Приключения Рольфа, стр. 10
«Как жеребёнок, почувствовавший на себе кнут!» Нет! Рольф по ходил скорее на подстреленного красного зверя. Вернуться обратно к общине и быть работником — возможно, хотя и непривлекательно; покинуть Куонеба, когда перед тобой раскрывается лесной мир, — это громовой удар; но променять всё это на благочестивый дом старого Пека, жестокость которого, как известно, выгнала из дому собственных детей его, равносильна соединению всех возможных несчастий, и мысль об этом возмутила Рольфа.
— Я не пойду, — отрезал он, с вызывающим видом обращаясь к толстому и благодушному депутату.
— Полно, Рольф, речь твоя неприлична. Не допускай, чтобы язык твой вовлекал тебя в грех. Исполняется то, чего желала твоя мать. Будь благоразумен; ты скоро поймёшь, что всё делается для твоего блага. Я всегда любил тебя и готов быть твоим другом, можешь рассчитывать на меня. Действуя против данных мне инструкций, но согласно чувствам сердца своего, скажу тебе, что ты можешь не идти и не давать ответа сейчас же… обдумай всё на досуге. Помни только, что до будущего понедельника, и не позже понедельника, тебя ждут у Пека. Боюсь, что в том случае, если ты не явишься, сюда придёт посол, который будет далеко не так дружелюбен с тобою, как я. Будь же добрым мальчиком, Рольф, и помни, что в новом доме своём ты будешь жить во славу Божию.
И толстый чёрный посланник кивнул дружелюбно головой и, видимо, огорчённый чем-то, повернулся и ушёл.
Рольф медленно опустился на камень и уставился на огонь. Куонеб встал и занялся приготовлением обеда. В обыкновения время Рольф всегда помогал ему. Теперь же он ничего не делал и мрачно смотрел на раскалённые угли. Обед поспел через полчаса. Рольф ел мало и затем ушёл в лес один. Куонеб увидел немного погодя, что он лежит на утёсе, смотрит на пруд и бросает туда камешки. Вскоре после этого Куонеб ушёл в Мианос. Вернувшись домой, он нашёл большую поленницу топлива, приготовленной Рольфом. Ни одного слова не было сказано между ними. Выражение мрачной злобы и упорства на лице Рольфа сменилось выражением полного отчаяния. Ни один из них не знал, что думает другой.
Ужин прошёл в полном молчании. Целый час после него курил Куонеб, и оба безмолвно смотрели на огонь. Над головой у них кричала и смеялась сова, заставляя прыгать и лаять собаку, которая почти никогда не обращала внимания на такие звуки. Несколько времени длилось молчание, а затем скрытые до сих пор мысли краснокожего сразу вылились в нескольких словах:
— Рольф, я хочу перебраться в северные леса.
Слова эти поразили Рольфа, который успел за это время убедиться в том, какое значение имела эта долина для Куонеба, свято чтившего память своего народа.
— Покинуть всё это? — спросил Рольф, указывая рукой на утёс, на протоптанную мокасинами дорогу, на равнину, где стоял погибший Питуквепен и где были могилы истреблённого племени.
Глаза их встретились, и из груди индейца вырвалось одно только единственное слово:
— Да!
И в этом одном слоге, сказанном глухим и упавшим голосом, ясно выразились глубокая привязанность к месту родины и душевная борьба, которая длилась весь день, начиная с того момента, когда появился Хортон со своим приговором, и восторжествовавшая в конце концов дружба. Рольф понял всё, и что-то моментально подступило ему к горлу.
— Я не прочь, если ты действительно хочешь этого.
— Да! Я готов идти… Наступит день, когда я вернусь.
Несколько минут длилось молчание.
— Когда же мы отправимся в путь? — спросил Рольф.
— Завтра ночью, — был ответ.
14. В северные леса
На следующее утро Куонеб вышел из лагеря, нагружённый тяжёлой кладью, и направился к Мианосу. Никто не нашёл ничего удивительного в том, когда он, войдя в лавку Силы Пека, предложил ему купить пару лыж, связку ловушек и капканов, несколько тарелок из берёзовой коры и липы, том-том и взамен всего этого получил чай, табак, порох и два доллара деньгами. Он ушёл не говоря ни слова и скоро вернулся в лагерь. Взяв котелок, он отправился с ним в лес и принёс его оттуда с ореховой корой, только что снятой с дерева. Он налил на неё воды и кипятил до тех пор, пока жидкость не приняла ореховый цвет. Когда та остыла, он вылил её на плоское блюдо и сказал Рольфу:
— Поди сюда, я хочу превратить тебя в сайневе.
Он взял мягкую тряпочку, намочил её в этой жидкости и вымазал Рольфу голову, шею и руки. Дальше этого он не хотел идти но Рольф сказал ему:
— Можешь окрасить всего меня.
Он разделся, и кожа его, покрытая слоем желтовато-коричневой жидкости, приняла блестящий медно-красный цвет; он превратился таким образом в индейского мальчика, в котором никто не мог бы признать Рольфа Киттеринга. Краска скоро высохла. Рольф снова оделся, чувствуя, что он сжёг за собою корабли.
С вигвама сняли две части покрышки и сделали из них два тюка с постельными принадлежностями. Томагавки, луки, стрелы и ружьё, а также котелок и съестные припасы они разделили поровну, уложили в тюки, привязав их себе на спину. Всё было готово в путь, но Куонебу оставалось исполнить ещё кое-что. Он направился к утёсу. Рольф знал, зачем он туда идёт, и не пошёл за ним. Индеец зажёг трубку, выпустил четыре клуба дыма по направлению четырёх ветров, начиная с запада, затем сел и сидел несколько времени молча. Вскоре послышалось пение молитвы об удачной охоте:
Не успел он кончить, как в лесу на северной окраине послышался крик совы.
— Да! Хорошо! — сказал он, возвращаясь к Рольфу.
Когда солнце село, Куонеб, Рольф и Скукум вышли в путь по направлению к северу. Не прошли они и ста ярдов, как собака повернула назад и пустилась во всю прыть к тому месту, где у неё была зарыта кость. Она взяла её и скоро опередила их.
По большой дороге было бы, конечно, легче идти, но путники не желая встретиться с кем-нибудь, двинулись вверх по реке Эземук и спустя час добрались до Кетрокской дороги, которая шла на запад. Хорошая дорога сильно соблазняла их, но Куонеб решил, что благоразумнее будет держаться чащи леса. Скукум, задумавший вдруг выслеживать енота, задержал их путь на полчаса. Взяв собаку на привязь, они шли по лесу часа два подряд и, отойдя на расстояние восьми миль от Пайпстева, сделали привал, потому что Рольф сильно утомился. Была уже полночь. Они устроили себя постель под парусинной покрышкой, прикреплённой к суку над ними, и проспали до утра, успокоенные перед сном криком их друга — совы, летевшей к северу.
Солнце было высоко, и Куонеб приготовил уже завтрак, когда Рольф проснулся. Он чувствовал себя до того усталым от долге ходьбы и тяжёлого тюка, что очень обрадовался в душе, когда узнав что они будут отдыхать целый день, скрываясь в лесу, и в путь отправятся только ночью, поступая так до тех пор, пока не придут в другой округ, где их никто не знает. Они перекочевали в штат Йорк, но из этого не следовало, что за ними не могло быть погони.
Когда солнце поднялось ещё выше, Рольф взял лук и стрелы, и ему удалось, благодаря Скукуму, убить пару белок, с которых сняли кожу и поджарили на обед. С наступлением ночи они двинулись в путь и прошли миль десять. В третью ночь они прошли ещё больше, а так как следующий день был воскресенье, то они держались всё время в самом скрытом месте леса. В понедельник же утром, — это было первое утро, когда они уверились, что их не будут больше преследовать, — они вышли прямо на большую дорогу, радуясь тому, что во время своего путешествия не встретили никого, кто мог бы узнать их. Две вещи поразили здесь Рольфа своей новизной: любопытные взоры местных жителей, мимо домов которых они проходили, и враждебное отношение собак. В большинстве случаев им удавалось отгонять последних, размахивая палкой или делая вид, что они хотят их ударить: только одна большая и злая дворовая собака не отставала от путников и преследовала их громким лаем, держась в стороне от палки и стараясь укусить Скукума. Тогда Куонеб вынул лук и пустил ей в кончик носа птичью стрелу, после чего она с воем пустилась домой, а за ней следом Скукум, который не мог отказать себе в удовольствии куснуть разок своего врага. В этот день они прошли двадцать миль, а в следующий — двадцать пять, потому что дорога была лучше, да и тюки сделались легче. По дороге попадались им несколько раз добрые фермеры, которые кормили их обедом. Скукум причинял им здесь много хлопот, и фермерам не особенно нравилось его отношение к курам. Скукум никак не мог понять тонкого зоологического различия между большими птицами куропатками — прекрасною дичью, и курами — тоже большими птицами, которых вовсе не считают дичью. Такое под разделение казалось ему, очевидно, недостойным изучения, а тем более одобрения.