-молочницы с Охты был запечатлен Пушкиным в «энциклопедии петербургской жизни» — поэме «Евгений Онегин»:
Кроме молока финские крестьяне снабжали постоянно растущее население столицы и другими продуктами как животноводства, так и земледелия. Постепенно складывался так называемый «Финский пояс Петербурга», обитатели которого, или «Пригородные чухны», как их называли в обиходной речи, долгое время довольно успешно справлялись с этой задачей.
Финские крестьяне были постоянными и непременными участниками всех, особенно зимних, петербургских народных гуляний. Тысячи извозчиков наезжали в Петербург на две короткие масленичные недели со своими легкими расписными, празднично украшенными санками, которые, как и их возниц, петербургские обыватели называли «Вейками» — от финского слова «veikko», что в переводе означает «друг», «товарищ», «брат». Считалось, что не прокатиться на масленице, как тогда говорили, «на чухне», все равно что и самой масленицы не видеть. Это было красиво и весело. А главное — дешево. Дешевле, чем у русских ямщиков. Плата за проезд в любой конец города составляла тридцать копеек. Широкой известностью пользовалась в Петербурге поговорка финских легковых извозчиков, которую, коверкая язык, любили повторять горожане: «Хоть Шпалерная, хоть Галерная — все равно тридцать копеек». В доказательство сравнительной доступности финских извозчиков приводился анекдот о своих, доморощенных «Ваньках»:
Нанимает одна дамочка извозчика, чтобы доехать от Николаевского вокзала до Николаевского моста. «Ванька» за такой пробег требует полтинник.
— Помилуй, Господь с тобой! — восклицает барыня. — Полтинник? Двугривенный! Тут два шага.
А «Ванька» ей в ответ:
— Широко шагаешь, барыня, штаны порвешь.
О неторопливых, добродушных финнах, приезжавших на праздники в Петербург, по городу ходили веселые анекдоты.
Приехал чухна на Пасху в Петербург и по совету русских приятелей пошел в церковь.
— Ну, как, — спросили его друзья, когда тот вернулся, — понравилось?
— Понравилось-то понравилось, только вот ничего не понял.
— ?!
— Выходит поп и, обращаясь к толпе, кричит: «Крестовский остров», а толпа ему хором отвечает: «Васильевский остров».
Русские хохочут над простодушным финном, которому в пасхальном приветствии: «Христос воскрес — воистину воскрес» слышатся названия островов. Финн не понимает, но тоже смеется.
До сих пор в Петербурге бытует ругательство: «чухна парголовская». Это ругательство пришло к нам издалека. Известен петербургский анекдот, относящийся к середине XIX в.
Николай I при посещении Первой гимназии грубо сказал директору, указывая на одного из учеников:
— А что там у вас за чухонская морда?
Директор что-то пробормотал, на что Николай I добавил:
— Первая гимназия должна быть во всем первой. Чтоб таких физиономий у вас тут не было.
Впрочем, скорее всего, приведенное ругательство имеет не национальный, а территориальный характер, по типу «шпана лиговская». Правда, не исключено, что этимология ругательства иная. Мы знаем, что в арсенале городского фольклора имеются самые неожиданные варианты эмоциональной брани с примесью инонациональных особенностей: от пренебрежительного «чухна» и раздражительного «Сатана-Пергана» до оскорбительного «вейки — от х… шейки».
Советская власть нанесла жестокий и непоправимый удар по финскому поясу Петербурга. Многие финские судьбы были исковерканы. Одни финны подверглись чуть ли не насильственной ассимиляции — им менялись родовые имена и фамилии на русифицированные варианты. Другие были выселены в глубинные районы страны. Третьи тихо доживали отпущенные им нелегкой судьбой годы и незаметно вымирали. Анекдоты на эту тему горчат неистребимой безысходностью.