Том 11. Неопубликованное. Публицистика, стр. 165
Что и делает его на Радуге богом. Выбирает, решает судьбу, дарует жизнь или смерть — он, Горбовский. И все, все до единого, опять же самым естественным образом, такое право за ним признают.
Здесь, на Радуге, перед самым концом света встречаются два бога: «настоящий», внеморальный бог Ветхого Завета, не способный сочувствовать, мыслящий лишь в категориях целесообразности, бессмертный гений Камилл. («— Оскорбляет? — сказал он. — А почему бы и нет?») — и человеческий бог, «простой смертный» Леонид Андреевич Горбовский («…тебя все любят. — Не так, — сказал Горбовский. — Это я всех люблю».) Каждый из них по-своему одинок. Но какие разные эти два одиночества! Одиночества с противоположным знаком…
Горбовский — единственный из героев АБС, который, попав в предложенную ему авторами тестовую ситуацию с неподъемной ответственностью, не просто не пугается ее, как испугался инспектор Глебски, как испугались даже такие бойцы, как Сикорски и Каммерер, — но идет ей навстречу и спокойно, уверенно на себя берет. Он ведь бог — вот и ЗНАЕТ, что — добро, а что — нет. И даже — в порядке исключения, перед лицом смерти — берется немножко проповедовать. Хотя никогда в жизни, как он сам сказал всего за несколько часов до своей короткой проповеди, не произносил публичных речей. Такова судьба бога на земле. Мало кто поймет, но надо хотя бы попытаться объяснить. Милосердие. А значит — и право решать.
Хочет того сам Леонид Андреевич или нет, но новозаветному богу отведена еще одна роль — роль Учителя. Рабби. Горбовский — возможно, лучший из целого ряда столь любимых Стругацкими персонажей, Учителей Полудня (хотя де-юре таковым и не является). Убежденность его столь органична («— Жесты?.. Я не умею»), а отношение к собеседнику — ученику! — такое непритворно уважительное, что не прислушиваться к его словам не может никто. Будь то пестрая толпа, из последних сил сдерживающая ужас предстоящего физического исчезновения (сам-то Горбовский, как и его антипод Камилл, смерти не боится вовсе — быть может, единственный из людей на Радуге), или мальчишка, вообразивший, что ЗНАЕТ решение.
«Роберт ужасно обрадовался. Молодец, подумал он. Умница! Смельчак! Неужели Маляев? А почему бы нет? Ведь он тоже человек, и все человеческое ему не чуждо…»
Роберт Скляров. Персонаж уникальный, ни на кого у АБС не похожий. Истинный сын Полудня — разносторонне развитый, сильный, красивый. Отлично чувствует где «хорошо», где «плохо». И — умница. (При этом, как ни странно, и дурачок одновременно. Все ведь относительно. Патрик, на фоне которого Роберт кажется себе жалким интеллектуальным уродцем, сам на фоне Камилла смотрится не лучше.) Но главное: Роберт, будучи едва ли не идеальным, тоже ЖИВОЙ! «…Огромный, очень красивый молодой человек с тоскливыми просящими глазами, безобразно не соответствующими всему его облику». Он совершает такие поступки, которые сам же квалифицирует как подлость и предательство. Это он-то, полуденный мальчик, «Юность мира»! Любовь толкает молодого полубога на подлость… И мы в это верим! А ведь порой, чтобы стать живым и осязаемым, стать взрослым, сыну Полудня приходится озвереть — подобно Маку Симу на Саракше. Именно поэтому Вадиму из «Попытки к бегству» взросление не далось вовсе. Роберту же, чтобы стать человеком из плоти и крови, ничто животное не понадобилось. Он, Роберт Скляров, не дитя под личиной взрослого (как Вадим), он — подросток, почти юноша… Это несомненная удача авторов. Одно дело — создать психологически достоверный мир счастья, заселенный исключительно теми, кто прошел суровый «отбор на Полдень», но взят все же из века двадцатого. И совсем другое — показать человека «не нашего», вовсе незнакомого — и в то же время не схему. Говоря словами Витьки Корнеева, создать образ, пригодный для самостоятельного существования в реальном мире.
Люди Полудня. Они совершенствуются, совершенствуются, становятся лучше, умнее, добрее. И гармония души и тела налицо. А неразрешимые проблемы остаются. Как внешние, так и внутренние. Полдень постепенно расцвечивается полутонами. И это — прогресс.
В «Радуге» Стругацкие изобретают новый прием — поставить человека в ситуацию неразрешимого выбора. Речь идет о том, как поступать с задачей, которая решения не имеет. Это глубоко принципиальный вопрос. В первый, но далеко не в последний раз в своем творчестве АБС обходятся с героем столь жестоко. Ответственность. Можно ли убить, предать, совершить подлость — «во имя»? А если да — то во имя чего?.. Тот самый выбор, который нуль-физик Маляев называет позорным. Позже перед подобными, никогда и никем не решенными вопросами встанут дон Румата, Мак Сим, Экселенц… А пока их предложено решать Роберту Склярову и Леониду Горбовскому. Решать так, чтобы оставшиеся три часа жизни чувствовать себя человеком, не корчиться от непереносимого стыда. Скляров мучительно делает свой выбор, убеждается, что реализовать его не в состоянии, и в конце концов сам объявляет, что экзамена не сдал. Горбовский же, напротив, ответственность берет на себя просто и естественно. Впрочем, ему-то что, он бог.
Здесь — впервые и уже навсегда — АБС демонстрируют новое понимание сильного человека. Не мышцы. Не самоотверженный героизм неумного чудака, «героя-удальца». И даже — не добрая сила Савела Репнина. Но — сильная доброта Леонида Андреевича Горбовского.
Если же смотреть шире, то слова и дела Горбовского — воплощение позиции Стругацких вообще. Едва ли можно найти более емкий и более точный девиз их жизни и творчества, чем эта простая фраза: «Мне очень удобно лежать, но если хотите, я помогу вам».
ВСЕ ЛЮДИ СТАРШЕ ДЕСЯТИ ЛЕТ. «Трудно быть богом»
Говорить об этой книге можно бесконечно, а стало быть — говорить не стоит. Она говорит сама. И как собрание афоризмов, и как высшее литературное воплощение идеи ШКОЛЫ. У не читавшего в юности «Трудно быть богом» — прореха в образовании, более того — в воспитании. Притом невосполнимая.
И еще. Тот, кто прочел эту книгу один раз и «все понял», столь же наивен, как пресловутые слепцы, на ощупь составлявшие представление о слоне…
И все же — один фрагмент. Уж его-то не упомянуть никак невозможно.
«— Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенными… или, еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой.
— Сердце мое полно жалости, — медленно сказал Румата. — Я не могу этого сделать.
И тут он увидел глаза Киры. Кира глядела на него с ужасом и надеждой».
С ужасом и надеждой. В этих словах — определение взгляда на мир думающего, видящего и слышащего, но и не теряющего последней веры интеллигента. Будь то Мастер, с ужасом и надеждой приоткрывающий окно в Будущее, или его читатель, вглядывающийся из-за плеча автора в неведомые миры, порой — апокалиптически мрачные, порой — утопически прекрасные, но всякий раз — завораживающие непонятностью и новизной. (Все это, разумеется, при условии, что Мастер — настоящий.) Каждый, кто хоть раз в жизни обращал свой взор чуть выше обыденности, знает, сколько горького пессимизма и вместе с тем возвышающей дух веры в светлое будущее таится в этом словосочетании — с ужасом и надеждой.
В окончании диалога Руматы с Будахом заключена и иная аллегория. Перед нами — художник, Мастер, сердце которого полно жалости, и потому он не в силах оставить паству и дать ей идти своей дорогой, ибо есть те немногие — из слышащих, — кто верит, и чьи глаза, полные ужаса и надежды, не позволяют ему умыть руки, отказаться от такой трудной миссии — быть для них богом.
РАЗУМНЫЕ МИНЕРАЛЫ, А ТАКЖЕ КОММУНИСТЫ. «Понедельник начинается в субботу»
Современный читатель воспринимает «Понедельник» неоднозначно. Это неудивительно. С одной стороны, сам Борис Стругацкий настаивает на том, что вещь эта — предельно легкомысленная, писалась исключительно как капустник и никакой особой эзоповой нагрузки не несла, разве что местами и едва ли не случайно. С другой же — не заметить эзопова письма, причем едва ли не сплошного, внимательный читатель попросту не может.