День пламенеет, стр. 4

— Наваливайся; твои дела хороши, — ответил Пламенный. — А уж раз мы об этом заговорили, то я упомяну, что у меня в сейфе Мака лежит двадцать тысяч, да столько же осталось в земле в Мусхайде. Ты знаешь, где они, Кэмбл? Есть они там?

— Наверняка, Пламенный.

— Сколько сейчас ставить? — спросил Кернс.

— Две тысячи, чтобы остаться в игре.

— Мы тебе всыпем, — предостерег Пламенный.

— Очень уж игра хороша, — сказал Кернс, бросая расписку на две тысячи в растущую кучу. — Я так и чувствую мешок с песком за спиной.

— У меня нет игры, но карта сносная, — объявил Кэмбл, прибавляя расписку, — все же это не такая карта, чтобы можно было поднимать.

— А у меня такая… — Пламенный остановился и написал расписку. — Я поднимаю еще на тысячу.

Тут Мадонна, стоящая за его спиной, сделала то, что не разрешается даже лучшему другу. Перегнувшись через плечо Пламенного, она схватила его карты и, заслоняя их, внимательно вгляделась. У нее в руке было три дамы и две восьмерки, но никто не мог угадать, что она увидела. Глаза игроков внимательно впивались в ее лицо, пока она изучала карты, но, казалось, черты ее были высечены из льда — выражение лица оставалось неизменным во все время этой процедуры. Ни один мускул не дрогнул, ноздри не раздулись, даже глаза ее не блеснули. Она опустила карты на стол, и глаза игроков медленно оторвались от нее, ничего не узнав.

Макдональд благодушно улыбнулся:

— Я остаюсь и на этот раз — я кладу две тысячи. Как игра, Джек?

— Все ползет, Мак. Ты прижал меня, но эта игра все равно что ретивый конь; мой долг — ее оседлать. Я объявляю три тысячи. У меня недурная игра; Пламенный тоже объявит.

— Уж он-то объявит, — согласился Пламенный, после того как Кэмбл бросил свои карты. — Он знает, когда нужно действовать… Объявляю две тысячи и беру прикуп.

В мертвой тишине, нарушаемой лишь тихими голосами игроков, прикуп был сдан. В банке было уже тридцать четыре тысячи долларов, а игра наполовину еще не разыграна. К изумлению Мадонны, Пламенный оставил трех дам, сбросил две восьмерки и потребовал две карты. На этот раз даже она не осмелилась взглянуть на его прикуп. Она знала, что даже ее самообладанию бывает предел. Не посмотрел и он. Две новые карты остались лежать на столе, как были ему сданы.

— Карты нужны? — спросил Кернс Макдональда.

— С меня хватит, — был ответ.

— Ты можешь прикупить, если хочешь, — предостерег его Кернс.

— Нет, с меня довольно.

Сам Кернс взял две карты, но не взглянул на них.

Харниш все еще не трогал своих карт.

— Я никогда не перебиваю игры, — медленно сказал он, глядя на содержателя трактира. — Назначай, Мак.

Макдональд внимательно пересчитал свои карты, чтобы окончательно убедиться, правильна ли была сдача, написал сумму на клочке бумаги, сунул в банк и просто сказал:

— Пять тысяч.

Кернс, под взглядом всех присутствующих, взглянул на свой прикуп, пересчитал оставшиеся три карты и, убедившись, что на руках у него пять карт, написал расписку.

— Отвечаю, Мак, и добавляю еще тысячу только для того, чтобы Пламенный не вышел из игры!

Все уставились на Пламенного. Он в свою очередь посмотрел прикуп и пересчитал свои пять карт.

— Вношу эти шесть тысяч и поднимаю еще на пять… только чтобы попытаться высадить тебя, Джек.

— И я поднимаю еще на пять, чтобы помочь высадить Джека, — сказал Макдональд.

Голос его слегка хрипел, а когда он говорил, уголки рта нервно подергивались.

Кернс был бледен, и можно было заметить, что рука его дрожала, когда он писал расписку. Но голос звучал твердо.

— Поднимаю на пять тысяч, — сказал он.

Теперь Пламенный стал центром внимания. Керосиновые лампы сверху бросали свет на его лоб, покрытый каплями пота. Бронзовые щеки потемнели от прилива крови. Черные глаза сверкали, ноздри раздувались. У него были широкие ноздри — знак происхождения от диких предков, выживших благодаря сильным легким и совершенным дыхательным путям.

Но голос его звучал твердо — не то, что у Макдональда, и рука не дрожала, как у Кернса, когда он писал.

— Я поднимаю на десять тысяч, — сказал он. — Не то чтобы я тебя боялся, Мак. Это игра Джека.

— А я все-таки добавлю еще пять, — сказал Макдональд. — Я имел лучшие карты до прикупа, думаю — так оно и сейчас.

— Бывают и такие случаи, когда до прикупа карты лучше, чем после, — заметил Кернс. — Долг говорит: «Поднимай ее, Джек, поднимай», — и я поднимаю еще на пять тысяч.

Пламенный откинулся на спинку стула и, глядя вверх на керосиновые лампы, вслух стал высчитывать:

— До прикупа я внес девять тысяч, затем остался в игре и еще поднял на одиннадцать — это выходит тридцать. У меня остается только десять. — Он наклонился вперед и посмотрел на Кернса. — Отвечаю десятью тысячами.

— Ты можешь поднять, если хочешь, — ответил Кернс. — Твои собаки стоят добрых пять тысяч.

— Собак не тронь. Выигрывайте мой золотой песок, а собак не дам.

Макдональд размышлял долго. Никто не шевелился и не шептался. Зрители словно окаменели. Ни один не переступил с ноги на ногу. Стояла торжественная тишина. Слышалось только гудение ветра в гигантской печи, да снаружи доносился вой собак, заглушаемый бревенчатыми стенами. Не всякую ночь в Юконе играли на высокие ставки, а такой игры еще никогда не бывало в этой стране. Наконец содержатель трактира заговорил:

— Я ставлю закладную на Тиволи.

Два остальных игрока кивнули головой.

Макдональд прибавил свою расписку на пять тысяч.

Больше никто уже не продолжал игры и не объявлял ставок. Одновременно в глубоком молчании они выложили свои карты на стол. Зрители поднялись на цыпочки и вытянули шеи. У Пламенного было четыре дамы и туз; у Макдональда — четыре валета и туз; у Кернса — четыре короля и тройка. Кернс вытянул руку и придвинул к себе банк, рука его дрожала.

Пламенный вытащил своего туза и бросил его рядом с тузом Макдональда, воскликнув:

— Вот что меня все время подзадоривало, Мак! Я знал, что побить меня могут только короли, а они были у него. А что у тебя было? — с живейшим интересом спросил он, поворачиваясь к Кэмблу.

— Неполная масть — хорошая карта для прикупа.

— Ну конечно! Ты бы мог получить полную масть.

— Я и сам так думал, — грустно сказал Кэмбл. — Мне это стоило шесть тысяч, прежде чем я вышел из игры.

— Жаль, что ты не взял прикупа, — засмеялся Пламенный. — Тогда я не подцепил бы этой четвертой дамы. Теперь мне придется подписать с Билли Роулинсом почтовый контракт и ехать в Дайя… Какова добыча, Джек?

Кернс пытался сосчитать банк, но был слишком возбужден. Пламенный придвинул к себе банк, спокойно отделил марки от расписок, пересчитал и сложил в уме.

— Сто двадцать семь тысяч, — объявил он. — Теперь ты можешь выйти из дела, Джек, и ехать домой.

Выигравший улыбнулся и кивнул головой; он не в силах был говорить.

— Я бы заказал выпивку, — сказал Макдональд, — да только дом-то уже не мне принадлежит.

— Нет, тебе, — возразил Кернс, раньше смочив языком губы. — Твоя расписка годится на долгий срок. Но выпивку должен заказать я.

— Эй, вы, кто хочет змеиного соку — победитель платит! — громко крикнул Пламенный, вставая со стула и хватая за руку Мадонну. — Идем плясать, танцоры! Время еще раннее, а утром я поеду с почтой. Слушай, Роулинс, я беру этот контракт и в девять утра отправляюсь к морю — понял? Вперед, ребята! Где скрипач?

Глава III

Ночь эта принадлежала Пламенному. Он был центром и душой разгула — неутомимый и жизнерадостный, заражавший всех неподдельным весельем. Он был в ударе. Самые дикие выходки его вызывали подражание, за ним следовали все, за исключением тех, кого виски превратило в идиотов, валяющихся на полу и горланящих песни. Однако до драки дело не дошло. По всему Юкону было известно: когда Пламенный гуляет, никто безобразничать не может. В такие ночи люди не смели ссориться. Прежде бывало, что кое-кто затевал драку, но драчуны узнали, что значит подлинный гнев: они получили взбучку, какую мог задать один только Пламенный. В те ночи, какие принадлежали ему, все должны были громко смеяться и радоваться или тихонько расходиться по домам.