Повесть о гималайском медведе, стр. 1

Всеволод Сысоев

Повесть о гималайском медведе

Белогрудый

Родился Белогрудый в начале зимы, в ту темную суровую пору, когда у четвероногих, кроме медведей, дети не появляются.

Звонко лопались деревья от крепкого мороза. Тяжелая снежная кухта сгибала ветви елей и пихт. Солнце, едва поднимаясь над вершиной сопки, не проникало в глубокие северные распадки, в течение всего дня стоял здесь полумрак.

Мать Белогрудого, гималайская медведица, еще летом подыскала берлогу. На северном склоне каменистой сопки росла старая липа, накренившийся ствол которой покрывали зеленые мхи, а раскидистая крона господствовала над вершинами елей. Под тяжестью рано выпавшего мокрого снега у липы обломился нижний толстый сук, и теперь на его месте зияло черное отверстие. Его-то и заметила проходившая невдалеке медведица. Забравшись на дерево, она словно по трубе спустилась на дно глубокого дупла. Убедившись в его достаточной сухости и просторности, оскребла гниловатые изнутри стенки, устроив мягкую постель. Берлога очень понравилась медведице — это было теплое, надежное, скрытое от врагов убежище, проникнуть в которое можно было только через лаз, а он находился на десятиметровой высоте.

Покинув берлогу, медведица не забывала о ней, и когда октябрьские холодные ветры сорвали последние листья с деревьев и повеяло зимой, она снова появилась у знакомой липы и забралась в дупло. Кто бы мог подумать, проходя мимо толстой липы, что у самых корней ее, свернувшись клубком, лежит медведица? Только царапины от медвежьих когтей на серо-зеленой коре дерева выдавали присутствие зверя, но, к счастью, охотники здесь не бывали. Появившимся на свет крохотным медвежатам опасность не угрожала.

С нежностью заботливой матери прижимала медведица своих детенышей к груди, и они сосали густое молоко с довольным урчанием, напоминающим звук далеко летящего самолета. Не имея возможности питаться и даже пить, медведица должна была в течение нескольких месяцев кормить малышей своим молоком. И хотя слой подкожного жира достигал у нее двенадцати сантиметров, медведица погибла бы от истощения, не будь медвежата очень крохотными созданиями. Вес каждого из них был в триста раз меньше веса матери!

Белогрудый и его братец походили на маленьких щенят, осыпанных редкой дымчатой шерсткой. Оба они были слепы и совершенно беспомощны. Лишь через месяц у них открылись глаза, а шкурка стала зарастать черными волосками, и только на груди да на конце нижней челюсти волоски были белые.

В берлоге медвежата развивались медленно, были вялыми, малоподвижными. Большую часть времени они находились в дремотном состоянии, а если просыпались, то только для того, чтобы накушаться молока, и снова засыпали между теплых широких лап матери.

Однообразно тянулись короткие дни зимы. Казалось, что лес со всеми обитателями погрузился в зимнюю спячку. Лишь шустрые синицы да дятлы нарушали торжественную тишину заснеженного леса. Никто не тревожил медвежью семью. Несколько раз в дупло заглядывали огненно-рыжие непальские куницы да совы, но, убедившись, что лесная квартира занята, удалялись прочь.

Наступила весна. Теплые апрельские ветры высушили оттаявшие до земли солнопёчные склоны сопок. Проснулась медвежья семья. Первой вылезла на поверхность липы медведица. Медвежата долго не хотели следовать за матерью, они жалобно скулили, кружились по пустой берлоге. Подбадриваемые призывным голосом медведицы, они с трудом карабкались к едва светлевшему где-то в вышине выходу. Неокрепшие лапки Белогрудого дрожали, и он сорвался бы с отвесной стенки дупла, не будь у него острых цепких когтей. Медленно, с передышками выбрался Белогрудый на край дупла. Новый, неизведанный мир открылся перед ним, пугал и манил. На земле стояла мать и звала к себе. Боязливо поскуливая, Белогрудый начал медленно спускаться по дереву, братец следовал за ним.

Как было просторно на земле! Кое-где в зарослях густого пихтача лежал крупнозернистый снег. Белогрудый ткнулся в него носом, попробовал языком. Часто останавливаясь, медведица побрела к склону сопки. Медвежата, неуверенно ступая неокрепшими лапками, едва поспевали за ней.

Не рад весне медведь

Выйдя на солнопёчный склон сопки, медвежья семья остановилась на поляне у скалистого обрыва. Здесь было тепло и затишно. Шуршащие под лапами прошлогодние листья дуба и липы источали терпкий запах. Медвежата, пригретые солнцем, улеглись на мягкой узколистной осоке, а медведица занялась поиском пищи. Она наелась зеленой травы, сохранившейся под снегом с минувшего лета, вывернула два гнилых пня, но, не найдя муравьев, начала грызть и царапать березу. Затем она принялась слизывать выступивший сок, однако скудная растительная пища не насытила ее. Тщательно обнюхивая землю, медведица разыскала норку бурундука и принялась ее раскапывать. Мешавшую молодую елочку она вырвала с корнем, а крупный камень сдвинула в сторону. Плохо оттаявшая земля поддавалась с трудом, мешали корни деревьев, но там, где не помогали когти, шли в дело клыки. Долго и упорно работала медведица. Рядом вырос большой бугор желтого суглинка, прежде чем она достигла кладовой бурундука. Давно проснувшийся от зимней спячки хозяин норы не бедствовал — накопленный еще с лета и осени запас мало поубавился за зиму. Чего здесь только не было! Блестящие, словно коричневые кремушки, желуди; маслянистые кедровые орешки, которых бурундук натаскал в защечных мешках из кедрача; крупные морщинистые с крепкой, словно костяной, кожурой маньчжурские орехи; круглые семена липы. Добравшись до кладовой лесных деликатесов, медведица чуть было не схватила затаившегося в норе хозяина. Прошмыгнув между медвежьих лап, бурундук выбрался на сухой сук клена у своей норы, нахохлился и заплакал. Так и просидел он весь остаток дня на суку, не спуская глаз с медведицы, поедавшей его богатства. Утолив голод, медведица накормила медвежат молоком и забилась с ними в густую поросль молодых пихт. Здесь было не так тепло, как в берлоге, медвежата мерзли, скулили, медведица прижимала их к своей груди, накрывая широкими теплыми лапами.

В последующие дни удача оставила косолапое семейство: бурундучьи норы попадались редко; одни из них уже были разорены, в других запасы были столь малы, что совершенно не утоляли голод медведицы. С утра до вечера лазала она на кедры в надежде найти хотя бы несколько неопавших шишек, переворачивала колодник, пытаясь поймать полевку или слизнуть насекомых, выворачивала гнилые пни в поисках личинок и муравьев. Зеленые стебли перезимовавшей под снегом осоки, набухающие почки липы и черемухи, сладковатый сок березы да изредка находимые в подстилке желуди и орехи, припрятанные птицами и белками, едва утоляли ее голод. Мать Белогрудого с каждым днем худела все больше и больше, а медвежата тем временем прибавляли в весе, черная шерстка на них густела, становилась блестящей.

Теперь Белогрудый не ощущал слабости в лапах, он проворно взбирался на полуповаленные деревья и вступал в борьбу с братишкой.

Стояла сухая, ясная погода. Солнце по-летнему припекало на южных склонах сопок. Деревья покрылись зеленой дымкой, а оттаявшая земля выметала светло-зеленые побеги трав. Проснулись бабочки, прилетели вертишейки и горихвостки. Однажды Белогрудый нашел большой муравейник. Юркие муравьи были заняты ремонтом обвалившихся зимой ходов. Белогрудый высунул было язык, чтобы слизнуть аппетитно пахнущих насекомых, но получил целый залп едкой кислоты в нос. Фыркая, он поскреб лапой муравьиную кучу, но, как ни старался, его когти захватывали только горький мусор. Взбудораженные муравьи ринулись на своего обидчика, облепили его лапы, живот, морду. Белогрудый сперва растерялся, но, облизывая лапы, он захватил несколько муравьев и тут же тщательно их разжевал и проглотил. Хрустящие кисловатые насекомые пришлись ему по вкусу. Медвежонок смекнул, что к чему. Теперь он умышленно клал передние лапы на муравейник и, когда они густо покрывались отважными насекомыми, слизывал их языком и проглатывал.