Я буду любить тебя..., стр. 16

— И как вы думаете, сэр губернатор, — продолжал между тем фаворит, — куда подевался этот бриллиант, не пожелавший сиять при дворе? Бриллиант, который пренебрег волей короля и отказался принадлежать тому, кому он был подарен?

— Я человек простой, милорд, — отвечал губернатор, — а потому прошу вас выразиться попроще.

Лорд Карнэл обвел взглядом затаивших дыхание зрителей и рассмеялся.

— Будь по-вашему, — согласился он. — Итак, сэр, позвольте осведомиться: кто эта леди?

— Она прибыла в колонию две недели назад, — ответил губернатор. — Она одна из тех бедных девушек, которых набрал в Англии наш казначей, сэр Эдвин Сэндз.

— Бедная девушка, с которой я недавно танцевал на балу при дворе, — сказал фаворит. — Притом этой чести я дождался лишь после того, как с нею станцевал наследник престола.

Круглые глаза губернатора округлились еще больше. Стоящий за ним на цыпочках молодой Хэймор тихо присвистнул.

— В таком небольшом поселении, как ваше, — вещал милорд Карнэл, — вы наверняка хорошо знаете друг друга. Здесь никому не удастся носить маску и выдавать себя за другого. Здесь нельзя ничего скрыть. Однако у всех нас есть не только настоящее, но и прошлое. Так вот…

Я перебил его:

— В Виргинии, милорд, мы живем настоящим. И в настоящее время мне не нравится цвет вашего плаща.

Он вперился в меня, сдвинув свои густые черные брови.

— Не вы его выбирали, сэр, — проговорил он надменно, — и не вам его носить.

— Темляк на вашей шпаге тоже безобразен донельзя, — продолжал я. — И мне не по душе такие новехонькие, усыпанные драгоценными камешками ножны. Мои, как видите, довольно потерты.

— Вижу, — сухо произнес он.

— А еще мне не нравится форма фестонов и дырочек, украшающих ваш камзол, — заключил я. — Я мог бы привести их в большее соответствие с моим вкусом. — И я коснулся дорогого бархата его одеяния кончиком своей рапиры.

Толпа зашумела. Губернатор бросился вперед и закричал:

— Капитан Перси, опомнитесь! Вы в своем уме?!

— В своем, — отвечал я, — просто мне не нравится французская мода, а также те англичане, которые ей следуют. По-моему, у них не все чисто с происхождением.

Удар попал в цель. Ни для кого не была секретом история женитьбы покойного отца лорда Карнэла на горничной супруги французского посла.

В толпе раздались восхищенные возгласы. Карнэл выхватил свою шпагу, рука его тряслась. Мой клинок также был обнажен, но упирался острием в землю.

— Ты мне за это заплатишь, — выдавил из себя фаворит и вдруг безо всякого предупреждения сделал резкий выпад. Не будь он так ослеплен яростью, я был бы убит и длинный счет обид, которые нам предстояло нанести друг другу, оборвался бы в самом начале. Но я отклонился — и в следующее мгновение выбил шпагу из его руки. Она, крутясь, взлетела в воздух и шлепнулась к ногам губернатора.

— Вы можете ее поднять, милорд, — заметил я. — Видно, рука у вас так же крепка, как и устои вашей чести.

Карнэл глядел на меня с лютой ненавистью, в уголках его губ пузырилась пена. Теперь между нами стояли люди: губернатор, Фрэнсис Уэст [54], мастер Пори, Хэймор, Уинн, а вокруг гудела взбудораженная толпа. Мой отвлекающий маневр удался на славу: всеобщее внимание больше не было приковано к мистрис Перси. Уэст схватил меня за руку и зашептал:

— Какая муха вас укусила, Рэйф Перси? Ведь если вы тронете хоть один волос на его голове, вы погибли!

Не слушая примирительных увещаний губернатора, фаворит нетерпеливо стряхнул с себя его руку.

— Вы будете со мною драться, сэр? — выкрикнул он срывающимся голосом. — Я вас вызываю!

— Но вы же знаете, милорд, теперь я могу не принять ваш вызов, — ответил я.

Он топнул ногой, вне себя от ярости и стыда. Нет, это не был стыд за тот бесчестный, предательский выпад; ему было стыдно из-за того, что его шпага валялась на земле, из-за того, что он мог прочесть в глазах стоящих рядом с ним мужчин (хотя они старались скрыть свои чувства), и из-за откровенного презрения, написанного на том единственном лице, которое что-то для него значило. Затем, явив ту волю, которой он только что хвастал, он овладел собой.

Его побагровевшее лицо вновь обрело свой обычный цвет, тело перестало дрожать, а губы растянулись в принужденной улыбке. В довершение всего он легко разыграл роль этакого прямого и честного солдата, который по чистой случайности впал в заблуждение.

— Ваше виргинское солнце совсем меня ослепило, сэр, — сказал он самым искренним тоном. — Честное слово, мне показалось, что вы уже встали в оборонительную позицию. Прошу вас извинить мою ошибку.

Я поклонился:

— Всегда к вашим услугам, милорд. Я живу в доме здешнего пастора, и посланцу вашей милости не составит труда меня найти. Сейчас мы как раз направляемся туда, поскольку нынче утром жена моя проехала много миль и очень устала. Засим, милорд, позвольте пожелать нам всего наилучшего.

Я еще раз поклонился ему, затем губернатору и подал руку мистрис Перси. Толпа расступилась, и мы прошли сквозь нее до самого конца плаца. Здесь, возле западного бастиона, был пригорок; мы взошли на него и, прежде чем спуститься к переулку, ведущему к дому пастора, остановились и, повинуясь некоему единому чувству, обернулись назад. Жизнь подобна одному из бесконечных итальянских коридоров, искусно расписанных фресками, а человек — это идущий по такому коридору странник. Едва он отрывает взгляд от одной картины, как вместо нее тотчас же возникает следующая. Потом одни затуманиваются в его памяти, других он не помнит вовсе, но есть и такие, что стоит лишь закрыть глаза, и он снова видит их как наяву, до мельчайшей черточки, до малейшего оттенка. Я закрываю глаза — и вижу яркий солнечный свет, синеву небес, блеск реки. На давным-давно сгинувших кораблях вновь белеют паруса, и «Санта Тереса», потопленная два года спустя алжирскими корсарами, вечно стоит на якоре там, на Джеймсе. На ее шкафуте и вантах [55] множество матросов, на корме — капитан с помощниками, над ними развевается английский флаг. Я вижу расстилающийся под нами луг и чуть поодаль — толпу. Все лица подняты, все взоры обращены к нам. Сановники колонии растерянно застыли вокруг человека в черно-алом наряде; одной рукой он вытирает рот, другой сжимает шпагу, подобранную с земли, но так и не вложенную в ножны. И еще я вижу нас двоих на зеленом пригорке: себя и женщину, которая вышла за меня замуж. Она стоит совсем близко, держит меня за руку, но я знаю: она так далека от меня, что нас объединяет только общий враг.

Мы повернулись и сошли но косогору к заросшей травой улочке и опустевшим домам. Когда толпа на берегу уже не могла нас видеть, она отпустила мою руку и перешла на другую сторону переулка. Так, в молчании, медленным шагом мы дошли до дома пастора.

Глава IX

В которой двое пьют из одного кубка

В дверях нас поджидал мастер Джереми Спэрроу, успевший уже освободиться от своих помятых доспехов. Он радушно улыбался и держал в руках букет.

— Когда выяснилось, что к нам пожаловали не испанцы, а всего-навсего этот королевский любимчик, я незаметно ушел, чтобы приготовить дом к вашему приходу, — весело сказал он. — Примите эти розы, сударыня, и не будьте к ним так жестоки, как к тем, которые я подарил вам в прошлый раз.

Она с улыбкой взяла букет, и мы вошли в дом. Спэрроу показал нам наши апартаменты — три просторные, чисто прибранные комнаты, скудно обставленные, но светлые и уютные. Повсюду были расставлены глиняные горшки со свежими цветами, на столе стояло блюдо, полное больших спелых груш, а в раскрытые окна веял прохладный ветерок, пропитанный ароматом сосен.

— Вот ваши владения, — объявил пастор. — Сам я поселился на втором этаже, в комнате мастера Бака. Ах, как мне хочется, чтобы этот славный человек поскорее выздоровел, вернулся в свой дом и, наконец, освободил меня от бремени всей этой роскоши. Я создан для жизни пустынника и мне негоже жить в таких королевских хоромах.