Живый в Помощи(Записки афганца 1), стр. 27

Утром все было плохо: жуткий холод, несмотря на солнце, пробирал до костей; заунывный и протяжный голос муллы с ближайшего минарета навевал смертельную тоску. У Виктора заплыл правый глаз и вдобавок невыносимо болела челюсть, так что нельзя было разговаривать и приходилось учиться объясняться на пальцах.

Хмурый командир вертолета хоть и мог разговаривать, но похоже мало что понимал. Стремясь поправить положение, бортач предложил выпить и закусить. До третьего стакана дело не дошло. На стоянке с ненавистным названием „литерная“ началась какая-то странная парадно-траурная возня. Командир пальцем попросил „правака“ — правого летчика — выяснить, что происходит, и не сдвинут ли нас в другое место. И, глупо кивая стукнутой головой, попросил сделать это поскорее.

— И так стоим тут, как „три тополя на Плющихе“.

Вернувшийся минут через пятнадцать пилот сказал, что приказано сдернуть в любое другое место и замереть.

— Что, опять съемки? — съязвил кто-то.

— Ага. Телезвезда войны снимает очередной боевой сериал. Сейчас свезут человек сто бачат, они будут палить за кадром в воздух, жечь подбитую технику, а он с микрофоном и в новых джинсах станет вещать по Союзу в двадцать один ноль-ноль о том, что враг снова разбит и победа — за нами, — продолжили строить догадки сидевшие в вертолете.

— Нет, на этот раз съемки с почетной отправкой, — сказал летчик. — Нам дали десять минут, чтобы убраться с глаз долой.

На аэродроме снимали почетную отправку погибшего журналиста. Кучкой стояли верхи армии, провожавшие неизвестного „Скобе“ человека. Для погибшего представителя второй древнейшей профессии был заказан отдельный борт с салоном вместимостью на триста человек, где поставили один-единственный гроб. Этот „тюльпан“ шел с конкретным адресом.

К сожалению, такой чести не удостаивались ежедневные ноль-двадцать-первые. Бывало, что их, развозя по Союзу, доставляли не по тем адресам. Потом парня из Новосибирска искали во Пскове, курянина на Урале… А обезумевшие от горя родители, найдя своих убитых детей через две-три недели, привозили домой и хоронили, не смея ничего сказать о месте их гибели. На кладбищенских плитах указывались только имя-фамилия, даты рождения и смерти… Все.

Отпускники возвращаются

Забрав из Кабула отпускников, на „Скобу“ возвращались сытые и ленивые. Трезвым был только правый летчик, как самый здоровый и отлупленный меньше всех в ночной баракинской транспортировке „двухсотых“.

Когда при тусклом салонном освещении за сооруженным наспех из ящиков с боеприпасами столом подняли третий тост, вертолет качнуло, будто лодку в сильнейший шторм. И одновременно над головой пронесся звук, похожий на сильный продолжительный выдох гиганта.

Все, находившиеся в салоне, повалились сначала вправо, а затем, вперемешку с вещами, — влево. Дверца, ведущая в салон, оглушительно хлопнула, как пистолетный выстрел. Безконтрольно болтавшийся еще несколько секунд вертолет с трудом выровнял положение.

— 0-о-го! — произнес кто-то.

Мгновенно протрезвев и выгребаясь из общего завала, отпускники с экипажем стали наперебой строить догадки.

— А „правак“ — молодец, удержал борт, — к Виктору вдруг вернулся дар речи.

Отпускник-„дед“, наконец, усевшийся на сиденье и продолжающий держать во рту не прикуренную папиросу, изрек:

— Уже второй раз со мной такая ерунда. Это „НЛО“ из Пакистана гадят нам таким образом. Похоже, к нам заходят борта с выключенными огнями, без опознавательных знаков. Видимо, американские Ф-15, у них мощная радиолокация: они хорошо нас видят и стараются так сближаться с нами, что при проходе чиркают по нам воздушной волной, как лезвием. Мне кабульские ребята на командном пункте говорили, что в последние три месяца стали часто наблюдать на своих радарах эти неопознанные засветки. Они заходят из Пакистана или из Ирана и туда же уходят.

— Ага! Ребята из НАТО крылышки точут, сожрать нас хочут, — в Викторе проснулся поэт-юморист.

На вновь собранный стол водрузили начатую бутылку водки, из которой в этой суматохе не вытекло ни капли. Распорядитель пира хранил ее пуще зеницы ока, лежа вверх тормашками под ящиками.

— Так, — возбужденно заерзал командир, — „праваку“ благодарность за наши спасенные шкуры, а тому, кто водку русскую сберег, ходатайствуем на орден.

За то и выпили.

В девять утра было объявлено построение всего личного состава. Обычно на такие построения выползали все, даже с посторонней помощью. Уж больно веский был аргумент, хотя погода стояла не просто не летная, а даже и не ходячая. Низкие рваные облака, сырые и тяжелые, цеплялись за головы собравшихся.

— "…А я в Россию домой хочу, — всхлипнул какой-то «артист», — я так давно не видел маму".

Пока ожидали командира, прилетевший ночью отпускник рассказал анекдот-быль. Собравшаяся вокруг него куча народа смеялась так, что вызвала безпокойство местного «энкавэдэшника» — постоянно пьяного, внешне отзывчивого, шупленького старшего лейтенанта.

Отпускник поведал реальный случай, который смело можно было назвать анекдотом войны номер один:

К его жене в дом постучались представители военкомата с документом на руках, подтверждающим, что муж, то есть он, награжден орденом Красной Звезды. Посмертно. И все бы ничего, и герой наш в данную минуту был, действительно, без признаков жизни. Но, если так можно выразиться, не до самого конца без признаков… Мертвецки пьяный, он валялся в своем гараже, поскольку имел на то полное право — находился в долгожданном боевом отпуске. Как говорится, награда нашла героя.

— Равняйсь! Смирно!

Начальник штаба огласил приказ командира части. Затем сам командир зачитал фамилии людей, имеющих заслуженное право за прошедший месяц быть представленными к высоким правительственным наградам. Такая практика награждения, берущая свое начало еще в славной Российской Императорской Армии, существовала во всех боевых отрядах в Афганистане, и получить незаслуженную награду было невозможно, ибо каждый знал о каждом все.

Но в некоторых частях, близких к главному отделу кадров как последней инстанции, выносящей окончательный вердикт о награждении, для особо «нуждающихся» существовала шкала для получения государственных знаков боевого отличия — от четырехсот до тысячи чеков Внешторга, в зависимости от достоинства награды. Порой можно было «сделать» себе орден, не выходя за КПП — контрольно-пропускной пункт. В гарнизонах, подобных «Скобе», за награды платили кровью и потом, ранениями, а зачастую — и жизнью. Таким орденоносцам — слава!

Тризна

Плывшие второй день со стороны Индийского океана набухшие от влаги клочковатые тучи сумрачно заглядывали в каждое окно. Сосед Виктора Шурик, тоскливо перебирающий струны гитары, лежащей у него на животе, бубнил уже в десятый раз:

— И летать уже обрыдло, а не летать еще хуже.

— Вот сейчас и полетим, — Виктор приподнялся. Из приоткрытой двери торчала голова посыльного.

— Товарищ капитан! Вылет.

— Накаркал, — быстро одеваясь, бурчал Виктор.

Четверка бортов с поисковой группой, облизывая скалы, неслась в сторону Бараки. Надо было забрать одного «двухсотого» с высокогорной заставы.

Шли очень осторожно, видимость была не более трехсот метров. По лобовому стеклу вертолета ползла плотная лужа, дворники не успевали справляться. На подходе к цели видимость заметно улучшилась.

Точка находилась на высоте три с половиной тысячи метров. Площадка была настолько мала, что посадить ювелирно можно было только один борт, что и сделал Колька-ас, прилипнув к скале сразу тремя стойками шасси. Остальные борта терпеливо ожидали, встав в круг. «Двадцатьчетверки» зорко простреливали местность, создавая надежную защиту.