Дурак, стр. 41

— Я все вам отдал! [170] — завизжал Лир, тряся немощной клешней перед носом Реганы.

— И сделали не худо [171] — только при этом не сильно торопились, старый вы ебила, — рявкнула та.

— Вот это она сама придумала, стрый, — вставил я, склонный во всем видеть светлую сторону.

— Нет, я скорее откажусь от крова! [172] — пригрозил Лир, делая еще шажок к воротам. — Я не шучу — предпочту я быть совсем без него [173] и в обществе совы и волка сдамся на милость непогоды и нужды! [174] Вот пойду сейчас и сдамся.

— Как вам угодно [175], — сказала Гонерилья.

— Увы, сэр… [176] — произнесла Регана.

— Я пошел. Прочь из замка. И никогда не вернусь. Совсем один.

— Пока, — сказала Гонерилья.

— Оревуар, — промолвила Регана на чистейшем, блядь, французском.

— Я совсем не шучу. — Старик уже практически стоял за воротами.

— Ворота на запор! [177] — приказала Регана.

— Увы, стемнеет скоро; сильный ветер так и свистит; на много миль вокруг нет ни куста [178], — осторожно промолвил Глостер.

— Заприте входы, блядь. Она права [179], — не выдержала Гонерилья, и тут же сама подбежала и навалилась всем корпусом на громадную железную рукоять. Тяжелая обитая железом решетка с лязгом рухнула — острия в стремлении своем к пазам в каменных плитах едва не пронзили старого короля.

— Я ухожу, — произнес он уже через решетку. — Думаете, передумаю?

Но сестры уже скрылись от непогоды в замке. Корнуолл двинулся за ними, торопя Глостера.

— Беда. Густеет ночь [180], — сказал Глостер, глядя на своего старого товарища по ту сторону решетки. — В такую непогодь никому не поздоровится.

— Сам виноват: не пожелал покоя! [181] — отрезал Корнуолл. — Скорей, милорд, уйдемте от грозы! [182]

Глостер оторвал взор от решетки и затопал за Корнуоллом в замок. Под дождем остались только мы с Кентом в промокших насквозь шерстяных плащах. Кента зримо терзала судьба старика.

— Он же совсем один, Карман. Еще и полдень не пробило, а темно, как в полночь. Лир же — там, один.

— Ох язвический язь, — молвил я. Посмотрел на цепи, уходившие на крышу привратной сторожки, на брусья, торчавшие из стен, на зубцы поверх стены — защиту для лучников. Проклял затворницу и мои акробатические штудии. Не был бы обезьяной… — Я пойду с ним. Но ты должен беречь Харчка от Эдмунда. Поговори с беломойкой, у которой шибательные дойки, она поможет. Парнишка ей нравится, что б она там ни говорила.

— Схожу помогу поднять ворота, — вызвался Кент.

— Не стоит. Присматривай за Самородком и прикрывай себе спину от Эдмунда и Освальда. Я вернусь со стариком, как получится. — С теми словами я сунул Кукана себе под камзол сзади, разбежался, подпрыгнул и повис на массивной цепи, паучьи перебирая руками, пробежал наверх, зацепился ногами за торчавший брус и пошел скакать с одной балки на другую, пока не ухватился за камень. А там еще один этаж — и я был на стене. — А крепостёнка не крепка! — крикнул я сверху Кенту и помахал. Он и глазом не успел моргнуть, а я уж перемахнул через стену и съехал вниз по цепи подъемного моста.

Старик уже добрел до ворот деревни и почти скрылся в потоках ливня. В своей меховой накидке он ковылял в пустоши, похожий на древнюю мокрую крысу.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Явление семнадцатое

Правят дураки, а зовут бесноватых

— Дуй, ураган, пока не треснут щеки! Дуй! Свирепей! Ярись! [183] — ревел Лир.

Старик уселся на вершине холма под Глостером и во весь голос ругался с ветром, как ненормальный. Молния драла в клочья небо раскаленными добела когтями, а гром своими раскатами сотрясал меня до самых ребер.

— Спускайся оттелева, скорбный головою ты штребан! — крикнул я из-под падуба невдалеке. Я вымок до нитки, замерз, и терпения на старика мне уже не хватало. — Право, стрый, помирился бы лучше с дочерьми, а? В такую ночь и умнику, и психу — обоим плохо! [184]

— Вы, хляби и смерчи морские, лейте! Залейте колокольни и флюгарки! Вы, серные и быстрые огни, дубов крушители, предтечи грома, сюда на голову! Валящий гром, брюхатый сплюсни шар земной, разбей природы форму, семя разбросай, плодящее неблагодарных! [185]

Старик умолк, лишь когда ударом молнии раскололо дерево неподалеку. Громыхнуло и сверкнуло при этом так, что и статуя б обделалась. Я выскочил из-под куста и подбежал к королю.

— Да, стрый, в сухом месте святая вода угодников лучше, чем на дворе такой ливень [186]. Под кровлей-то сидеть получше, я думаю, чем здесь, под дождем, шататься? [187]

— Не нужна мне кровля. Валяйте ж ужасную потеху! [188] Так да свершится вся ваша злая воля надо мной! [189]

— У кого есть кровля над головой, у того голова в порядке [190], — молвил я. — А тебе, стало быть, это не понадобится. — И я стащил со стариковских плеч меховую накидку, швырнул ему свой промокший шерстяной плащик и поскорей удрал обратно под куст, в относительное укрытие тяжелой шкуры.

— Эгей? — недоуменно окликнул Лир.

— Продолжай, будь добр, — молвил я. — Реви всем животом, дуй, лей, греми и жги… [191] — как там дальше у тебя было? Я подскажу, коли собьешься.

И он продолжил:

— Чего щадить меня? Пусть боги великие, что гром над нами держат, теперь творят расправу! [192] Могучий Тор, ты молотом своим разгладь морщины в душе моей! Волны Нептуна, раскатайте мне члены, выдрав их из сочленений! Когти Гекаты, вырвите печенку и сердцем моим отужинайте вволю! Ваал, о вытяни мне все кишки из их нечистого гнилого дома! Юпитер, разбросай ошметки моих мышц по всей земле от края и до края!

Старик прервал тираду, и пламя безумия в глазах его пригасло. Он внимательно посмотрел на меня:

— А тут и впрямь неебически холодно.

— Очевидность дерябнула громом по дороге в Дамаск — рад, что ты это осознал, стрый, — молвил я. Затем распахнул меховую накидку и поманил старика к себе, под куст. Король сполз с вершины, стараясь не оскользнуться в потоках жидкой грязи, и забрался под шкуру. Он весь дрожал, обхватив меня костлявой рукой за плечи.

— Что, холодно тебе? Я сам озяб. Товарищ, где ж солома? [193] Мой дурачок, часть сердца есть во мне, она тебя жалеет [194].

— Вестимо, стрый. А я тебе когда-нибудь говорил, что ты очень привлекательный мужчинка? — молвил Кукан, высовывая башку из-под плаща.