Я буду любить тебя..., стр. 23

Так, подобно блистательному видению, она проходима по улицам Джеймстауна примерно раз в неделю. По воскресеньям она шла со мною в церковь, и там все смотрели на нее, а не на священника, причем тот им за это не пенял, потому что и его взор был обращен к тому же предмету.

Миновала ранняя осень, листья уже начали желтеть, а у нас все оставалось по-прежнему, если не считать того, что заседания Палаты прекратились. Мои собратья-депутаты разъехались по своим поселкам, но мой дом в Уэйноке так меня и не дождался.

Извиняющимся тоном, но достаточно твердо губернатор попросил меня не уезжать из Джеймстауна. Я заверил его, что с радостью останусь — и нисколько не покривил душой. В Уэйноке гром грянул бы без предупреждения, а в Джеймстауне я, по крайней мере, мог заранее увидеть на реке паруса «Счастливого возвращения» или какого-либо другого корабля, посланного Компанией.

Осенние листья становились все ярче, и наконец настала пора красоты удивительной и печальной, словно улыбка, еще играющая на лице отошедшего лета. И вдалеке, и вблизи надо всем — над лесом, смыкающимся с небесами, над могучей рекой, над вливающимися в нее потоками — висела мягкая, призрачная голубоватая дымка. Лес стоял будто разрисованный, багряно-золотой покров над головой все редел, а багряно-золотой ковер под ногами становился все пышнее. При каждом шаге слышался шелест, а сверху медленно падал пламенеющий дождь. Воздух не был ни холоден, ни жарок, но необыкновенно тих, птицы пролетали беззвучно, как тени; и хотя погода эта клонила к безучастию и забвению, мы начали со все возрастающим нетерпением каждый час поглядывать в сторону океана, ожидая увидеть парус, который, как мы хорошо знали, не мог появиться на горизонте раньше, чем через несколько недель.

Преподобный мастер Бак все еще гостил в Хенрикусе, лечась от малярии, и Джереми Спэрроу читал проповеди с его кафедры, спал в его спальне и работал в его саду. Сад спускался до самого берега реки, и однажды вечером, возвращаясь с военных учений в форте, я увидел на этом зеленом берегу свою жену — она сидела у воды и неотрывно смотрела на пролетающих мимо морских птиц, сильных и свободных. В тридцати футах от нее мастер Джереми Спэрроу работал среди пожухлых цветов и напевал:

Мы с ним договорились, что во время моих отлучек он всегда будет рядом с нею, чтобы она могла его позвать, ибо я был уверен, что при удобном случае милорд Карнэл не преминет навязать ей свое общество. Я отлично знал, что его наймиты-иноземцы следят и за домом, и за садом, и за всеми нашими передвижениями.

Когда я присел на траве у ее ног, она вдруг резко обернулась ко мне.

— Как я от всего этого устала! — воскликнула она с неожиданной горячностью. — Устала от того, что заточена в э том доме и в этом саду, от того, что вы все время за мною присматриваете. А когда я выхожу, на улице мне еще хуже. Я ненавижу все эти бесстыдные глаза, нагло разглядывающие меня, как будто я выставлена у позорного столба. Я и вправду чувствую себя так, словно стою и колодках у позорного столба, и это невыносимо! А когда я думаю, что человек, которого я ненавижу, ненавижу, ненавижу, дышит тем же воздухом, что и я, я начинаю задыхаться! Ах, если бы я могла улететь, как эти птицы, уехать отсюда хотя бы на один день!

— Я мог бы испросить позволения отвезти вас домой, в Уэйнок, — сказал я, помолчав. — Но я не могу уехать, потому что это было бы все равно что отступить с поля битвы.

— И я тоже не могу уехать, — ответила она. — Я должна ждать прибытия корабля и тех королевских повелений, которые, по мнению милорда Карнэла, способны наставить меня стать его женой. Что ж, повеления короля сильны, но воля женщины сильнее. Если случится самое худшее, я буду знать, что мне делать. Но отчего я не могу взять с собой Анджелу, пересечь эту полоску песка и пойти в лес, что на той стороне перешейка? Он такой красивый и необычный, весь желто-красный — и на вид такой мирный, тихий. Я могла бы погулять там или прилечь под деревьями и хоть на время забыться. Ведь этот лес так близок… — И она с мольбой посмотрела на меня.

— Вам нельзя идти в лес одной, — сказал я. — Это было бы опасно. Но если хотите, завтра мы втроем: мастер Спэрроу, Дикон и я, отведем вас туда. Провести день в лесу весьма приятно, и никому из нас не повредит. Там вы сможете бродить, где вздумается, наберете целую охапку ярких листьев и забудете обо всем. А мы будем приглядывать, чтобы никто не причинил вам вреда, но не станем вас попусту беспокоить.

Она радостно рассмеялась. Немного нашлось бы женщин, столь же стойких душой, но настроения ее были переменчивы, как у ребенка.

— Согласна! — вскричала она. — Вы, пастор и Дикон Димон усядетесь, положив мушкеты себе на колени, и Анджела обратит вас в камень своими древними ужасными языческими чарами! И тогда… тогда я соберу больше золота, чем царь Мидас [75]. Я буду танцевать с лесными нимфами! Я разыщу Оберона и заставлю Титанию [76] ревновать!

— Я ничуть не сомневаюсь, что вы могли бы это сделать, — сказал я, глядя, как она вскочила на ноги, охваченная детским воодушевлением и лучезарно прекрасная.

Я встал, чтобы пойти с нею, потому что было уже время ужина, однако тут же передумал и опять сел на траву.

— Идите в дом одна, — сказал я ей. — Там в кустах, у воды, прячется змея. Сейчас я убью ее и приду ужинать.

Когда жена моя ушла, я быстро покрыл десять футов, отделявших меня от илистой кромки берега, где густо росли ивы и камыш. Опустившись на колени, я наклонился, схватил за шиворот того, кто нас подслушивал, и из грязи, где ему было самое место, выволок его на берег.

Это был итальянский лекарь милорда Карнэла. Я видел его уже и прежде, и уже тогда во всем его обличье: в одетой во все черное тщедушной фигуре, узком лице, злобных глазках и тонких бледных губах, плотно обтягивающих блестящие зубы, мне почудилось что-то неизъяснимо мерзкое, так что смотреть на него было мне столь же противно, как и прикасаться к холодной скользкой коже змеи.

— Среди камышей и полузатопленных ивовых кустов не растут целебные травы, — сказал я. — Что же делает такой ученый доктор в таком неподходящем месте?

Он пожал плечами и быстро замахал костлявыми ручками, делая вид, что ничего не понимает. Я знал, что это неправда — с английским языком он был накоротке. Так я ему и сказал. В ответ он бросил на меня исполненный злобы взгляд и, продолжая пожимать плечами и жестикулировать, быстро затараторил по-итальянски. В конце концов, ничего от него не добившись, я, все так же держа за воротник, подтащил его к тому месту, где сад граничил с кладбищем, и дал ему такого пинка, что он растянулся между двумя могилами. Он тотчас поднялся, поправил одежду и удалился в сгустившихся сумерках, петляя среди могил. А я пошел ужинать и сообщил мистрис Перси, что змеи больше нет.

Глава XII

В которой я получаю предостережение и полагаюсь на Дикона

Незадолго до рассвета меня разбудил голос под окном.

— Капитан Перси! — крикнул он. — Губернатор просит вас немедля явиться к нему!

Я оделся и вышел, никого не побеспокоив. Торопливо пройдя по предрассветному холодку, я достиг площади почти сразу же вслед за стражником, который поднял меня с постели. Возле двери губернатора стояло несколько лошадей, оседланных и взнузданных, их поводья держали конюхи. И лошади, и люди были едва различимы в густом тумане. Я взбежал по лестнице в прихожую и постучал в дверь гостиной. Дверь распахнулась, я вошел и увидел мастера Пори, Ролфа, Уэста и других членов Совета колонии. Все они сгрудились вокруг большого стола в середине комнаты и возбужденно разговаривали. Губернатор был полуодет, Ролф и Уэст в сапогах и кольчугах. Между ними, держа шапку в руке и глядя то на одного, то на другого, стоял человек, запыхавшийся от быстрой скачки, в одежде, сплошь забрызганной болотной грязью и порванной колючками шиповника.