Живый в Помощи(Записки афганца 1), стр. 2
— К прохождению службы готов, — самому себе сказал Виктор, расправляя складки стихаря, и почувствовал, будто исчезли за плечами целые десятилетия его жизни. Он увидел себя изнутри подростком, да — нет, совсем ребенком, который испытывает невыразимую радость и счастье от одной только мысли о Боженьке… Так в детстве он и говорил: Боженька, пусть всем будет хорошо… А ведь даже не был крещен тогда. Откуда это было?! Да, вот отсюда — от Престола, от сияющего небесным золотом Креста, от верующих русских людей, которые несуетливо заполняли храм. Виктор налаживал кадило. Последний звук призывного колокола чисто растаял в небе Коломенского… «Благословен Бог…»
Первоначальная молитва священника положила предел всему мирскому и суетному.
Виктор осторожно подул на плоский уголек в кадиле.
Уголь ровно отозвался на дуновение таинственными всполохами алого и желтого каления по всей поверхности. Осталось положить на уголек несколько зернышек ароматного афонского ладана, и кадило готово. Мистический дым этой малой жертвы Господу устремился через крестообразные отверстия кадильного куполка вверх, к сводам Казанского собора. Батюшка, не глядя на Виктора, благословил кадило, уверенный, что бравый «афганец» в нужном месте, и принял его в свою руку, ловко вдев указательный палец в кадильные кольца. Как и положено по чину, алтарник приложился к руке священника, которая уже раскачивала кадило, источавшее обильные клубы христианского фимиама и издававшее глуховатые металлические звуки медными цепочками.
И дым духовного сражения наполнил весь алтарь, когда отец Александр обошел Престол, с четырех сторон кадя первейшей храмовой святыне. Духи зла в виде остатков суетных мыслей и малодушных вздрагиваний чувств о мирском, житейском стремительно бежали прочь — в окна, двери, в подпол храма. И духи злобы поднебесной бежали дальше — в несчастные души десятков тысяч людей, которые жили в этой округе. И там в их сердцах, не огражденных крестом и верою, они присоединялись к уже угнездившемуся там прежде злу. И души томились недоумением: от чего же жизнь такая унылая, безпросветная, тягостная — дом и работа, дом и работа, дом и работа, и пьянка: одна радость, от которой тошно?
Матери и бабушки, и дети окрестных жителей уже облачались в латы православной мольбы. Христово воинство выравнивало свои грозные ряды, собиралось духом и возглавляемое Пастырем присоединялось к могучим отрядам Небесных Сил. И шла, и шла молитва друг о друге, о близких и сродниках, о храме, о веси и граде, о Державе Российской, о всем мире.
И зло не выдерживало натиска, и выпрыгивало на миг из уюта черствых сердец близ живущих маловеров. И что-то простое — хорошее и доброе приходило на ум и сердце тех людей, им совершенно непонятное. Приходило то, что христиане зовут Надеждой. И пусть на мгновение их жизнь обретала смысл и ясность, чтобы пережить еще одну ночь (малую смерть) и воскреснуть для нового дня…
Виктор внимательно следил за ходом службы, чтобы не дай Бог, оказаться нерасторопным и нарушить благоговейный чин Успенской Всенощной. Все время он чувствовал на себе взгляд Божией Матери. Именно взгляд «Державной» поднимал дух Виктора горе, и внутренним взором он как бы обозревал Москву и всю Россию…
И как бы видел тысячи и тысячи русских храмов, где в то же время единым духом и едиными устами могучей рекой благодати лилась православная служба, шла битва с мировым злом, битва с сатаной, битва с антихристом. И особенно ярко представлялся образ, читанный недавно в «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря», где преподобный Серафим Саровский свидетельствовал о молитвенных дымах по всему нашему Отечеству, восходящих к небу, к Богу.
После елеопомазания многие ушли. Виктор с сожалением думал об этом, глядя на опустевший на треть храм. Но самые мужественные, самые стойкие слушали в полутьме слова Царя-Воина, Царя-Пророка Давида: «Трепещите языцы, яко с нами Бог!»
Служба подходила к концу. Хор победно грянул:
Мы победили. Отвоеван еще день мира и тишины, день любви и надежды. Молитва своим бравурным строем более всего напоминала Виктору какуюто древнюю солдатскую песнь из той, еще Царской России. И сейчас молитва звучала как марш на параде будущей победы Православной Отчизны при освобождении от чужебесия, от иноверного пленения.
Раньше Виктор мало думал о том, как живет Родина, главное, чтобы жила. Последние годы стал понимать, выжить можно только духовно победив тот страшный морок, который душит родную землю вот уже восемьдесят лет. И понял наконец: выжила Россия только потому, что каждый день остаток верных из года в год вставал на духовную брань:
Предчувствие матери
Все!!! Под ногами в проеме нижнего носового блистера пронеслась граница. Десяток вертолетов на бреющем, взвихрив за собой стаи шаров перекати-поля, разом, не сговариваясь, открыли победную пальбу из всех! видов оружия. Крики «Ура!», веера пыли, свист пуль, ракетные взрывы так перепугали ошалевших сусликов, змей и прочую местную фауну, что живность на всякий случай притворилась мертвой. Для этих мест за последние десятки лет самым громким звуком был громовой раскат перед редкой грозой.
Розовый рассветный край земли и неба стремительно золотел, утро переваливало в жаркий среднеазиатский день. Через несколько минут дружный строй вертолетов оказался на фоне поднявшегося над горизонтом диска жизни. Импровизированный хор орал:
Провонявшие потом, с проступившими разводами соли на затасканных «камуфляжках», с прокопченными лицами мужики, как дети, обнимались от
безотчетной радости и бережно передавали по кругу фляжку со спиртом.
— Прощай, Афган! Прощай этот призрачный мир. Нам вернуться сюда больше не суждено. Мы уходим с Востока. Уходим. Через несколько часов по всей России разлетелись телеграммы, заставившие людей, смеясь и плача, перечитывать их десятки раз и твердить, как молитву, про себя: «Он в Союзе…»
Раннее-раннее летнее утро. Над речкой стелется сизый прохладный туман. Тихо. Так тихо, что даже слышен тяжкий и протяжный вздох коровы в хлеву. И в этой тишине и в этом покое матери снится странный сон. Будто ее скромный деревенский дом начала заливать вода. Поднимаясь все выше и выше, она отрезает все выходы из дома… И мать, заметавшись на кровати, вдруг увидела вынырнувшую из все увеличивающейся воды голову ребенка. Бросилась к дитю, схватила, прижала. Это оказался ее маленький сынок… И вода начала спадать, а стены оказались сухие, и в материнскую душу и в ее растревоженное сердце нахлынуло что-то долгожданно хорошее. Просыпаясь, она услышала голос: «Ну, вот и все, Люба, стихия для тебя закончилась!» А утром сельский почтальон, взволнованный фронтовик Егорыч, не постучавшись, ввалился в дом с телеграммой: «Я в Союзе. Поздравляю. Целую. Сын Виктор».