Венера с пистолетом, стр. 7
Мы мчались все дальше и дальше. В 7.40 – Шомон, и в 8.00 объявили вторую смену. Я просто сел на свое место. Почему в поездах вечно предлагают четыре второсортных блюда вместо двух хороших? Даже во французских поездах? Тем не менее, все было съедено подчистую. Чуть позже 9.00 я прошествовал на место, значительно укрепившись в своем имидже, раскуривая новую сигару и послав к черту мою юную подругу. Но она, разумеется, спала.
После этого, должно быть, я уснул сам. По маленькому репродуктору, которого я раньше не заметил, объявили, что мы подъезжаем к Базелю и будем там через несколько минут. Я рассчитал, что это произойдет без пяти десять. Вскоре мы остановились и, прежде чем я окончательно проснулся, таможенники оказались среди нас.
Их было двое: один французский, другой – швейцарский. Аккуратные, ненавязчивые, и вы их едва замечаете, если они не являются составной частью вашей работой. Вы передаете паспорт французу и он спрашивает:
– Декларация заполнена?
Вы киваете и отвечаете: – Заполнена.
Он ставит штамп и возвращает паспорт.
Две секунды спустя вы передаете паспорт швейцарцу. В вашу декларацию внесены несколько сигар и полбутылки шотландского виски. Он кивает на вашу авиасумку, проштамповывает паспорт и вручает его вам.
Это всегда проходит так просто, за исключением момента, когда они направляются к багажным полкам, если не отметят и не выберут что-то для досмотра…
Этого не произошло. Все действительно оказалось очень просто. Мы двинулись из Базеля спустя пять минут. Я был чист и близок к тому, чтобы стать богаче на две сотни. Теперь все, о чем мне следовало беспокоиться – это поставлен ли банк в известность о моем приезде.
6
Мне не хотелось приходить в себя. Я знал, что будет очень плохо, когда это случится. Хотелось только лежать, пусть прилетают крохотные птички и укрывают меня листьями. И если они заодно укроют меня землей и воздвигнут памятник – меня это устроит. Пусть даже на том свете у меня будет так же раскалываться голова, но может быть, не будет так холодно, – а мне было холодно, как никогда.
Потом мне удалось скинуть одеяло. Оно оказалось из гравия и комьев земли. Боже мой, у меня белая горячка? Тут я в самом деле очнулся и мне действительно стало очень плохо. Точно как я и ожидал. Я плотно зажмурил глаза, чтобы туда не попало то, что копошилось у меня на груди и голове. Но искры и какое-то свечение с зажмуренными глазами стали только ярче. Я открыл глаза – и едва не взвыл от боли.
Все равно было темно. Медленно, очень медленно я поднял руку и отряхнул лицо. Гравий осыпался и сполз по подбородку. И тут я окончательно очнулся и поднял голову.
И на мгновение подумал, что она взорвалась. Правда, тут же я осознал, что ею обо что-то треснулся. Затем треснулся еще раз. Тогда я напрягся, откатился в сторону и увидел над собой звезды.
Я лежал под деревянной скамейкой… В парке. Невеселое местечко. Рядок голых пирамидальных тополей тянул к небу свои кроны. Несколько тусклых желтых фонарей. Немного в стороне – какая-то стена.
Может встать? Кто я? Да, Кемп. Но что-то не так. Вставай на ноги, парень. Нет, не вышло… Попытайся еще. Можешь? Ну, Кемп, ну! Ладно, может начать с того, что сесть на скамейку?
В голове моей тут же вспыхнул роскошный фейерверк. Неожиданно пришлось вспомнить, что у меня еще есть желудок. И все же я взгромоздился на эту чертову лавку. Идет время, и вдруг осознаешь, что сейчас тебя вывернет наизнанку. И тогда в качестве противоядия заставляешь себя думать обо всех замечательных тихих прохладных штуках, которые попадались в жизни: о продолговатых летних грушах, о забавных зимних сценах на рождественских открытках, о металлических кружевах на итальянских антикварных пистолетах из Брешии и о желто-зеленом сухом «мартини»…
«Мартини» помог. За три бесконечно долгих шага я добрался до стены, оставив на высокой траве и облетевших деревьях четырнадцатифутовый след, основу которого составил обед в трансъевропейском экспрессе. Но это прочистило голову и желудок. Теперь я понял, где я: в верхней части Лиденхофа, одного из самых уолтдиснеевских уголков старого города. Крутые узкие мощеные улицы и высокие покосившиеся дома – такие можно обнаружить даже в нескольких ярдах от главных улиц. Я внимательно посмотрел вдоль спуска к реке, приглядываясь к неоновым огням за ней. Максимум десять минут ходьбы от станции.
Но что, черт возьми, случилось? Ладно, кто-то меня оглушил – это было достаточно ясно. Я кончиками пальцев провел тщательное исследование и обнаружил над правым ухом липкий от крови рубец, а также шишку, подобную могильному холму, спереди, как раз на уровне волос.
Боже, Сезанн!
Я оглянулся и обнаружил мой багаж, аккуратно сложенный на краю скамейки. Замки не были сломаны. Я нашел ключ, открыл большой чемодан…
Они тоже нашли ключ.
Я сел и почувствовал себя бесконечно старым.
И все-таки десять минут спустя я был на Уринанштрассе и высматривал такси. На это ушло еще десять минут. Шофер не хотел со мной связываться по причине моих кондиций. Если он и взялся бы отвезти меня куда-нибудь, то предпочел бы полицейский участок. Проклятый законопослушный городишка! Но я продолжал упорно твердить:
– Отель «Батерфляй», доктор.
И он в конце концов сдался.
Для отеля это тоже стало большим потрясением. Но там меня снабдили огромной порцией шотландского виски и вызвали доктора. Доктор был маленьким, чистеньким, суетливым старикашкой с быстрыми безжалостными пальцами, и абсолютно не верил, что меня сбила проезжавшая машина. Он и прежде встречался с ранами от резиновой дубинки. Даже здесь, в Цюрихе. Все что он сделал – это накрутил тюрбан бинтов на голове и залепил пластырем щеку. Кроме того, он принял гонорар наличными.
Когда он ушел, я взял телефонную трубку и попросил соединить меня с отелем «Доелен» в Амстердаме. Лучше уж сразу исповедаться и покончить с этим.
Спустя несколько минут, а было уже около часу, я связался с Карлосом.
– Я в Цюрихе, – я тщательно подбирал слова. – И у меня произошел инцидент.
Пауза. Затем:
– Насколько серьезный?
По телефону его шотландский акцент был заметнее.
– Боюсь… Мы потеряли… контракт. Я сожалею…
– А-а. Я также. Как, дьявол вас дери, вы умудрились вляпаться?
– Послушайте, я был контужен и просто ничего не помню. Как насчет полиции?
– Вы заявили? – это прозвучало весьма резко.
– Нет, но…
– Лучше пока воздержаться.
– Они все равно узнают, так или иначе. Я имею в виду, несколько человек знают, что я попал в переделку. Они не станут молчать.
– Ничего не рассказывать.
– Могу я сослаться на хозяйку, как поручителя?
– Ни в коем случае.
– Ну спасибо… – я был предоставлен самому себе.
– Вы будете здесь завтра с объяснениями?
– Да, обязательно.
И назад, торговать оружием – завтра же вечером. Ладно. Такое иногда случается.
Он повесил трубку. Я навзничь рухнул на кровать и закрыл глаза. Голову переполняла тупая боль, очень похожей на зубную, с острыми уколами каждый раз, когда я ее поворачивал. Чертов докторишка, взглянув на виски, отказался дать мне снотворное.
Затем последовал стук в дверь: резкий двойной удар, что означало «слово и дело», Что ж, этого следовало ожидать.
– Да? – спросил я.
– Криминальная полиция.
Я осторожно слез с кровати и открыл дверь.
Он был человеком моих лет, среднего роста, с квадратными плечами и узкими бедрами, с лицом, составленным из одних углов, наподобие шведских деревянных скульптур, и аккуратно причесанными темными волосами. Серый двубортный дождевик он так и не расстегивал на протяжении всего общения со мной.
Помахав карточкой, которая могла с тем же успехом быть и собачьей лицензией, он буркнул: лейтенант полиции Линдманн. И без приглашения уселся. Я вновь улегся на кровать.
Лейтенант вынул блокнот, перелистал страницы, что-то прочитал, взглянул на меня и снова в блокнот.