Сын графа Монте-Кристо, стр. 11
Бенедетто погрузился в размышления. Посетительница помолчала, а потом произнесла надорванным голосом:
— Прощайте, Бенедетто! Я сделала для вас все, что было в моих силах, но напрасно ожидала я услышать слово прощения. И это не ваша вина — я должна покориться и этому: на нас обоих тяготеет проклятие!
Рыдания заглушили ее последние слова.
— Мать, мать! Прости меня! — внезапно послышался нежный, молящий голос Бенедетто. Слова были бальзамом для изболевшего сердца несчастной женщины: она глубоко вздохнула и прошептала:
— Боже, благодарю тебя!
— Мать,— снова с мольбой произнес Бенедетто,— мать, протяни мне сквозь решетку свою руку, чтобы я мог поцеловать ее!
Маленькая рука быстро очутилась в руке каторжника. Он поцеловал ее и потом сказал заискивающе
— Мать, у меня есть последняя просьба!
— Какая, сын мой? Я исполню все, что смогу сделать для тебя.
— Благодарю, тысячу раз благодарю! Когда ты оставляешь Францию?
— Двадцать шестого февраля.
— И куда едешь?
— В монастырь.
— Так ты отправляешься через Марсель?
— Да.
— Ну, так выслушай: подари мне еще одно свидание. Я так долго был лишен счастья видеть тебя, что это желание естественно! В то время я буду уже в Тулоне, и тебе придется лишь немного изменить маршрут, чтобы повидаться со мной и дать мне возможность еще раз прижать к губам твою дорогую руку перед началом моей новой безотрадной жизни.
Сердце бедной женщины переполнилось радостью, когда она услышала глубоко тронувшие ее слова лукавого корсиканца. Она подумала и решительно ответила:
— Хорошо, я навещу тебя.
— Но когда? Ты едешь 26-го февраля?
— Да.
— А 25-го передашь свое состояние?
— Совершенно верно.
— Так приди ко мне 24-го, мать!
— Я постараюсь, Бенедетто.
— Могу я положиться на тебя? Ты придешь?
— Клянусь тебе!
— О, благодарю, благодарю тебя, мать! — и снова Бенедетто прижал свои предательские губы к руке матери, слишком готовой верить его лживым речам.
— Погоди, вот еще что! — вскричал Бенедетто, как бы вспомнив нечто. — Я обещал одному из моих товарищей отослать вот это письмо. Ты можешь бросить его в почтовый ящик? Тут нет ничего дурного: иначе бы я не стал тебя просить об этом.
Несчастная даже не думала отказать лицемеру и охотно протянула руку за письмом, не заметив, что этим движением она немного открыла свое лицо, закутанное вуалью, и Бенедетто узнал мадам Данглар, на дочери которой он намеревался жениться! В его сердце вспыхнул гнев и стыд, но он подавил свои чувства и глухим голосом повторил:
— До свидания, мать, 24-го февраля, не забудь.
11. В редакции
— Ну, что нового, любезный Шато-Рено? — спросил друга Бошан, зашедший к нему в редакцию.
— Ничего особенного пока! Восточные дела все в том же положении — все на свете идет по-старому.
— Ничего особенного? Что ты мне дашь за интересную новость, любезный друг?
— Гм, смотря по тому, какая новость!
— Дело касается нашего приятеля Альберта де Морсер.
— Что же с ним случилось?
— О, обстоятельства его блестящи! Он отличается в каждом сражении и наверняка со временем будет знаменитым генералом.
— Желаю ему этого от всего сердца. Помнишь тот печальный период жизни Альберта, когда в твоем журнале появилась статья из Янины?
— Помню ли я? Я ведь сам ездил в Янину. И известия, привезенные мной оттуда, совершенно уничтожили нашего бедного друга.
— А граф Монте-Кристо исчез?
— На время — да. Но рано или поздно он явится опять.
В эту минуту за дверями послышалась перебранка, и, отворив дверь, Бошан увидел молодого человека, спорившего с мальчиком-посыльным, не пускавшим его в комнату.
— В чем дело? — спросил изумленный Бошан и сделал знак мальчику оставить незнакомца.
— Да, господин Бошан,— вскричал этот последний,— я знал, что вы впустите меня!
— Во всяком случае я не имею чести вас знать! — сказал Бошан, кланяясь.
— Позвольте напомнить вам о себе: ведь я тот, который во время процесса Бенедетто позвал вас в залу заседаний.
— А, теперь вспомнил! — приветливо сказал Бошан.— Чем я могу быть вам полезен?
— Напротив, господин Бошан, я сам могу оказать вам услугу.
— Прошу вас в кабинет… Позвольте узнать ваше имя?
— Меня зовут Гратилье,— ответил молодой человек, следуя за Бошаном. Усевшись, он лукаво улыбнулся и многозначительно спросил:
— Если не ошибаюсь, вы интересовались Бенедетто?
— Немножко интересовался.
— Но когда вы услышите то, что я скажу вам,— вы заинтересуетесь им гораздо больше. Я специально посвятил себя изучению личности Бенедетто. Я убеждён, что ему предстоит великая будущность!
— В самом деле? Что же. он будет министром или королем?
— Не смейтесь: он кончит жизнь не на галерах!
— Конечно, быть может, на эшафоте. Это весьма возможный конец подобной карьеры.
— Нет, Бенедетто метит выше: я сужу по голым фактам и передам вам лишь только то, что случилось. Вчера вечером господин Бенедетто принимал посетительницу в тюрьме!
— Посетительницу?
— Да. Какая-то скрывшая свою внешность женщина провела с ним целый час. Но ее лица я не мог увидеть.
— Как, разве у вас крылья, что вы можете следовать за Бенедетто?
— Нет, господин Бошан, у меня нет крыльев, но тотчас по окончании заседания я сел в экипаж и прибыл в тюрьму лишь часом позже Бенедетто.
— Это очень быстро… действительно. Вы видели эту даму?
— Да. Я не могу утверждать, но сильно подозреваю, что она совсем не чужая некоему банкиру, бежавшему три месяца тому назад.
Бошан и Шато-Рено значительно переглянулись, между тем как Гратилье продолжал:
— Эта женщина вышла из тюрьмы в десять часов и села в экипаж.
— Ее собственный экипаж?
— О, нет. Это была наемная карета.
— И вы проследили за ней?
— Это оказалось весьма легким делом: я поместился рядом с кучером и поехал вместе с незнакомкой. Карета остановилась на улице Контрэскарп, 8 — и я хорошенько заметил дом и надпись над одной из дверей: «Господин Маглоар, дрессировщик животных». Дама вышла из экипажа и, тщетно поискав колокольчик, робко постучала в дверь. Никто не ответил, она стукнула еще несколько раз. Наконец, поднялась рама маленького окошка, и грубый голос произнес: «Ну, что там такое?» «Я должна отдать письмо»,— тихо сказала дама. «От кого?» Ответ незнакомки я не расслышал, но чья-то рука протянулась из окна и взяла письмо, затем рама опустилась. Через минуту экипаж отправился дальше.
— Вы, конечно, продолжали следить за женщиной?
— О, нет, с какой стати? Я интересуюсь лично Бенедетто, а дама эта — второстепенная личность. Скажите, однако, господин Бошан, годится ли эта новость для вашего журнала?
— Гм, об этом нужно сначала подумать. Не хотите ли пока сигару?
— Охотно. Вы видели когда-нибудь отправление ссыльных каторжников в Бисетра?
— Нет, но я думаю, что это должно быть отвратительным зрелищем.
— Без сомнения, так. Сегодня в Бисетра я присутствовал при отсылке Бенедетто — и должен признаться, что почти пожалел его. Прекрасного Андреа Кавальканти безжалостно лишили его ореола и даже изрезали на нем все платье.
— Это зачем? — живо спросил Шато-Рено.
— Для того, чтобы помешать бегству ссыльного. Всякий, увидевший изрезанную одежду, узнает в нем каторжника. Все преступники терпеливо перенесли эту операцию, и лишь Бенедетто яростно вскрикнул, когда ножницы тюремщика коснулись его изящного костюма и, услышав раздавшийся в то же время лязг цепей, приготовляемых на соседнем дворе, стиснул зубы и бросил вокруг взор, заставивший меня затрепетать.
— Вы также присутствовали, когда преступников заковывали, господин Гратилье?
— Конечно, я ничего не делаю наполовину. Но я должен сказать, что зрелище было самое возмутительное, какое только можно себе представить. Преступников расставили во дворе по росту парами, сковывая их цепью длиной в шесть футов. На каждой из этих цепей находится железный треугольник, скрепленный с одной стороны шарниром, а с другой — просто гвоздем. Этим треугольником каждая отдельная цепь соединяется с одной общей цепью, и это соединение происходит самым ужасным способом.