Воин древнего мира, стр. 28
Все эти мысли промелькнули в голове Гомбы, когда он приблизился к убогому жилищу, которое царь рабов называл своими домом. Теперь, взамен бесценной информации Кхайя, ему придется рассказать мальчику то, что удалось выяснить про Адхана: о том, как окровавленный Адхан на четвереньках дополз от основания гигантского склона до дома Ибизинов, время от времени теряя сознание и корчась от боли. Дом его отца у восточной стены теперь опустел.
После того, как новости о расправе дошли до жилища Ибизинов, там осталась только одна служанка. Остальные слуги разбежались, взяв все, что могли. Возможно, в самом скором времени они покинут город, решив, что лучше переехать подальше, туда, где никто не знает, что они служили у Ибизинов. А чуть позже воины фараона пришли за рабами и отвели их в квартал рабов, где отныне они станут служить лишь фараону.
Никуда не убежала лишь Меллина, старая повариха, потому что ей было некуда идти. Именно Меллина промыла жуткую рану Адхана и уложила его спать.
Юноша оставался в полубессознательном состоянии всю вторую половину дня и весь вечер, в лихорадке и бреду вспоминая о предательстве Имтода Хафенида. Он называл его предателем, клялся, что в скором времени доберется до ученика архитектора, и уверял, что месть его будет ужасна.
Сидя у его кровати, старая Меллина задремала и проснулась вскоре после полуночи. Дом оказался пуст, а входная дверь распахнута. Оставив лужу крови на ложе, Адхан скрылся в ночи. Меллина выбежала на темные улицы вслед за ним, но не смогла его найти.
Адхана не могли найти до полудня, до тех пор, пока посыльный из пирамиды не пришел в дом Имтода Хафенида, чтобы доставить его к Анулепу. Предателя назначили главным архитектором вместо Харсина Бена Ибизина и хотели поручить ему завершить строительство гигантского монумента, а Анулеп собирался вручить ему царскую печать Хасатута, объявив его Главным Архитектором Кемета. Но этому не суждено было случиться. В доме предателя посыльный нашел Хафенида и Адхана Ибизина.
К тому времен Адхан уже скончался и сидел, застыв, на стуле в кабинете предателя, но мрачная улыбка застыла на его бледном, как мел, лице — жуткая и торжествующая. Потрясенный посыльный Анулепа, шатаясь, стал исследовать дом и, куда бы он ни заглянул, везде находил куски тела человека, за которым пришел.
Кисти предателя оказались в кухне — ему больше не удастся испортить чертежи лучшего архитектора.
Язык валялся на выложенном плиткой полу в прихожей — больше он не сможет врать, чтобы завоевать благосклонность фараона. Его остекленевшие глаза лежали на маленьком столике в спальне: они больше никогда не загорятся от зависти при виде работы настоящего мастера. А что касается трупа предателя, из которого вытекла вся кровь, то только ступни торчали из небольшого отверстия, используемого Хафенидом для испражнений. Кровь Хафенида была слита в большую чашу. Умирая, Адхан опустил в нее ноги.
Размышляя, как рассказать Кхайю о случившемся (история о мести уже стала известна всему Асорбесу), Гомба замедлил шаг.
Случайный наблюдатель мог заметить небольшой бугор под одеждой раба, где, без сомнения, было что-то спрятано. Нубиец прихватил из брошенного дома когда-то гордых и процветающих Ибизинов лук и стрелы Кхайя. Мальчик не останется безоружным.
Огромный нубиец приготовил и нож для беглеца, но надежно припрятал его. Если кого-то из рабов ловили с оружием, то его ждала неминуемая смерть. Этот закон касался даже царя рабов. Гомба рисковал жизнью, помогая Кхайю.
Однако никто не следил за Гомбой, если не считать нескольких худых грязных детей в лохмотьях, еще слишком маленьких, чтобы работать. Зловонные улицы оставались пусты, и царь рабов привлекал только внимание крыс, пробирающихся украдкой или жующих что-то в тени полуразвалившихся стен. Бросив в них камень, Гомба отругал себя за то, что рискует шкурой, как дурак. Но, с другой стороны, он не считал себя глупцом... Отец мальчика был добр к нему... и неизвестно, может, Кхай когда-нибудь вернется, чтобы отправить фараона в ад.
Нубиец содрогнулся, вспомнив слова Аиши, старой колдуньи. Он вышел из ее хижины только несколько минут назад и точно помнил, что она сказала:
— Ты приютил великого Созидателя, Полководца, Мстителя. Того, кто исправит зло. Да, это великий человек. У него светлые волосы и голубые глаза! Заботясь о нем, ты поступаешь совершенно верно, Адонда Гомба, потому что когда-нибудь этот человек освободит тебя. Он освободит всех тех, кто прожил жизнь рабами. Запомни мои слова...
И Гомба запомнил их, потому что Аиша не могла знать о том, кто прятался в его доме. Ее осведомленность имела только одно объяснение. Колдунья обладала шестым чувством, которое всегда говорило ей больше, чем пара самых проницательных глаз.
Старая Аиша — слепая, но, тем не менее, всевидящая, черная, как старая кожа, однако сохранившая ясность мысли. В Нубии она называлась бы нгангой и обладала бы огромной властью, а здесь в Асорбесе... ей повезло, что она до сих пор была жива.
Дряхлая, сморщенная, бесполезная — но рабы кормили и защищали ее. Она знала магию древних, а ее слепые глаза предвидели падение фараона. Это было достаточным основанием оставлять ее в живых и заботиться о ее благополучии.
Но теперь мысли о старой колдунье отошли на второй план. Гомба оказался перед дверью своего дома, на мгновение нахмурился и глубоко вздохнул. Суровое выражение сменило неуверенность на его лице, и он расправил плечи. Жить без надежды и без мечтаний было тяжело. Раб отвел в сторону шкуру, закрывающую вход, наклонился и вошел в мрачную прохладную комнату.
— Кхай! — позвал он грубым резким голосом. — Эй, парень, просыпайся! Я хочу кое-что тебе рассказать.
Глава 2
Визит Раманона
С возвращением Адонды Гомбы для Кхайя наступил еще один день и ночь ужаса. Он начался с подробного рассказа нубийца о мести Адхана. В начале рассказа Кхай побледнел, затрясся, и у него к горлу снова стала подступать тошнота. Но потом его сердце наполнилось гордостью и решимостью последовать дорогой, избранной братом, и отомстить фараону, независимо от того, сколько для этого потребуется времени. Но ужас только начался с рассказом Гомбы.
Не успел нубиец закончить повествование о жуткой мести Адхана, как получил предупреждение от одного из подчиненных ему рабов — однорукого калекисидонца, которого он использовал как посыльного.
Сотник из стражи Хасатута направлялся к Адонде Гомбе с отрядом головорезов, специалистов по допросам и пыткам.
Даже огромный чернокожий царь рабов побледнел, услышав об их приближении, и проклял себя за то, что подружился с Кхайем. Но все зашло уже слишком далеко, чтобы отступать, сожалеть о чем-то или ругать себя. Если он выдаст Кхайя, то это докажет его участие в укрывательстве мальчика, что, в свою очередь, будет означать смерть Адонды Гомбы. До того, как разрешить однорукому уйти, Гомба достал предназначенный для Кхайя нож из тайника и вместе с луком и стрелами привязал их под одеждой раба-калеки. После того, как раб исчез, Гомба повернулся к Кхайю и объяснил:
— Он сделает так, что твое оружие вынесут из города и передадут Мхине.
— Мхине?
— Да, ты в скором времени встретишься с ней, Кхай, но сейчас нужно тебя спрятать.
Раб дал мальчику кусок сухого мяса, огромный ломоть хлеба и чашу с водой, а затем приподнял массивную каменную плиту — одну из тех, что составляли пол в кухне. Под плитой оказалась неглубокая яма — часть высохшей старой городской сливной калавы, проходившей прямо под его домом. Она была и идеальным, и очень опасным убежищем. Идеальным, потому что Кхай мог спрятаться, не выходя из дома Гомбы среди бела дня, а опасным, потому что если мальчика там обнаружат, то игра закончится навсегда, причем не только для Кхайя, но и для царя рабов.
Хотя никакие канализационные стоки уже много лет не протекали через этот высохший канал, запах, наполнявший ее, напомнил кладбищенский. Гомба увидел, что Кхай от ударившего в нос подземного аромата чуть не лишился чувств, и заметил: