Возвращение Ктулху, стр. 12

Наш разговор нельзя было назвать допросом, как тебе могло бы показаться. Разумеется, я задавал вопросы, желая выведать у Алии кое-какие интересующие меня подробности. Но и она не оставалась в долгу. Если она сказала правду — а у меня нет оснований не верить ей, — то Алия действительно никогда не покидала пределов своего дома и ей было любопытно узнать, какая жизнь идет за стенами ее жилища.

Я пытался было поразить ее воображение повествованиями о нашей школе, о Дне города, о некоторых концертах в СКК или, на худой конец, о матчах «Зенита», но все это оставляло Алию совершенно равнодушной. Она расспрашивала меня о тех существах, которых я время от времени начинал видеть на улицах. В первый раз я рассказал ей о них, и довольно много. Точнее, я сообщил ей все, что знаю. Но ей хотелось большего, и она вытягивала из меня разные детали — про их одежду, выражение морд (называть это лицами язык не поворачивался), повадки, походку. Я даже пытался сутулиться, сидя на стуле, как они, но Алия сказала, что это лишнее: своей пантомимой я мешал ей работать.

В конце концов она призналась, что ее весьма беспокоит одна партия заключенных, которая должна была быть доставлена в дом еще несколько часов назад.

— Так это все-таки тюрьма?! — воскликнул я. — И ты — главная тюремщица?

Она резко дернула меня за волосы.

— Никогда так не говори! Чушь! Живая пустота связывает миры, но невозможно перейти от изначального бытия ко вторичному без определенных утрат во время перехода. Странствия разума, скажешь ты? — (Хотя я молчал, подавленный невнятностью ее речей.) — Но странствия разума весьма несовершенны, и чем слабее вмещающее тело, тем менее совершенно странствие. Исследовано и доказано, что тело принимает некое участие в существовании разума. Двуногие мыслят иначе, нежели моллюсковидные. Вмещающая среда во многом определяет движение мысли. Поэтому движение разума из плоти в плоть всегда сопровождается потерями. И случается, что эти потери невосполнимы, особенно если странствующий неопытен и разум его слаб и не закален.

Официантка явилась вместо официанта и принесла на наш столик маленькую зажженную лампочку под пестрым стеклянным абажуром.

Мы с Гемпелем приканчивали уже третью порцию коньяка, и я прикидывал, не взять ли нам какой-нибудь деликатный закусон. Гемпель становился все бледнее, он уже начинал задыхаться, — собеседник мой явно нервничал. Я боялся, что он утратит контроль над собой. Было совершенно очевидно, что ему не следует пить без всякой закуски. Лучше всего было бы, конечно, жирное пирожное.

Я подозвал девушку и попросил ее принести два «заварных», если есть, а если нет — то что-нибудь другое с кремом. Она презрительно покосилась на Гемпеля с его дредами и бледной физиономией и ушла, не сказав ни «да», ни «нет». Я так и не понял, приняла она заказ или же просто послушала мой сбивчивый лепет просто так, чтобы не говорить клиенту «заткнись».

Затем я повернулся к Гемпелю.

— Из твоего рассказа я понял, что тебя, как и многих других, содержащихся в том доме на Васильевском, похитили инопланетяне?

Он криво усмехнулся:

— Приблизительно так.

— Алия — инопланетянка?

— Да, — сказал он, сдаваясь. Очевидно, мое упорное трезвомыслие его угнетало.

— Отлично! — воскликнул я. — Вот мы и подобрались к сути проблемы. Ты — похищенец. И какие бесчеловечные эксперименты, если не считать дредов, над тобой проделывали?

— Тебе интересно? — спросил он удивленно.

Я кивнул с жаром.

— Моя мама обожает эти передачи. Знаешь, которые показывают ближе к полуночи. Про домохозяек из Аризоны, которых забирают на космические корабли и там вставляют им зонды в разные места…

— О! — сказал Гемпель с непередаваемой интонацией. — Ну, насчет этого было слабовато. Никто никому ничего не вставлял.

— А Алия?

— Мне хотелось, — признался Гемпель, — но я не рискнул. Возможно, она только выглядела человекообразно… Не знаю. Внешность весьма обманчива.

Официантка вернулась и принесла нам два песочных колечка, обсыпанных чахлыми орешками. Очевидно, ничего более кремового не нашлось. Ладно.

— Ты остановился на том, что Алия говорила о странствиях разума, — напомнил я, обкусывая орешки с колечка.

— Да, — задумчиво молвил Гемпель. Он обвел пальцем узор на абажуре и продолжил (его рука светилась разноцветными огнями, словно сама по себе): — Другой мир. Там, за Плутоном, за гипотетической планетой под названием Прозерпина, если такая действительно существует…

Окончание рассказа Андрея Гемпеля

(в баре)

Помнишь в десятом классе астрономию?..

(Когда географичку заставили взять этот курс — специального преподавателя так и не нашли, — она не скрывала своего недовольства и в конце концов пошла на прямой саботаж. Каждый ученик получил тему для доклада. Я, например, должен был рассказывать про планету Меркурий. На уроках выступали исключительно ученики: один говорил, остальные слушали. Всем до единого она поставила «отлично». Вышел скандал, но географичка справилась. Она у нас как мыс Доброй Надежды — об нее разбивались любые бури.

Гемпель был специалистом по Плутону. Прозерпина считалась планетой гипотетической и притом — трансплутоновой, то есть спрятанной от наших глаз за Плутоном. По-настоящему ее признавали только астрологи, которых никто по-настоящему не признавал. — Примеч. мое.)

В космическом пространстве, которое Алия называла «живой пустотой», странствовали некие существа, сгустки разумной материи, и в своей неуемной жажде бытия они прибывали в иные миры и там оседали в качестве своего рода эмигрантов.

Достижения их культуры для нас практически бесполезны, поскольку ни эстетически, ни технически они совершенно неприменимы в условиях традиционной земной цивилизации. Прозерпиниане научились расщеплять пространство и обитать в своего рода параллельной вселенной…

Согласно объяснению Алии, на их планете стало слишком тесно. Перенаселение, истощение ресурсов. Поэтому они прибегли к совершенно невозможной для нас технологии и расщепили свой мир на два, а потом и на три… Сейчас там, на Прозерпине, существует не менее восьми параллельных миров, и все они функционируют одновременно. Инопланетяне получили возможность выбора — каждый решает сам для себя, в каком из миров обитать. Иногда, поссорившись, супруги разводятся — такое случается в любой цивилизации, не только у нас (какое утешение!), — и тогда суд выносит постановление: для жены — один мир, для мужа — другой, и никаких переходов туда-обратно. Это считается довольно суровым наказанием, потому что прозерпиниане плохо переносят какие-либо ограничения свободы.

Итак, сперва удвоение, потом утроение… и так далее, до увосьмирения мира. Поначалу это было воспринято прозерпинианами как решение всех проблем. Но, как это всегда случается при использовании слишком сложных и радикальных технологий, последствия оказались весьма неожиданными и даже катастрофическими. Прозерпина утратила стабильность. Каждый новый пласт бытия забирал некую часть «любви» (термин Алии) — объединяющей силы, связывающей их пространственно-временной континуум в единое целое. Прибавление девятого пласта бытия едва не закончилось разрушением всей планеты — всех ее восьми уровней существования.

— И что же, — сказал я недоверчиво, — когда они поняли, что практически уничтожили собственную планету, они взялись за колонизацию нашей?

— Коротко говоря, да, — кивнул Гемпель.

— Боже, боже, мы все умрем! — воскликнул я. — Не пора ли собирать вещички и сматываться куда-нибудь на Марс?

— Напрасно иронизируешь, — отозвался Гемпель. — Они уже приступили к созданию на Земле второго слоя и поселились в нем. Этот слой пока несовершенен — в том смысле, что остались возможности неконтролируемого перехода из Земли-один на Землю-два и обратно, а этого в идеале быть не должно. Подобные переходы дозволяются только с разрешения властей и только определенным образом, а не спонтанно.