Старик Хоттабыч, стр. 25
– Лучше бы ты, неверный, показал нам, где тут седьмое купе, потому что мы должны выполнить поскорее нашу работу, а по неграмотности своей не разберем, где находится наш господин.
Я тогда начинаю догадываться, спрашиваю:
– Как он выглядит, ваш хозяин? Старичок такой с бородкой?
Они говорят:
– Он самый. Это тот, которому мы служим.
Я их веду к седьмому купе и по дороге говорю:
– Придется с вашего хозяина взыскать штраф за то, что вы без билетов ездите. Давно вы у него служите?
Старший отвечает:
– Мы ему служим три тысячи пятьсот лет.
Я, признаюсь, думаю, что ослышался. Переспрашиваю:
– Сколько, говоришь, лет?
Он отвечает:
– Сколько я сказал, столько мы и служим. Три тысячи пятьсот лет.
Остальные трое кивают головами: дескать, правильно старший говорит.
Батюшки, думаю, не хватало мне одного сумасшедшего, еще четверо подвалило. Но разговор продолжаю:
– Что это, говорю, за безобразие? Столько лет служите, а вам хозяин даже спецовки простой не справил. Ходите, в чем мама родила. А сам виноград кушает, барашков жареных. Какая, говорю, жадность с его стороны.
Старший отвечает:
– Мы к спецовке не привыкли. Мы даже не знаем, что это такое.
Я тогда говорю:
– Очень странно мне слышать такие слова на двадцать втором году революции. Тем более от человека с таким приличным производственным стажем. Вы, вероятно, нездешние. Вы где постоянно проживаете?
Тот отвечает:
– Мы сейчас из Аравии.
Я говорю:
– Тогда мне все понятно. Вот седьмое купе. Постучите.
Моментально выходит тот самый старичок, и тут все его черные служащие падают на колени и протягивают ему свои кушанья и напитки. А я отзываю старичка в сторону и говорю:
– Гражданин пассажир, это ваши сотрудники?
Старик отвечает:
– Да, мои.
Тогда я ему говорю:
– Они без билетов едут, за это с них полагается штраф. Вы как, согласны уплатить?
Старик говорит:
– Согласен хоть сейчас. Вы только скажите сколько.
Я вижу, старичок довольно благоразумный, и шепотком ему объясняю:
– Тут у вас один сотрудник от вашей неслыханной эксплуатации ума лишился. Он говорит, что служит у вас три с половиной тысячи лет. Согласитесь, что он сошел с ума.
Старик отвечает:
– Не могу согласиться, поскольку он не врет. Да, верно – три тысячи пятьсот лет. Даже немножко больше.
Я тогда старику заявляю:
– Бросьте меня разыгрывать! Это довольно глупо в вашем возрасте. Платите немедленно штраф, или я их ссажу на ближайшей станции. И вообще вы мне подозрительны, что ездите без багажа в такой дальний путь.
Старик спрашивает:
– Это что такое – багаж?
Я отвечаю:
– Ну, узлы, чемоданы и так далее.
Старик смеется.
– Что же вы, – говорит, – о кондуктор, врете, что у меня нет багажа! Посмотрите, пожалуйста, на полки.
Смотрю, а на полках полным-полно багажа. Только что смотрел – ничего не было. И вдруг, на тебе – масса чемоданов, уйма узлов. Я тогда говорю:
– Тут, гражданин пассажир, что-то неладно. Платите поскорее штраф, а затем я на следующей остановке приведу сюда главного кондуктора – пускай разберется. Я что-то перестаю понимать, в чем дело.
Старик опять смеется:
– Какой штраф? За кого платить штраф?
Я тогда стал совсем злой – поворачиваюсь, пальцем показываю на коридор, где стояли эти самые зайцы. А там никого нет! Я нарочно весь вагон обегал, всюду осмотрел. Даже след моих зайцев простыл.
Старик говорит:
– Идите, о кондуктор, ложитесь спать.
Я ему отвечаю:
– Раз я на дежурстве, я не имею права спать.
Старик говорит:
– Ну и лазить ночью в купе вы тоже не имеете права. Идите, пожалуйста. Яблочка хотите на дорогу?
Смотрю, а на столике корзина с фруктами, жареная баранина, пять бутылок нарзана.
Так я и ушел. Ухожу и вижу – старик надо мной смеется и ребятишки тоже надо мной смеются.
Теперь ты понимаешь, Кузьма Егорыч, почему я тебя разбудил? Хочешь, я тебе еще раз дыхну? Нет, я уж обязательно… Что? Пахнет вином? Да ну тебя, Кузьма Егорыч, ведь я даже рюмочки со вчерашнего дня не выкушал! Что говоришь: рюмочки и не выкушал, а стаканчика два выдул? Ай-ай-ай, Кузьма Егорыч! Ха-ха-ха! Ух, уморил? Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Давайте споем-ка песню… Что? Нельзя петь, пассажиров разбудим? А мы тихо…
Ладно, ладно, лягу спать. Я, брат Кузьма Егорыч, человек смирный. Лечь спать? Пожалуйста. С удовольствием лягу. Спокойной ночи, Кузьма Егорыч.
За час до прибытия поезда в Одессу проводник пришел в седьмое купе убирать постели. Хоттабыч его снова угостил яблоками.
– В Москве, наверное, покупали, в гастрономе? – с уважением спросил проводник и спрятал яблоки в карман для своего сынишки. – Редкая в это время года вещь – яблоки, – продолжал он вежливо. – Большое вам мерси, гражданин.
Было очевидно, что он ничегошеньки не помнил о том, что произошло в его вагоне на перегоне Нара – Малый Ярославец.
Когда он покинул купе, Сережа восхищенно крякнул:
– А молодец все-таки Волька!
– Зачем это слово «все-таки», – отозвался Хоттабыч. – Это слово бесспорно излишне в произнесенной тобою, о Сережа, фразе. Волька ибн Алеша явный молодец, и внесенное им тогда предложение достойно всяческих похвал.
Так как читателям нашей повести, возможно, не совсем понятен смысл приведенной только что беседы, спешим разъяснить.
В ту памятную ночь, когда разъяренный и сбитый с толку проводник покинул седьмое купе, Волька, опасаясь, как бы тот не разболтал о происшедшем, обратился к Хоттабычу с вопросом:
– Можешь ли ты сделать так, чтобы этот человек вдруг стал пьяным?
– Это сущий пустяк для меня, о Волька!
– Так сделай это, и как можно скорей! Он тогда завалится спать, а утром проснется и ничего не будет помнить.
– Превосходно, о умница из умниц! – согласился Хоттабыч и махнул рукой.
Это произошло как раз в тот момент, когда потрясенный проводник в последний раз дыхнул в лицо своему сменщику Кузьме Егорычу.
Неизвестный парусник
На прогулочной палубе теплохода «Крым», совершавшего очередной рейс из Одессы в Батуми, стояли, опершись о перила и лениво беседуя, несколько пассажиров. Черное море в этот поздний час полностью оправдывало свое название – его вода была черна, как деготь. Тихо громыхали где-то глубоко, в самой середине корабля, мощные дизели, мечтательно шелестела вода, плескавшаяся о высокие борта теплохода; наверху, над головой, озабоченно попискивала судовая рация.
– Очень обидно, знаете ли, – прервал молчание один из пассажиров, – очень обидно, что почти совершенно исчезли большие парусные суда, эти белокрылые красавцы. С какой радостью я очутился бы сейчас на настоящем парусном судне, на фрегате, что ли! Какое это изумительное удовольствие – наслаждаться видом тугих белоснежных парусов, слушать поскрипывание могучих и в то же время изящных и стройных мачт, восхищенно следить за тем, как, по приказу шкипера, команда молниеносно разбегается по разным там мачтам, реям и как их еще там называют! Хоть бы раз удалось мне видеть настоящий парусник, весело мчащийся под белоснежными парусами! Только чтобы был настоящий парусник. А то в нынешние времена даже какой-нибудь паршивый «дубок» и тот, видите ли, заводит себе моторчик, хотя, обращаю ваше внимание, считается парусным судном.
– Парусно-моторным, – поправил его один из собеседников, гражданин в форме торгового моряка.
– Ну вот видите, – подхватил первый, – парусно-моторный. Идет этакий «дубок», моторчик трещит, как сорока, а кругом на целую милю бензином воняет, как в гараже.
Снова воцарилось продолжительное молчание. Собеседники задумчиво любовались широкой лунной дорожкой, уходившей вдаль, где можно было только угадывать горизонт, и вдруг увидели в отдалении бесшумно мчавшееся красивое двухмачтовое парусное судно. В голубом лунном сиянии оно казалось видением из какой-то старинной волшебной сказки.