Ком, стр. 4
— Наверное, не хотел встречаться с тобой, — продолжил Кемми. Андрей стиснул зубы. Ну что ж, значит, так тому и быть. Землянин молча кивнул и, отодвинув пустую тарелку, так же молча поднялся, скинул с линка на счет бара три с половиной креда за пиво и яичницу и двинулся к лестнице.
Вернувшись в комнату, Андрей рухнул на кровать, закинул руки со стиснутыми кулаками над головой и уставился в потолок. Это, выходит, теперь он самый старый бродник в Клоссерге, у которого нет узора? Впрочем, чего это он… Найденыш и так был самым старым бродником в поселении, который, вот идиот-то, до сих пор отказывался сделать себе узор и начать нормально зарабатывать. Потому что даже в некоторые уголки первого горизонта, причем наиболее прибыльные, то есть такие, в которых встречается наиболее опасная флора и фауна, соваться без узора было несусветной глупостью — схарчат, и не заметишь. Причем, со стопроцентной вероятностью. Но землянин, с упорством, достойным лучшего применения, все ждал и ждал, когда, наконец, у него проснется чувствительность к хасса. Ведь Иллис обещала ему… Андрей зло скрипнул зубами. Да мало ли что могла пообещать ему смертельно уставшая женщина, над которой смерть уже простерла свое крыло? Может, ей просто померещилось, может, она хотела как-то утешить его, может, готовила почву для того, чтобы он не сильно сопротивлялся, когда она, как собиралась, сделает его «долговым агентом»… И все это время Андрей надеялся на мечту, на невозможное, на чудо. А чудеса — они такие, они случаются очень редко и только с особливо избранными. А таким неудачникам, как он, надеяться на них глупо. До Неваляшки уже это дошло, а он все…
Успокоиться Андрей сумел только где-то через полчаса. Причем это произошло, когда он принял судьбоносное для себя решение. Завтра. Он. Пойдет. И. Сделает. Себе. Узор. Все, хватит страдать мечтами. Именно страдать. То, о чем он мечтал — невозможно. Если бы это было возможно, то оно давно бы уже произошло. А раз оно не произошло — значит, не произойдет уже никогда. Тем более, что одно чудо с ним все-таки уже случилось — он выжил. Выжил там, где выжить у него не было ни единой доли шанса. Так что лимит исчерпан. С этими мыслями он, наконец, заснул.
ЧАСТЬ I
ПОТЕРИ КОМА
1
Андрей вывалился из вагона в привычную серо-черную скудность интерьеров станции «Волоколамская» и, стиснутый плотной толпой, побрел в сторону выхода. Во вставленных в уши горошинах наушников гремел рамштайновский «Mein Land». Маршрут был до тоски привычен (он начал работать продавцом на Митинском радиорынке еще на третьем курсе универа, а сейчас уже числился в полноправных арендаторах секции) — выйдя из метро, надо было перейти дорогу и с левой стороны, перед Универсамом «Пятёрочка», повернуть в Цариков переулок, а затем телепать по дорожке до пересечения с Пятницким шоссе. Потом подземный переход и вот он — дом, милый дом. Впрочем, это не дом, это — галеры…
На выходе из подземного перехода кто-то ткнул Андрея в бок. Он выдернул из ушей наушники и повернулся. Это был Степа, арендатор соседней секции, занимавшийся всякой радиообразной мутью — носимыми и автомобильными радиостанциями, декодерами, сканерами и тому подобным.
— Привет, Андрюха! — привычно прорычал он. Степа вообще разговаривал так, рыча и бухая, отчего уборщица Ниловна обзывала его «Жигурда», хотя внешне он на него был совершенно не похож. Андрей молча тиснул руку для приветствия и, окинув Степу взглядом, поинтересовался:
— Чего это ты такой вздернутый?
Степа хмыкнул и покачал головой:
— Ты не поверишь!
— И во что? — нейтрально поинтересовался Андрей. Не то чтобы его это так уж интересовало, особенно утром в понедельник, но Степа был славным малым — большой, шумный, с необъятным пивным пузом, добродушный, но не трус. Когда, полтора года назад, у Андрея, который к тому моменту уже вышел в, так сказать, одиночное плаванье, но еще сидел на субаренде и потому крутился, как белка в колесе, один нарик попытался спереть с демонстрационного стенда только что пошедший в продажу и потому жутко модный и популярный iPhone4, Степа, расслабленно дремавший в своей секции, храбро бросился на размахивающего канцелярским резаком урода и сбил его на пол. После чего подоспевший Андрей быстренько скрутил грабителя. Впрочем, чего того крутить-то было? Нарик совсем дохлый оказался: ножки — жердочки, ручки — веточки, да и те дрожат. Видно, совсем урода ломка достала, что он на такой открытый грабеж пошел…
— У меня, это… — тут Степа глупо улыбнулся, шумно вздохнул и выпалил: — доча родилась.
Андрей аж слегка сбился с шага:
— То есть? Ты ж не женат? Или я что-то путаю?
— Да не, все верно, — кинул головой Степа, — бог миловал.
— И как?
— Да была тут одна. Тихая такая, — Степа смущенно хмыкнул, — в общем, я с ней почти полгода жил. А потом она пропала. Домой уехала, на Урал — и с концами. Я даже подергался, поискал ее — как-то у нас с ней все по-человечески было, но… и тут, вдруг, позавчера звонит и говорит, что, мол, доча у меня родилась, но она ни на что не претендует и на алименты подавать не собирается. Однако, мол, не сообщать мне о сем факте совсем посчитала неправильным.
— Разводилово? — недоверчиво уточнил Андрей.
— Может, и так… — протянул Степа и, помолчав, добавил: — Тока мне уже все равно.
— То есть?
Степа некоторое время молча шел рядом, будто не услышав вопроса, а потом заговорил:
— Рожать-то она сюда приехала. К тетке, у которой и раньше квартировала. Так что… Я как дочу на руки взял, понял — моя. Ну, то есть, как оно там на самом деле — хрен его знает, но вот эту кроху я хрен кому отдам. Моя она — и все, — Степа помолчал некоторое время, а потом продолжил: — Знаешь, наверное я того… дозрел… Мне еще дед говорил, что наступает у мужика такое время, когда ему это… дитенка надобно. Мол, поначалу все хорохорятся, бабам юбки на головы задирают, кулаками машут, думая, что именно это их мужиками делает. А на самом деле все не так. Мы мужиками становимся, только когда бремя на себя берем, заботу о ком-то на свои плечи взваливаем, а до того мы просто сопляки великовозрастные, — он покосился на идущего рядом Андрея, у которого, похоже, в этот момент было очень скептическое выражение лица. Поэтому Степа шумно вздохнул и покачал головой: — Эх, не умею я…
— Чего? — после некоторой паузы уточнил Андрей.
— Да сказать, как надо. Дед все так… — он прищелкнул пальцами, подыскивая слово, а затем резанул: — сочно все сказал, что меня тогда до печенок продрало. Хотя я ему в тот момент не поверил. Ну да я и куда моложе тогда был, чем даже ты сейчас. Так что все понятно — не мог я тогда поверить. Мне ж тогда не мужиком становиться надо было, а житуха классная нужна была. Ну, как я ее себе представлял. Мужиком-то я себя и так считал, таким самым настоящим — крутым, брутальным и креативным. И только недавно до меня стало доходить, что никакой я не мужик, а на самом деле «Жигурда», как меня Ниловна кличет, — Степа хмыкнул. Он это прозвище жутко не любил и однажды, по-пьяни, признался Андрею, почему. Байку рассказал. Был он как-то с приятелем у него на даче. Дачей же выступал обычный деревенский дом, в котором обретались дед и бабка приятеля — простые люди, всю жизнь прожившие в своей деревне. И вот, приняв солидно пивасика на грудь, выползли Степа с приятелем на крылечко покурить и подышать. А спустя минут десять на том же крылечке нарисовалась и бабка. Степа с приятелем передвижение стариков никак не отслеживали, сосредоточившись на пивасике, так что на бабку уставились с интересом. Мол, чего это ей дома-то не сидится? Та же спустилась со ступенек, развернулась в сторону будки туалета, возвышавшейся на дальнем конце огорода, и, подбоченясь, заорала:
— Ну, ты, Жигурда, долго еще торчать там думаешь? Ужин простыл!
У Степы аж сигарета изо рта вывалилась. Он только и сумел спросить:
— А с чего это Джигурда-то, бабка Ефросинья? Вроде, неплохой актер.