Серебряный лебедь, стр. 63
— Пока я спал, мне приснился сон. И теперь я знаю ответ.
Сердце, бившееся так близко от груди Гарнета, слабело с каждым ударом. До неизбежного расставания оставались считанные секунды.
— Я люблю вас, Маленький Монах, — сказал Гарнет. — Пусть ваша душа обретет покой на небесах.
— О, сын мой… — голос становился все тише и тише, — …видишь ли… ты действительно… О, Гарнет… мой сын.
И с этими словами он склонил голову на плечо своего мальчика, улыбнулся ему и умер.
Его похоронили через два дня на монастырском кладбище, где над каждой могилой возвышался большой камень. На камне на могиле Маленького Монаха написали два слова: «Брат Гиацинт».
— Это было его настоящее имя? — спросил Гарнет, становясь на колени, чтобы попрощаться с ним навсегда.
— Нет, — ответил Аугустус, — никто не знает, как его звали. Гиацинтом его называл старый аббат. Он говорил, что его глаза напоминают полевые цветы, — по-моему, странная фантазия.
— Брат Гиацинт, — улыбнулся Гарнет. — Знаете, мне показалось, что к нему перед смертью вернулась память. Он так осознанно на меня смотрел, как будто что-то вспомнил.
— Правда? Ну что же… — Брат Аугустус мысленно уже обратился к тому моменту, когда будет ужинать сегодня вечером — после похорон ему очень хотелось есть. — Надеюсь, это принесло ему несколько минут счастья, он заслужил их.
— Да, — ответил Гарнет, сел на лошадь и направил ее к воротам монастыря. — Жаль, что я знал его так недолго. Его было легко и приятно любить.
— Вы совершенно правы. Что ж, прощайте, мистер Гейдж. Вряд ли мы еще когда-нибудь увидимся.
— Да. Я попал сюда чисто случайно и, скорее всего, не вернусь. Прощайте, брат.
Гарнет пришпорил лошадь, и она поскакала прочь, но, выезжая из ворот, он обернулся, помахал рукой и еще раз крикнул:
— Прощайте! — И почти неслышно добавил: — Прощай, брат Гиацинт.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
И тогда наступил момент, когда Мелиор Мэри начала ненавидеть этот дом. Она стояла у окна в дальнем конце Длинной Галереи и смотрела в сторону парка, где между деревьями мелькал плащ Чарльза Эдварда. Почти не чуя под собой ног, она сбежала вниз по лестнице и бросилась в конюшни. Ее лошадь, Тандер, стояла без упряжи, но зато лошадь Тома полностью была готова к прогулке. Не раздумывая ни минуты, Мелиор Мэри села в незнакомое седло. Отчаяние пробудило в ней бешеную и неудержимую энергию, всегда бурлившую в ней.
Когда принц оставил ее одну у колодца, она простояла там еще, наверное, минут пять, неподвижно глядя в пустоту, и только тогда бросилась следом, но было поздно — он собрал вещи и покинул Саттон. Увидев Чарльза из окна галереи, она поняла, что вряд ли догонит его, однако пустила лошадь в бешеный галоп.
Безжалостно загнав несчастное животное, Мелиор Мэри все-таки еще раз увидела своего возлюбленного далеко впереди, у больших ворот. Принц попросил сторожа открыть их, и тот торопился исполнить просьбу. Она с ужасом наблюдала, как створки ворот начали медленно разъезжаться.
— Ваше величество! Чарльз Эдвард, остановитесь! Я поеду с вами! Будь проклят этот дом, будь проклято все на свете! Я все брошу!
Но он не слышал ее. Тяжелые металлические решетки раздвигались все шире и шире, а он в нетерпении дергал поводья.
— Нет, нет, нет! — кричала она в полный голос. — Я передумала! Я еду с вами!
Должно быть, принц что-то услышал, потому что обернулся и посмотрел назад, но в этот момент она была скрыта от него высоким деревом. Так зло подшутила над ними судьба. Ворота наконец открылись, и принц Чарльз Эдвард, злосчастный наследник династии Стюартов, выехал туда, где его жизни предстояло теперь развиваться по нисходящей. Герой сорок пятого года, самый лучший и самый смелый из всех королей, потерял свою последнюю надежду.
Створки ворот за его спиной начали съезжаться, и, когда Мелиор Мэри добралась до них, закрылись прямо перед ее носом. Она спрыгнула с лошади и голыми руками забарабанила по металлическим засовам.
— Вернитесь! Вернитесь! — воскликнула она в отчаянии.
Но принца уже и след простыл. Он несся вперед, как будто в него вселился дьявол.
— О Господи, помоги мне! — снова закричала она, не обращая внимания на изумленное лицо сторожа, с недоумением наблюдающего за ней. — Ну что ж, дом, ты запер меня, да? В конце концов ты поймал меня! Но мы еще посмотрим! Раз ты смог разрушить мою жизнь, то я могу разрушить тебя! Будь ты проклят, замок Саттон!
Когда ее внесли обратно и уложили в постель, она все еще причитала, что ненавидит дом.
— Ради Бога, позовите доктора, — сказала старуха, в которую превратилась Клоппер. — Это истерика, она может убить ее.
Но Том, друг детства Мелиор Мэри, возразил:
— Здесь лучше поможет не доктор. Я поеду за ним. Он никогда не был вдали от нее.
— Кто?
— Митчел, конечно!
— Митчел! Уж он-то знает, как с ней обращаться.
— Итак, ты вернулся. Черт возьми, мальчик мой, ты заставил меня волноваться. Я думал, что ты серьезно заболел, — сказал Джозеф.
Стоял июль, и Кастилия утопала в зное, но во дворе виллы, принадлежащей вельможе Гейджу, били фонтаны, и деревья отбрасывали прохладную тень на то место, где сидел он сам, обмахиваясь веером из перьев. У его ног лежал Черномазый, похожий на кудрявую собаку, и, когда к ним приблизился Гарнет, Джозеф слегка толкнул ногой негра.
— Этот бездельник все время спит. Переступи через него и садись. Скажи-ка, какие новости от принца?
— Никаких. Я его не видел. По дороге в Бристоль я действительно заболел, потому и задержался.
Джозеф налил ему немного вина слегка дрожащей, но все еще очень изящной рукой.
— Выпей немного. Тебе понравится. Я припрятал его, когда мы впервые приехали в Испанию много лет назад.
Джозеф очень сильно, даже как-то болезненно любил Гарнета и не задумываясь отдал бы за него жизнь. Он обожал сына так же, как обожал когда-то его мать. Но лицо его ничего не выразило, и он, полуприкрыв глаза, спросил:
— Так что же случилось?
— Я подхватил эту болезнь в Лондоне, а заболел во время своего путешествия и, наверное, умер бы, если бы не милосердие монахов.
— Где это произошло?
— В Инглвудском монастыре — это в Беркшире, около Кентербери.
Джозеф покачал головой. Он уехал из Англии тысячу лет назад, и даже если когда-то и слышал эти названия, то давно забыл их.
— Но эта история плохо кончилась. Монах, который за мной ухаживал, заразился от меня и умер.
Джозеф отпил немного вина.
— Он был старым?
— Трудно сказать. Выглядел он стариком, но, скорее всего, ему не было и шестидесяти. Он был очень добрым и мягким. Немного сумасшедшим, возможно. Много лет назад его нашли монахи: он бродил без цели, потеряв память.
Джозефа это не тронуло.
— Он и мухи не обидел, а я убил его!
— Ну, перестань, Гарнет. Ты же не можешь отвечать за естественные природные процессы.
— Что ты хочешь сказать?
— Если ему суждено было умереть, это случилось бы и без твоего вмешательства.
— Ты действительно этому веришь? И так же думал, когда умирала моя мать?
Джозеф колебался, не зная, что ответить. Во сне вздохнул и пошевелился Черномазый.
— И да и нет. Она могла бы прожить гораздо дольше, но, возможно, у нее не было другого выхода.
— Не понимаю.
— Да.
Это было заключительным словом. И в тени деревьев и виноградных лоз воцарилась полная тишина — слышалось только журчание серебристых фонтанов.
— Он был добрым человеком, — тихо сказал Гарнет.
— Раз он вернул тебе здоровье, я в вечном долгу перед ним. Как его звали?
— Этого никто не знал, он и сам не помнил. Но у него было имя, которым его называли монахи.
— Какое?
Стояла тишина, и судьба колебалась. Должен ли Джозеф Гейдж, который так много страдал в этой жизни, но все-таки одержал блестящую победу над всеми своими горестями и неудачами, страдать от новой боли? И Гарнет, не имевший того великого дара, которым обладали его родители и все предки, начиная от доктора Захария, слегка приподнялся на стуле, словно хотел избавиться от тяжелого груза, и сказал: