Американские рассказы и повести в жанре "ужаса" 20-50 годов, стр. 58

Август Дерлетт (August Derleth) известен как дописчик, «продолжатель» Лавкрафта и издатель, представивший читателям крупнейших авторов «macabre fiction» от Лавкрафта и К.Э. Смита до Говарда. В Англии присуждается премия имени Дерлетта за лучшее произведение фэнтези. В своих собственных сочинениях он тщательно соблюдает традиции жанра. «Славная Рука» — очень «английский» рассказ, лаконичный, внимательный к деталям, скупой на эмоции, лишенный пафоса и выспренного стиля, которые иногда мешают воспринимать Смита, Ходжсона и даже Лавкрафта. По построению и манере изложения он напоминает «Casting the runes» М.Р.Джонса (по которому в 1957 г Ж.Турнье снял один из своих лучших фильмов «Ночь демона») Здесь постепенно, по всем правилам, нагнетается ощущение неминуемой ужасной развязки. От этого становится еще страшнее.

АВГУСТ ДЕРЛЕТТ

СЛАВНАЯ РУКА

(Glory hand, 1937)

Когда настало утро, он отправился в Линкольнс Инн Филдс и явился в контору «Йудаса и МакКаллума, Барристеров», как было указано в письме: рассеянно озирающийся по сторонам пожилой джентльмен в очках, с бакенбардами, среднего роста, не полный и не худой. Типично английский тип, словно выцветшая от времени карикатура на Джона Буля. Объявляя о его прибытии, секретарша не удержалась: «Точь в точь викарий из деревенского прихода».

Он вошел в кабинет, устроился в кресле, приготовился выслушать условия, изложенные в завещании его эксцентричного дяди. — Джентльмены, — заявил он, — я занимаюсь научными изысканиями, меня ждет работа. Буду весьма признателен, если вы опустите несущественные детали.

Они описали ему передаваемое имущество, высчитали королевский налог, вручили ключ от старинного особняка на Тэвисток Сквер, и наконец отпустили. Он прошествовал к Британскому музею и погрузился в работу, сразу же забыв о наследстве. Однако два дня спустя, вспомнив о завещании дядюшки, нашел дом и отпер массивную входную дверь. Именно таким всегда представлялось ему жилище покойного: старое двухэтажное здание, окруженное деревьями и густыми зарослями кустов, красные шторы на окнах. Странное место. Однако тот, кто здесь жил, был куда более странным. Ипохондрик, нелюдим, но кроме всего прочего — несколько неуравновешен, да, именно так! Но он, конечно, испытывал самые добрые чувства к покойному, чей прах, согласно завещанию, развеяли над морем.

Внутри странно пахло — не пылью, не старым домом, а так, словно сюда какое-то время не проникал воздух. Он распахнул окна, осмотрел каждую комнату. Всюду царил порядок; всюду, кроме спальни старика. Кажется, здесь проявилась беспокойная натура покойного. Карты на стенах, астрологические таблицы, горы книг по магии и колдовским ритуалам, следы мела на полу, мебель, никак не свидетельствующая о тонком вкусе бывшего хозяина. Но в целом дом понравился наследнику и он решил перебраться сюда: порядок он наведет, когда выдастся свободное время.

Поэтому он обнаружил большой стол, стоявший возле шкафа в дальнем углу спальни, только через полторы недели после переезда. Сначала он спал внизу, на кушетке; но в тот день наследнику внезапно пришла мысль о том, насколько было бы удобней жить в спальне, с ее большими окнами; идея понравилась ему, и он немедленно принялся за дело. Пришлось снять все карты и таблицы, привести в порядок книги; после уборки комната выглядела прилично, даже привлекательно — хорошо освещенная и просторная, достаточно места, чтобы разместить вещи. Стол он решил не трогать: за ним можно работать, к тому же здесь поместится большинство его книг. Раскладывая бумаги, он совершенно случайно наткнулся на потайной ящик. Протестующе скрипя, этот ящик покинул свое убежище, обнаружив небольшую коллекцию странных предметов.

Здесь было слишком мало места для хранения записей, но любопытный наследник с большим интересом разглядывал содержимое ящичка. В нем хранились: моток старой веревки; кусок пергамента с надписью по-латыни: «Да будет свободно от злых помыслов сердце того, кто тронет меня; да не коснется зло уст того, кто владеет мной»; маленькая пуговица от воротника; черная записная книжка или дневник; сморщенный предмет коричневого цвета, который на ощупь казался обтянутым кожей; и наконец, пожелтевшая программа оперы в Ковент-Гардене. Он осмотрел каждый предмет, один за другим: веревка, пуговица и программа отправились в мусорную корзину, пергамент и дневник остались лежать в ящике; сморщенный коричневый комочек он опустил в карман жакета, чтобы на досуге получше рассмотреть. Естественно, при его рассеянности, через несколько часов он начисто забыл о странной находке; наступила ночь.

Он спустился вниз и развернул газету. Увидел статью, из которой следовало, что профессор Леннокс снова опередил его, на сей раз опубликовав свою работу о датировке находок с острова Истер. Конечно, он разозлился: такое происходило уже в четвертый раз.

— Ах, чума его возьми! Прямо убил бы его! — воскликнул наследник в порыве чувств. Но спустя минуту уже грустно улыбался; в сущности, так мне и надо, говорил он себе, нечего столько возиться, и потом эта проклятая забывчивость — с каждым днем все хуже и хуже! Вдруг он почувствовал что-то вроде толчка, легкого толчка в бедро; провел рукой по карману брюк, полагая, что какой-то лежащий в нем предмет врезался в ногу при движении. Там ничего не было. Позже, когда он снова расслабился, сидя на удобном стуле, ему почудилось, что карман жакета неожиданно начал обвисать. Он поднялся, но это ощущение уже прошло, словно тяжесть, оттягивавшая ткань, куда-то исчезла. Сразу же после этого ему почудилось легкое прикосновение к ноге, но когда он опустил глаза, ничего подозрительного не увидел. Он лишь успел заметить юркое тельце крысы, — по крайней мере, так он подумал, — метнувшееся в тень, однако интенсивные розыски ничего не дали.

Очень странное происшествие, но он приписал все разыгравшемуся воображению и не стал беспокоиться: именно эти черты характера Александра Гаррика, — благодушная рассеянность и потребность успокаивать себя, находя приемлемые объяснения всем неприятным случаям, — были причиной того, что он вечно оставался в тени, постоянно оттесняемый своими напористыми коллегами. Чуть позже он спокойно лег в постель, примирившись с необходимостью в очередной раз подождать с публикацией своей работы по истерскому феномену; хотя, грустно отметил про себя Гаррик, теперь уже не имеет никакого значения, когда ее напечатают.

Наутро он продолжил работу; чтобы не выходить из дому, сам приготовил себе обед, так что сообщение о смерти профессора Леннокса увидел только вечером. Гаррик испытал подлинное потрясение: сразу же позвонил семье покойного и выразил свои соболезнования, что было для него весьма нехарактерно. Затем перечитал заметку в газете: отчет о загадочной смерти профессора, найденного задушенным на узкой тропинке поблизости от дома; ясные следы пальцев на шее, — по-видимому, преступник обладал чрезвычайной силой. Все деньги и ценности, как ни странно, остались нетронутыми, в том числе древнее изображение скарабея, которое убитый носил в кармане. Разумеется, делом занялся Скотланд-Ярд. Гаррик с мрачным удовлетворением кивнул головой: уж они-то, конечно, быстро найдут убийцу, так что справедливая кара не заставит себя долго ждать. Целый вечер он не мог работать, погрузившись в размышления о страшной смерти Леннокса и о том, что из-за этой внезапной трагедии только Трефесн и он теперь занимаются истерскими находками.

Гаррик явно переоценил сыщиков Скотланд-Ярда: спустя месяц им не удалось найти никаких следов, а история давным-давно исчезла с первых полос газет, да и сам он уже забыл о ней: его полностью поглотил яростный поединок с Трефесном, причем бои велись в основном при помощи телефона, а оппонент Гаррика взял себе в привычку звонить ему поздней ночью, поднимая с постели, чтобы сообщить очередную теорию. Сам Иов не вынес бы подобного испытания, и однажды ночью терпение Александра Гаррика лопнуло. Он не сдержал справедливого гнева и вне себя, вскричал: «Трефесн, если только пятое измерение существует, я бы сейчас отправил тебя в него! Позвони завтра: я хочу спать!», а потом бросил трубку.