Тварь внутри тебя, стр. 64
Полмили полем, через кустарники, по высокой траве — это немалый путь для ребенка, у которого глаза застилают слезы и сердце выпрыгивает из груди. Кэрол задыхалась, сердце колотило по ребрам, но ее гнала вперед ужасная картина, стоявшая перед глазами: Моггит, раскачивающийся и дергающийся в петле; кишки выпирают из вспоротого живота, как ошметки фруктов из таза, когда мать на кухне давит их толкушкой, чтобы сделать джем. А еще сильнее ее гнал голос Джонни:
— Кэ-э-эрол! Кэрол, подожди меня!
Она вовсе не собиралась ждать его. Стена сада была совсем рядом: вот и живая изгородь. И тут Джонни, пыхтя, рыча, как злобный пес, настиг ее и выбросил вперед руку, чтобы схватить за лодыжку; он промахнулся на какой-то дюйм, когда Кэрол уже переваливалась через ограду. Она упала на землю, уже в родном саду, и лежала, оглушенная, испуганная, не в состоянии снова подняться на ноги, чтобы бежать дальше.
И Джонни обрушился сверху, его глаза горели, прижатые к груди кулаки сжимались и разжимались. Она глянула в сторону дома, но его скрывали фруктовые деревья и навес купальни. Где папа и мама? Ей не хватало воздуха, чтобы закричать.
Джонни схватил ее за волосы и потащил к пруду.
— Поплавай, — приговаривал он, брызжа слюной. — Тебе придется поплавать, Кэрол. Тебе это понравится, я знаю. И мне тоже. Особенно потом!
Последние дни Дэвид Прескотт тоже вставал рано, Алиса не возражала и ни о чем не спрашивала — он был всегда заботлив, всегда приносил ей в постель чашку кофе. Возможно, на него так действовало лето, то, что рано светает: синдром “ранней пташки”. На самом деле у него была причина.
Почту обычно доставляли ранним утром, а Дэвид ждал письма. Из сиротского приюта. Вряд ли в нем будет что-то важное — Дэвид был уверен, что это не так, — но он хотел познакомиться с письмом раньше Алисы. Если Алиса прочтет первая, она скажет, что Дэвид просто параноик. И это так и будет выглядеть. С чего вдруг он решил написать в приют насчет Джонни?
Потому что Дэвид потерял всякую надежду, что все будет хорошо. Он честно пытался полюбить несчастного приемыша. Но Дэвид всегда осторожнее относился к людям, чем доверчивая Алиса, он лучше чувствовал ауру человека, особенно ребенка. И он был уверен, что с Джонни что-то не так. Если что-то случилось с ним раньше (но что там могло случиться? Это же малыш), кто-нибудь в приюте должен об этом знать. И они обязаны рассказать об этом Дэвиду и его жене. Потому что Алиса, кажется, права — похоже, что в приюте рады были сбыть Джонни с рук; или, вернее, “поместить его в нормальную, любящую семью, где ему помогут стать полноценной личностью. Здоровой и душой, и телом”.
Что же могло случиться с душой Джонни? Дэвид чувствовал, как иногда это исходит от мальчика — что-то болезненное и прилипчивое, то, что чувствуешь у постели старика на смертном одре. От приемыша исходил запах смерти, но не его, не Джонни.
И вот этим утром ответ из приюта пришел. Дэвид вскрыл письмо и прочел его. Какое-то время он не мог понять ни слова. Джонни воровал волнистых попугайчиков, убивал их и хранил. У него была целая коллекция трупиков — мыши, жуки, попугайчики и даже котенок.
Дохлый котенок под кроватью, кишащий личинками, и Джонни выкручивал ему лапы, пока не оторвал. Другие дети нашли все это и прибежали с воплями к служителю приюта.
Котенок. А Моггит?
Дэвид, казалось, слышал вопли этих детей в приюте. Нет! Это крики Кэрол из глубины сада!
— А где кофе? Дети так рано встали... — позвала сверху недовольным сонным голосом Алиса.
Новый ужасный вопль из глубины сада.
Дэвид часто делал поспешные выводы, нередко — неправильные. В этот раз он не ошибся.
Он рванулся в глубь сада, полами халата задевая за кусты, и, обезумев от страха, принялся громко звать Кэрол. Она не отвечала. Сквозь пленку купальни просвечивала маленькая фигурка, склонившаяся над водой. Дэвид ворвался внутрь; там был Джонни, похоже, он пытался вытащить Кэрол из пруда. А она лежала лицом вниз, раскинув руки на голубой, мягко отсвечивающей воде.
Джонни играл в поле; он услыхал крики Кэрол, побежал домой и заметил какого-то мужчину — грязного, бородатого, в лохмотьях, — который перелезал через садовую ограду. Бродяга бросился прочь в поля мимо Джонни, а он побежал дальше — посмотреть, что случилось. Он нашел Кэрол в пруду и попытался ее вытащить.
Он рассказывал это Дэвиду, Алисе, полиции, любому, кто спрашивал. По большей части ему верили, даже Дэвид наполовину верил, хотя и не хотел больше терпеть его рядом. Возможно, верила и Кэрол — наверняка утверждать трудно, поскольку она уже ничего не могла рассказать.
Полиция нашла ту стоянку в развалинах фермы и всякий хлам на старой стене; ясно было, что здесь кто-то часто бывал или даже жил; что-то таскали по мелочам из сада (Дэвид вспомнил голубей), вероятно, для прокорма. То ли цыгане, то ли бродяги. Трудно сказать. Может, незваных гостей найдут — если повезет.
Но никого так и не нашли.
А Джонни вернули в приют.
Гарри спал, продолжая наблюдать сновидения Джонни.
Он, конечно, видел прошлое Найда глазами самого некроманта, и это было хуже всего. Не было никаких сомнений, что Джонни — тот, кого Гарри ищет. Действия Найда говорили сами за себя; его злые дела сплетались в мрачный клубок бесчеловечности, не оставляя в сердце Гарри ничего, кроме жгучей ненависти.
С юных лет Найд был монстром и убийцей, но до недавних пор его единственной человеческой жертвой оставалась Кэрол. Он продолжал свои немыслимые забавы с трупами зверюшек, не ограничиваясь тем, что убивал их.
Но он взрослел — и как мужчина, и как монстр. Кто может знать, в какую пакость может вылиться зрелость нелюдя?
Даже Гарри Кифу трудно было себе представить, какие извращенные мотивы заставили Найда в один прекрасный день устроиться работать в морг; потом начальство заметило что-то неладное, и его уволили.
Другой сон Джонни, о том, как он работал в живодерне, окончательно доконал некроскопа. И тогда Гарри отдернул свой телепатический щуп, вырвался из разума Найда и оставил его наедине с ночными кошмарами; впрочем, куда было им до дневных дел этого чудовища.
Глава 5...И мечтания
А потом некроскопу пригрезился Дарси Кларк, и это тоже был ночной кошмар — как будто он умер, и его голос был мертворечью.
И он звучал как-то невнятно, — словно наплывало эхо тысячью отражений, доносящихся сразу со всех сторон, как странный размытый вздох.
— Не могу поверить, Гарри, что ты мог так поступить со мной, — говорил Дарси. — Я понял, что всему виной ты, когда увидел, что меня можно убить, что ангел-хранитель не защищает меня. Только ты мог это сделать — в тот момент, когда входил в мое сознание. Ты уничтожил эту штуку, что оберегала меня, сделал меня уязвимым. И все равно я не могу поверить, что это сделал ты. Главное — зачем? Я считал, что знаю тебя. Нет, я ошибался, черт возьми, я совсем тебя не знал.
— Это же только сон, — ответил ему Гарри. — Это моя совесть — или ее остатки — беспокоит меня, потому что я обеспечил себе защиту за счет другого. Это просто ночной кошмар, Дарси, ведь ты вовсе не мертв. Просто я обвиняю сам себя из-за того, что мне пришлось что-то сделать в твоем мозгу. А сделал я это просто для гарантии, на тот случай, если тебе придется выступить на их стороне, против меня. Чтобы обезвредить тебя. Потому что только твоего дара я и опасаюсь. Мы с тобой не на равных, ты непобедим. Сколько бы я ни пытался остановить тебя, если бы пришлось, меня бы каждый раз ждала неудача; а тебе — тебе достаточно было бы всего лишь один раз нажать на курок — и все, мне конец. Тем более что тебе уже приходилось это делать.
Струйки мертворечи Кларка слились воедино, словно соединенные напряжением воли, зыбкий гул пропал, голос зазвучал отчетливо и сурово.