Меченый, стр. 33

– Я – все… – Она поежилась.

Я посмотрел на ком окровавленного тряпья, которое требовалось постирать, мысленно пообещал, что сделаю это как-нибудь потом, подтянул к себе посох, кое-как встал и поплелся вверх по склону. Стараясь переставлять ноги как можно быстрее, чтобы баронесса могла согреться на ходу. И надеясь, что в конце этого пути я смогу прилечь и не бередить свои раны хотя бы полчаса.

Увы, мои надежды не оправдались – ввалившись в дом, леди Мэйнария затравленно посмотрела на нетопленую печь, забралась на свое ложе, подтянула к себе ноги и обхватила их руками. Потом закрыла глаза и уткнулась лбом в колени.

Я посмотрел, как ее трясет, и… снова вышел из дома. На этот раз – за сушняком.

Глава 20

Баронесса Мэйнария д’Атерн

Второй день второй десятины третьего лиственя

Мохнатая еловая лапа, отливающая серебром, еле заметно качнулась, замерла и… брызнула иглами, пропуская сквозь себя рвущуюся из темноты Смерть. Короткий свист, хруст разрываемых колец – и граненый наконечник арбалетного болта, пробив кольчужный койф [109], впился в шею моего отца.

– Папа-а-а!!! – срывая горло, закричала я, рванулась к телу, медленно клонящемуся на бок, открыла глаза и наткнулась на взгляд Бездушного. Полный сочувствия и понимания!

Зажмурилась. Уткнулась лицом в насквозь мокрый полотняный мешок с чистыми рубахами, служащий мне подушкой, и попыталась вырваться из липких объятий ночного кошмара.

Сон, повторяющийся чуть ли не каждую ночь, не уходил – перед моим внутренним взором возникали то болты, вылетающие из-за деревьев, то искаженные ненавистью лица оранжевых, то тело отца, лежащее в луже крови.

Картины были такими яркими и четкими, что я не выдержала и застонала.

– Выпейте воды – полегчает, – раздалось над самым ухом.

Я открыла глаза, заставила себя сесть, вытерла рукавом заплаканное лицо, вцепилась в протянутый мне котелок и… застыла: во взгляде Меченого действительно было сочувствие!

«Этого не может быть, – отстраненно подумала я. – Слуги Бога-Отступника не способны на такие чувства!»

Память тут же напомнила мне фразу, которую так любил повторять брат Димитрий:

«Как бы вы ни старались, Бездушные никогда не почувствуют ни нежности, ни уважения, ни любви, ни сострадания. Они ненавидят даже своих родных – мать, которая подарила им жизнь. Отца, чья кровь струится в их жилах. Детей, которых они породили. И эта ненависть выжигает их изнутри. Не ищите в них Света. Ибо его в них нет…»

«Нет сострадания?» – мысленно повторила я, уставилась на котелок в своих руках и зябко повела плечами.

– Замерзли? – участливо поинтересовался Меченый. И, не дожидаясь моего ответа, направился к остывшей печи!

Аккуратно сложил тоненькие веточки домиком, обложил их деревяшками покрупнее, пару раз ударил кремнем по кресалу, раздул пламя из малюсенькой искорки, вспыхнувшей на труте, и повернулся ко мне:

– Сейчас согреетесь…

«Они испытывают только половину чувств, доступных обычному человеку. И эта половина – темная», – вспомнила я и мысленно фыркнула: – этот Бездушный испытывал и светлые. Уж кто-кто, а я в этом уже убедилась.

Поэтому я отложила в сторону котелок и поблагодарила Крома за заботу:

– Спасибо!

Создание, которое должно было жить одной Тьмой и радоваться только отрицательным эмоциям, среагировало на это слово, как самый обычный человек: кивнуло, пожало плечами и… улыбнулось!

Нет, губы Крома не расплылись в разные стороны, в уголках глаз не появились лучики морщинок – просто во взгляде на миг промелькнуло что-то теплое.

В этот момент я окончательно поверила в то, что Кром живет не только Тьмой. И что в нем все-таки есть Свет.

«Свет – в слуге Бога-Отступника, который почти заслужил Темное Посмертие?» – сама себя спросила я и посмотрела на его посох, стоящий рядом с дверью.

Бесчисленное множество зарубок – человеческих жизней, выпитых Меченым, – никуда не делось. Они покрывали почти весь Путь, оставляя чистым лишь небольшой участок. Длиной чуть больше моего указательного пальца.

«Ну да, до Темного Посмертия ему осталось выпить каких-то полтора-два десятка душ», – подумала я. И замерла: последняя зарубка на Пути была той самой. Вырезанной Кромом после убийства брата Димитрия и его спутников. А ведь он убивал и после этого!

Я мысленно представила себе тех, кто умер от руки Крома на улицах Меллора и на постоялом дворе в Сосновке, и задумчиво закусила губу: большинство этих людей были взрослыми, полными сил мужчинами, а способ их убийства мало чем отличался от того, которым Кром отправил в Бездну Небытия нашего духовника. Значит, на посохе должно было появиться как минимум с десяток новых зарубок!

Должно было. Но не появились.

– Разгорелся… – отрывисто бросил Кром, пододвинул к печи грубо сколоченный табурет и шлепнул по нему широченной ладонью.

Я ненадолго отвлеклась от своих мыслей, перебралась поближе к огню и обратила внимание еще на одну странность: по утверждениям брата Димитрия Бездушные могли связно говорить только на второй день после появления на их посохе новой зарубки. То есть тогда, когда затихала боль, которую они получили взамен отданной Двуликому души.

Последнюю жизнь Меченый забрал дней двенадцать тому назад. Следовательно, сейчас должен был корчиться от безумной боли и искать жертву…

«Зачем кого-то искать, если у него есть я? – мелькнуло в голове. – Он должен был исчертить пол перевернутыми рунами и терзать меня от заката и до рассвета. Однако рун на полу не было и нет. Я – жива и здорова. А он – говорит. Пусть односложно и крайне редко – но связно и более чем понятно. Может, он убил кого-то еще?» – подумала я и мысленно усмехнулась: за последние четыре дня Кром выходил из домика, только чтобы осмотреть расставленные им силки, за водой и по нужде. И при этом ни разу не отсутствовал больше часа. Опять же, за эти дни на его посохе не появилось ни одной новой зарубки…

– Схожу гляну силки… – словно услышав мои мысли, негромко буркнул Меченый. – Закройтесь.

Я кивнула, с трудом оторвала взгляд от огоньков пламени, пляшущих в алом зеве печи. И уткнулась взглядом в широченную спину Бездушного, отодвигающего в сторону засов.

Скрипнула, а потом хлопнула дверь, и в домике стало тихо.

Мне тут же стало не по себе. Хотя, по логике, бояться я должна была не пребывания в одиночестве, а слугу Бездушного. И того, что он планирует сделать со мной.

– Может, я действительно нужна ему как проводник? – сказала я. Вслух. Чтобы разогнать сгустившуюся вокруг меня тишину. Потом подумала и криво усмехнулась: – Да ну, это бред: ведь если раньше он мог надеяться, что я помогу ему забрать души Рендаллов, то теперь, после захвата их замка вассалами графа Варлана, моя ценность для него стала равна одной-единственной душе.

«И слабостями моими он тоже не пользуется. Хотя должен», – хмыкнула я. А потом вдруг сообразила, что уже больше десятины живу в одной комнате с мужчиной! Который, судя по рассказам Аматы и других служанок, просто не может не видеть во мне женщину!!!

«Все они одинаковы! – в один голос твердили мои великовозрастные подруги. – Пока вокруг люди или ты держишь их на расстоянии – мужчины учтивы, обаятельны, галантны. И готовы лечь костьми за право припасть губами к тыльной стороне твоей ладони. Зато, как только ты остаешься с ними наедине, или, не дай Вседержитель, позволяешь им заметить свой интерес, в них невесть откуда просыпается Двуликий: они начинают относиться к тебе, как к своей собственности, и делают, что хотят. В упор не замечая ни твоего нежелания, ни страха, ни боли…»

Я попыталась вспомнить хоть один взгляд Крома, подобный тем, которыми меня пожирали барон Олмар и воины из его свиты, и не смогла: Меченый вел себя… безупречно. Как ни странно звучало это слово применительно к слуге Бога-Отступника.