Лунный лик. Рассказы южных морей, стр. 63

Владелец яхты забыл про свою болезнь и с тревогой озирался на нас. Пятно лодки становилось все больше и больше, пока мы не разглядели, наконец, Большого Алека и его товарища с петлей осетровой лесы, обернутой вокруг утка. Они оставили работу, чтобы посмеяться над нашими усилиями. Чарли надвинул на глаза свой шлем, и я, не рассуждая, последовал его примеру, хотя никак не мог угадать, для чего, собственно, он разыгрывает всю эту комедию.

Мы подошли к лодке так близко, что, несмотря на ветер, расслышали слова Большого Алека и его помощника: они ругали нас со всем презрением, которое чувствуют к любителям профессиональные моряки, особенно, когда любители разыгрывают из себя таких дураков.

Мы с грохотом пронеслись мимо них, и я увидел, что ничего не произошло. Чарли усмехнулся, заметив разочарование, отразившееся на моем лице, и закричал:

— Стой на шкотах для поворота! — Он круто повернул руль, и яхта послушно и быстро стала поворачиваться. Грот дал слабину, спустился, пронесся над нашими головами вслед за гаком и с треском закрепился на бугеле. Яхта сильно накренилась, и больные пассажиры с воплями отчаяния покатились по полу каюты, свалившись все в одну груду у коек левого борта.

Но нам было не до них. Яхта, выполнив маневр, пошла против ветра и стала на ровный киль. Теперь мы неслись прямо на лодку. Я увидел, как Большой Алек прыгнул через борт, а его товарищ ухватился за наш бушприт. Затем раздался треск в тот момент, когда яхта ударила лодку, и ряд толчков, когда разбитый ялик прошел под нашим дном.

— Ну, теперь каюк его винтовке, — пробормотал Чарли и вскочил на палубу, чтобы посмотреть, нет ли Большого Алека где-нибудь на корме.

Ветер и море быстро остановили наше движение вперед, и нас стало относить обратно к тому месту, где была лодка. Черная голова и смуглое лицо Алека показались на поверхности совсем близко от нас. Грек ничего не подозревал и был страшно возмущен тем, что принимал за неловкость любителей. Мы вытащили его на борт. Король греков с трудом переводил дыхание, так глубоко пришлось ему нырять, чтобы не попасть под наш киль.

В следующий момент, к великому изумлению и ужасу владельца яхты, Чарли сидел в кубрике верхом на Большом Алеке, а я помогал ему связывать Короля греков веревками. Владелец взволнованно бегал вокруг нас и требовал объяснений. Но в это время товарищ Большого Алека приполз с бушприта на корму и с опаской заглянул через перила в кубрик. Чарли схватил его за шиворот, и тот растянулся на спине рядом с Большим Алеком.

— Еще веревок! — крикнул Чарли, и я поспешил исполнить приказание.

Разбитый ялик вяло покачивался неподалеку от нас; я наставил паруса, а Чарли взялся за руль и направил яхту к нему.

— Эти люди — закоренелые преступники, — объяснил он рассерженному владельцу, — они постоянно нарушают законы рыбной ловли и охоты. Вы видели, что, когда мы поймали их, они занимались своим преступным делом, и вас, несомненно, вызовут свидетелем на суд.

Тем временем мы подошли к ялику, за которым волочилась оборвавшаяся леса. Чарли вытащил сорок или пятьдесят футов лесы, на конце которой бился молодой осетр, прочно запутавшийся в ее острых безбородых крючках. Чарли отрезал ножом этот кусок лесы и бросил его в кубрик рядом с пленниками.

— А вот и вещественное доказательство; улика номер один для публики, — продолжал Чарли, — присмотритесь хорошенько и к этой штуке, чтобы вы могли опознать ее на суде, да заодно запомните также место и время, где преступники были пойманы.

Затем, перестав кружить и вилять, мы с триумфом пошли прямо в Бенишию, а в кубрике лежал крепко связанный Король греков, в первый раз захваченный рыбачьим патрулем.

Набег на устричных пиратов

Из всех начальников рыбачьего патруля, с которыми нам приходилось служить, лучшим был Нейль Партингтон. Таково мое мнение, да и Чарли полностью согласен со мной.

Партингтон был честный малый, и притом не из трусливого десятка; правда, он требовал от нас беспрекословного повиновения при исполнении служебных обязанностей, но наши отношения носили, тем не менее, вполне товарищеский характер, и Нейль предоставлял нам такую свободу действий, к которой мы не всегда бывали подготовлены, как это покажет настоящий рассказ.

Семья Нейля жила в Оклэнде, на Нижней бухте, в шести милях по морю от Сан-Франциско. Однажды, когда мы делали рекогносцировку среди китайцев, занимавшихся ловлей креветок у мыса Педро, Партингтон получил известие, что его жена серьезно заболела, и через час «Северный Олень» при свежем попутном ветре уже шел полным ходом в Оклэнд. Мы вошли в Оклэндский лиман и стали на якорь. В следующие дни, покуда Нейль находился на берегу, мы с Чарли подтянули снасти, перебрали балласт, почистились, одним словом, привели шлюп в полный порядок.

Когда же мы покончили с этим, время стало тянуться медленно и тоскливо. Жена Нейля была опасно больна, и нам предстояло простоять на якоре целую неделю в ожидании кризиса. Мы с Чарли целыми днями слонялись по докам, стараясь найти какое-нибудь занятие, и таким образом набрели на устричную флотилию, стоявшую у Оклэндской городской пристани. В основном это были славные оснащенные лодочки, быстроходные и прочные, и мы с небрежным видом уселись на краю пристани, чтобы как следует рассмотреть их.

— Недурной улов, — сказал Чарли, указывая на устриц, разложенных на палубе одного из судов на три груды по величине.

Разносчики со своими тележками останавливались на самом краю пристани, и из их переговоров и споров я узнал рыночную цену устриц.

— На этом судне по меньшей мере на двести долларов устриц, — высчитал я. — Интересно бы знать, сколько времени они потратили на такой улов?

— Три-четыре дня, — ответил Чарли. — Недурной заработок: по двадцать пять долларов в день на брата.

Лодка, о которой шла речь, называлась «Призрак» и стояла прямо под нами. Команда ее состояла из двух человек. Один — приземистый коренастый парень с необычайно длинными, точно у гориллы, руками, другой — высокого роста, хорошо сложенный малый, с ясными голубыми глазами и копной прямых черных волос. Этот контраст между цветом волос и глаз был так необычен и так резко бросался в глаза, что мы с Чарли задержались на пристани дольше, чем хотели.

И правильно сделали. Вскоре к краю пристани подошел толстый пожилой человек — по виду и костюму зажиточный купец — и остановился рядом с нами, глядя вниз на палубу «Призрака». Он, по-видимому, был чем-то рассержен и чем дольше смотрел на судно, тем больше раздражался.

— Это мои устрицы, — произнес он наконец. — Я знаю, что это мои устрицы. Сегодня ночью вы совершили набег на мои устричные отмели и ограбили их.

Оба парня с «Призрака», высокий и приземистый, посмотрели наверх.

— Мое почтение, Тафт! — сказал низенький человек с наглой развязностью (среди плавучего населения бухты он был известен под кличкой Осьминог, которую получил за свои длинные руки). — Мое почтение, Тафт! — повторил он с тем же нахальством. — Чего это вы там разворчались?

— Это мои устрицы — вот что я говорю. Вы украли их с моих отмелей.

— Уж больно вы догадливы, как я посмотрю, — насмешливо ответил Осьминог, — и всегда вы так узнаете своих устриц, где бы ни увидели их?

— Нет, а по-моему, — вмешался высокий человек, — устрицы всегда остаются устрицами, откуда бы вы их ни выловили, они совершенно одинаковы во всем заливе, да и на всем свете, уж если на то пошло. Мы совсем не желаем ссориться с вами, мистер Тафт, но не хотим также, чтобы вы заявляли, будто это ваши устрицы, и обзывали нас ворами и грабителями. Попробуйте-ка раньше доказать, что это ваш товар, а потом уже говорите.

— Я уверен, что это мои устрицы, даю голову на отсечение! — прорычал мистер Тафт.

— Докажите это, — заявил высокий человек, который, как мы узнали после, носил кличку Дельфин за свое замечательное умение плавать.

Мистер Тафт беспомощно пожал плечами. Разумеется, он не мог доказать, что это его устрицы, как бы он ни был в этом уверен.