Сценарий схватки, стр. 43

– Я подожду, – решил я наконец.

– Вот что значит любовь, – сказал человек у радиоприемника.

Летчик с опрыскивателя фыркнул.

– Если у него осталось хоть капля здравого смысла, ему сегодня ночью следует спать с самолетом.

Я кивнул. Конечно, было приятно довериться метеостанции и считать, что мне позвонят в отель, когда ветер сменится на северный и достигнет скорости, скажем, более пятнадцати узлов, но... Лучше я буду спать с самолетом. Ведь я же его командир.

Я прошелся по взлетной полосе, чтобы посмотреть, что делают электрики, и предупредил их, чтобы сегодня вечером они не оставляли никаких болтающихся проводов. Но они уже почти закончили. Новый пучок чистеньких проводов в яркой пластмассовой изоляции тянулся по ободранной переборке за кабиной; на приборной доске была установлена аккуратная панель с одним тумблером и четырьмя кнопками, которые следовало нажать.

– Все работает нормально, – заверил меня старший. – И когда закончат снимать сцену, мы все это снимем. После этого катушки и магниты можно будет использовать снова. Конечно, если вы не собираетесь эксплуатировать самолет, как фронтовой бомбардировщик?

Это была удачная шутка. Все весело рассмеялись.

Я немного выпил в "Золотой Голове", потом вернулся в отель, чтобы немного соснуть, купив по дороге керосиновую лампу.

В семь часов я проснулся и позвонил на метеостанцию в Палисадо. Клара продолжала приближаться. Все сообщения были посвящены тому, что она ранним утром натворила в Пуэрто-Рико: деревья и телефонные столбы повалены, связь прервана, во внутренних районах острова были наводнения и оползни – одним словом, обычный перечень несчастий. Но все это происходило на расстоянии по крайней мере трехсот миль. В республике должно было произойти примерно то же самое – но уже днем. Единственное, на что мне оставалось надеяться, так что генерала Боско застигнет на улице без плаща.

Но я не хотел, чтобы это случилось со мной. Я не хотел сталкиваться ни с одной частью сестренки Клары. Сейчас она выглядела уже довольно большой девочкой.

Я умылся, одиноко выпил рюмку в баре, лениво поужинал и наконец заставил себя в половине десятого двинуться в сторону Боскобеля.

К этому времени вся взлетная полоса была в моем распоряжении. Хижина, служившая терминалом, была заперта и в ней было темно, в ангаре, где стояли маленькие самолеты, царила тишина. Похоже, ураган Клара в этом конце острова стал исключительно моей проблемой.

Я прошел пешком к восточному концу взлетной полосы с лампой в руках, зажег ее и повесил на дерево справа от полосы. На расстоянии в 3000 футов она выглядела всего лишь как проблеск света, но этого было вполне достаточно для ночного взлета: это была точка, в которую следовало целиться. При условии, что я помнил, что целиться следовало слева от нее.

Потом я вернулся к "митчеллу". Освободил рули управления таким образом, чтобы первые порывы северного ветра ударили по ним и разбудили меня – в том невероятном случае, если я усну. Потом, так как официально я не имел права стартовать после бессонной ночи, не попытавшись до того уснуть, я уселся за штурвал, раскурил трубку и начал пускать клубы дыма в небо.

Время текло медленно. Ночь все еще оставалась очень тихой, очень ясной и очень темной, причем гигантское темное пространство было наполнено какими-то удаленными отзвуками, как это бывает только в тропиках. Хотя эта тишина и не была полной: деревья и кусты – еще не джунгли – по обе стороны взлетной полосы деловито шумели, шелестели и что-то бормотали, и время от времени нарушал однообразие какой-то случайный скрип или вскрик. Но тропическая ночь никогда не бывает такой зловещей, как северная ночь. По крайней мере, не на островах, где самым ужасным, что вас может укусить, остаются скорпионы и отели.

Я курил, смотрел на несколько тысяч звезд на ночном небе и размышлял о том, что, возможно, где-то там среди зеленых чудищ с глазами как у клопа в старом бомбардировщике сидит зеленый бедняга с такими же глазами и ждет аммониевого шторма, смотрит на звезды и размышляет о том, что где-то там...

Я решил, что с инженерной точки зрения на звездах вполне все это может быть. И может быть он даже думает о том, как получилось, что он оказался вовлеченным в чужую войну, и пытается понять, что он при этом чувствует. И может быть вспоминает, что у него нет устройства для прицельного бомбометания, и поэтому ему придется лететь как можно ниже, как штурмовику, и размышляет, насколько низко он может лететь с 500 фунтовыми бомбами на борту. Даже если предположить, что взрыватели замедленного действия на бомбах сработают как надо после многолетнего хранения на каком-то складе во влажном и жарком климате Южной Америки...

Я выколотил трубку о тормозной барабан и отправился спать.

Я не понял, что меня разбудило, если не говорить о том, что спал не очень долго и был настроен уловить первый же звук, напоминающий порыв северного ветра. Просто я обнаружил, что сижу в задней части фюзеляжа и прислушиваюсь.

Ничего.

Потому мне пришлось решать обычную шараду, нужно ли мне делать вид, что я собираюсь снова лечь спать, так и не уверившись окончательно в том, что действительно ничего не было, или нет. Немного подумав, я подобрался к одному из старых пулеметных люков.

При свете звезд я увидел, что по взлетной полосе ко мне направляются два человека.

Пара старых приятелей, занимающихся опрыскиванием, идет, чтобы сказать мне, что Клара повернула к северу и я могу прекратить свое одинокое бдение? Черта с два. Я проснулся, как от толчка. Когда эти люди обогнули крыло самолета, оба вынули ножи.

Какое-то время я размышлял, не забаррикадироваться ли мне внутри "митчелла". Скорее всего я мог бы это сделать: самолет представлял достаточно прочное сооружение. Все, что нужно было для этого – просто надежно закрыть люк в полу... После этого я понял, что именно там я должен спуститься вниз.

Ну и что? И с чем – против двух ножей?

Не было смысла оглядываться вокруг; внутри было темно, как в гробу. Я подумал, не оставил ли я здесь какой-нибудь инструмент, но понял, что ничего такого не сделал. И не исключено, что кто-нибудь унес его прочь.

Потом я вспомнил о хвостовом "пулемете", куске раскрашенной метлы, торчавшем из люка для кормового стрелка. Я быстро и, как я надеялся, тихо прокрался туда.

Какое-то время он сопротивлялся, но потом выскользнул из люка; держался он всего лишь с помощью изоляционной ленты. Эта штука была длинною около трех футов и хорошо легла ко мне в руки, которые неожиданно оказались влажными.

Я осторожно выглянул в прозрачное окошко для прицеливания, расположенное над люком. Они стояли в нескольких метрах и смотрели на самолет. Я окаменел, думая, что они услышали меня. Но казалось, они что-то обсуждают. Наконец один из них достал клочок бумаги, осторожно осмотрелся вокруг и зажег спичку, чтобы прочесть то, что на нем было написано. Второй склонился над его плечом.

Я увидел два типичных испанских лица, у одного из них были небольшие черные усики. Белые рубашки с открытым воротом. Больше я ничего не мог разглядеть. Спичка погасла. Они снова посмотрели на самолет, что-то еще немного обсудили и двинулись вперед под крыло.

Я прокрался к люку. Он был открыт для доступа свежего воздуха и для того, чтобы слышать шум ветра. Я спустился вниз, надеясь, что маленькая складная лесенка подо мной не скрипнет. Но она для этого слишком заржавела. Метла и я добрались до асфальтированного покрытия полосы в нескольких футах позади крыла, оставшись незамеченными.

Один из прибывших наклонился над правым колесом, а другой прошел к носу. Я сделал три длинных осторожных шага и, добравшись до крыла, побежал.

Человек возле носа увидел меня и закричал. Второй резко дернулся вверх, его руки и нож оказались на уровне груди. Я взмахнул своей метлой как бейсбольной битой.

Она обрушилась на его руки и ударила в грудь; он опрокинулся навзничь возле двигателя. Но в руках у него все еще оставался нож.