Отвага Соколов, стр. 83

Затем она обследовала Дом Галвеев и заметила вокруг его стен незнакомых людей, но внутри его царила… пустота. Лишь в большой гостиной обнаружились ее кузина Кейт, дядя Дугхалл и какой-то мужчина, стоявшие на коленях вокруг серебряной чаши на полу, но, кроме них троих, во всем огромном доме не было ни единого живого существа.

Гофт, подумала Даня. Семья бежала на Гофт. И она послала свое зрение на остров. Но ворота дома Черианов были сорваны с петель, торговцы устроили базар внутри его стен, а в самом доме поселились воры, бродяги и шлюхи.

Их не было. Они исчезли. Исчезла ее Семья, исчезло Семейство Сабиров… все, кто мучил ее, все, кто бросил ее. Люди эти исчезли не только из своих домов, но и из жизни. Все они были мертвы. Все до единого.

Она поклялась отдать свою жизнь, чтобы увидеть, как они скулят возле ее ног, чтобы услышать собственными ушами слова их мольбы и раскаяния. Она убила свое дитя, чтобы исполнить эту клятву, и теперь, стоя здесь, перед воротами города, где должны были находиться ее враги, окруженная войском, алчущая отмщения, она обнаружила, что все ее должники оставили этот мир!

С отчаянным воплем Даня разбила светящуюся сферу, в которую было заключено ее зрение, поднялась с трона, оттолкнула ногой труп принесенного ею в жертву Шрамоносца и повернулась к Луэркасу.

– Ты знал это! – яростно крикнула она. Расплывшись в улыбке, он ничего не ответил.

– Ты знал, что все они мертвы! Ты знал это!

– Конечно же, знал, и если бы ты обращала побольше внимания на происходившие в Калимекке события, то тоже узнала бы обо всем намного раньше.

– Но почему ты привел нас сюда, если знал о поразившей город чуме?

– Никакой чумы здесь не было. Просто при уничтожении Зеркала Душ погибли несколько человек – и только. В городе нет больных. Как нет и умирающих от неведомой и страшной заразы.

– Несколько человек! Но город совсем опустел.

– Горожане решили, что начался мор. – Луэркас пожал плечами. – Глупые люди. Те, кто мог, бежали, здесь остались лишь те, кто слишком беден или слаб, чтобы оставить город… те, кому все равно, живы они или умерли. И это вполне устраивает меня.

– Мы должны взять себе богатства этого города, – объявил один из Шрамоносцев. – Ты обещал отдать нам самый великий город Матрина.

– Так и будет, – ответил Луэркас. – И если какая-нибудь горстка горожан решит выступить против вас – убейте их. Город сам по себе является достойным призом, и его население только мешало бы нам.

– А что будет со мной? – завизжала Даня. – Что будет с моей местью?

– Ну что тебе сказать? Ты ошиблась в выборе. Как и все, кто живет ради отмщения. Они никогда не получали того удовольствия, о котором мечтали. И то, что ты не стала исключением из этого правила, меня вовсе не удивляет.

С яростным воплем Даня бросилась на него, протянув оба когтистых пальца к его горлу, но стражи, стоявшие по обеим сторонам трона Луэркаса, схватили ее и оттащили от него. Даня взвыла в бессильной злобе, и Луэркас расхохотался:

– Я долго ждал этого мгновения, и оно оказалось восхитительным – как я и надеялся. Как приятно наконец обнаружить в тебе крепость характера. Теммиасс, принеси цепи.

Один из Увечных выбежал из шатра и мгновение спустя вернулся с тяжелыми цепями и наручниками. Стражи надели их на Даню и приковали ее к трону Луэркаса, хотя кое-кто из них украдкой бросал косые взгляды на Иксахшу, исполняя его приказ. Когда они закончили, Луэркас сказал:

– По-моему, ты достаточно побаловалась со своим оружием.

Он прикоснулся к ней указательным пальцем, и правая рука Дани с двумя когтями начала плавиться. Добела раскаленное свирепое пламя охватило ее плоть; что бы она ни делала, пытаясь оградить себя от чар Луэркаса, он просто менял направление заклинания и продолжал жечь ее. Боль заставила Даню упасть на колени… она завизжала и стала просить о пощаде, опозорив тем самым, как она думала, и себя, и свою Семью… Впрочем, нет, у нее больше не было Семьи. У нее не было ничего.

Луэркас остановился, лишь когда правая рука ее превратилась в обрубок.

– Пока довольно с тебя, – сказал он, погладив ее по голове. – Разрешаю тебе сидеть у моих ног, будь же доброй комнатной собачонкой, которой ты и являешься на самом деле, а потом я, быть может, научу тебя каким-нибудь веселым фокусам. Я лично считаю, что унижение полезно для души, а ты как думаешь?

Даня могла только скулить. Боль в том месте, где только что была рука, буквально ослепляла ее.

– Ну а теперь к делу, – продолжил Луэркас, – если я не ошибаюсь, мои враги наконец решились открыто бросить мне вызов. Я чувствую, как вокруг меня нарастает напряжение их чар. Скоро они позовут меня.

– Почему же ты не войдешь в город и не сразишься с ними? – спросил один из Увечных.

– У меня есть небольшое дело, которое нужно выполнить прежде, чем мы войдем в город… пустяковое дело, ничтожное. Покончив с ним, я проведу вас по улицам как покорителей Калимекки, и все мы будем объявлены королями и властелинами. Но если сперва не уничтожить врагов, они могут нанести мне удар, когда я буду заниматься своим делом, и поразить меня в тот единственный миг, когда я стану… уязвимым. Поэтому я предпочитаю встретиться с ними там, где это выгодно мне, и тогда, когда я буду располагать наибольшей силой.

Голос его сделался мягким и заботливым.

– В конце концов я не хочу, чтобы кто-нибудь встал между вами, моим народом и заслуженной вами победой.

Глава 55

Дугхалл стоял напротив Кейт и Ри.

– Вы войдете в Вуаль и сразу, как только окажетесь там, увидите окруженную огнями темную сферу. Это и есть та пустота, которую я создал, чтобы погубить Луэркаса. Ни при каких обстоятельствах вы не должны попасть в нее, не должны позволить, чтобы он затолкнул вас туда, пока не затащите в ловушку его самого. Если вы окажетесь там в Трансформированном состоянии, то, возможно, получите некоторое преимущество… Луэркас не рассчитывает встретить там хищников вроде Карнеев.

– Какая разница? В Вуали у нас не будет настоящих тел… только кажущиеся и невещественные, как свет, – сказала Кейт.

– Твой ум действует так, как привык, – ответил Дугхалл. – Если ты войдешь туда в человеческом облике, с тобой останутся все твои человеческие чувства, если же появишься там как Карнея, у тебя будут и ее скорость, и все остальные способности.

– И норов, – добавил Ри.

– В теле Карнеи я легко раздражаюсь, всегда алчу плоти и крови, еще я дичаю, и мне едва удается контролировать собственные побуждения, – кивнув, согласилась с ним Кейт.

Дугхалл опустился на колени и внимательно посмотрел на них обоих:

– Я знаю об этом. И полагаю, что в том числе и поэтому оба вы были избраны богами для этой битвы. Луэркас сражался со многими, но ему еще не приходилось иметь дело с парой Карнеев… Таких, как вы, не существовало в мире, когда он жил здесь в качестве человека. В вашем распоряжении останутся все чары, доступные вам и в людском облике. Только вы двое умеете общаться при помощи мысли, не прибегая к магии… Вы будете думать, как думают Карнеи, не знающие страха охотники. Может быть, так мы одолеем Луэркаса, если победа возможна вообще.

– Ты по-прежнему сомневаешься в ней?

– Враг слишком силен для вас двоих. Он чересчур силен и для нас троих. Даже если мы отдадим все, что у нас есть, – даже если мы потеряем все, что у нас есть, – мы почти наверняка проиграем. И все же мы должны бороться.

Кейт вызвала в памяти лица тех, кого любила. Своей сестры Элси и двоих ее очаровательных детей. Алви, юной, испуганной и мужественной перед лицом утраты и разочарования. Яна, готового на все ради нее. Этих людей она могла спасти. Еще были Ри, которого она любила больше, чем жизнь, и Дугхалл, ставший ей другом, отцом и вдохновителем. Их двоих она спасти не могла; они должны были сражаться и умереть вместе с ней. А вокруг них лежал мир, ее мир, который она любила целиком – от самой маленькой травинки и песчинки до лучика солнечного света, мир, населенный людьми, безликими и безымянными для нее, – теми, кого она должна спасти. Но на деле она будет сражаться не за них и умрет не ради них. Она умрет ради Элси, ради Алви, ради Лонара, ради Ретхен, ради Яна, ради Ри, ради Дугхалла, ради Хасмаля, принявшего геройскую смерть, чтобы она, Кейт, осталась в живых, ради Соландера, дважды отдавшего свою жизнь из любви ко всему живущему в мире.