Влюбленная в море, стр. 16

Родни вдруг почувствовал, что ненавидит семейство Гиллингемов — сэра Гарри, который решил навязать ему своего трусливого никчемного сынка, коварную Лизбет, без зазрения совести поставившую его в идиотское положение, Катарину с ее голодным взглядом и ненасытным телом, Филлиду… но нет, ужаснулся он собственному кощунству, Филлида — это совсем другое!

Родни сидел за столом уже в полной темноте, охваченный досадой и бессильной злобой. Он слышал тихое дыхание Лизбет, ощущал в темноте ее близкое присутствие. Это она испортила все, она отняла у него радость, восторг и чувство полета, которое он испытал, когда «Морской ястреб» вышел из гавани. Сейчас все ушло, сменилось яростью, мрачными предчувствиями и сознанием собственного бессилия.

— Убирайтесь отсюда к черту, убирайтесь! — закричал он внезапно. И услышал, как Лизбет поднялась со стула, как легкими шагами пересекла каюту. Потом открылась дверь, и на миг он увидел ее силуэт в освещенном дверном проеме. После чего он снова оказался в темноте, и единственным звуком, долгое время нарушавшим тишину в каюте, было нервное постукивание пальцев по деревянной столешнице.

Глава 5

Прогуливаясь по залитой солнцем палубе, Лизбет услышала, как вахтенный матрос издал с топа мачты взволнованный возглас, заставив всех немедленно насторожиться.

— Земля! — крикнул он. — Земля в трех румбах по левому борту.

Лизбет бросилась к поручням, но не увидела ничего, кроме воды, переливавшейся всеми оттенками — от изумрудно-зеленого до сапфирово-синего — под бескрайним лазурным небом.

Она знала, что Родни давно ждал этого известия и что скалистый берег, который вскоре покажется на горизонте, принадлежит островам Доминике или Гваделупе, а пролив между ними — флибустьерский проход в Карибское море.

Шел двадцать седьмой день с тех пор, как «Морской ястреб» вышел из Плимута. На двенадцатый день корабль бросил якорь у Канарских островов — пополнить запасы питьевой воды. Родни не собирался здесь особенно мешкать, испанцы хорошо знали, что Канары — излюбленное место швартовки английских кораблей, и несколько галионов [9] могли легко захватить их врасплох.

Поэтому они поспешили вперед, но до сих пор не встретили на пути ничего более примечательного, чем стадо дельфинов и одиноко плывущего кита. Однако каждый человек пребывал в постоянном напряжении — в любой момент мог появиться неприятель.

Лизбет постепенно приспособилась к жизни на корабле. Сперва она не переставала удивляться. Наслушавшись рассказов о приключениях Хаукинса и Дрейка, она вообразила, что смыслит кое-что в морской жизни. Но открывшаяся ей на борту «Морского ястреба» реальность не имела ничего общего с ее романтическими мечтами. Морская жизнь оказалась нелегкой. Когда кончились свежие продукты, ей очень трудно было привыкнуть к однообразной пище, состоявшей из неизменной солонины, источенных долгоносиком сухарей и стакана лимонного сока дважды в неделю для избежания цинги. К грубой пище она привыкала тяжело, но гораздо труднее было не обнаруживать, до чего удивляли ее те люди, для кого эта пища была привычной. Впервые в жизни Лизбет увидела, как ведут себя мужчины, оказавшись вдали от женщин.

Прежде ей и в голову не приходило, что представляет собой общество мужчин, лишенных привычного светского лоска. Не то чтобы они были вульгарны, грубы или вызывали отвращение, но, поскольку им не было надобности быть настороже, она застигала их в разных неожиданных ситуациях.

Офицеры, с которыми она общалась ежедневно, производили впечатление людей воспитанных, трезвых, чистоплотных и воздержанных на язык. Разумеется, их шутки иногда были более вольными, чем считалось допустимым в дамском обществе, и в такие моменты ей делалось смешно, потому что Родни смущался гораздо сильнее, чем она сама.

Нет, ничего из происходящего на борту не шокировало ее своей грубостью, скорее она изумлялась суровости дисциплины, тяжелому непрекращающемуся труду матросов и офицеров и строгой изоляции, в которой находился капитан по отношению к своей команде.

Создавалось впечатление, что он пребывает на недоступном Олимпе, а офицеры вместе с матросами взирают на него снизу вверх с благоговейным трепетом. Лизбет по нескольку раз в день напоминала себе, что и он всего лишь человек, что это тот самый Родни Хокхерст, который оказался здесь только благодаря щедрости ее отца и который считает себя женихом ее сводной сестры Филлиды.

Но, повторяя вслед за остальной командой: «Есть, сэр» — и ожидая приказов, которым следовало незамедлительно повиноваться, она невольно начинала испытывать почтительное уважение, которое прежде не испытывала ни к одному мужчине.

Сначала Родни продолжал злиться на нее и разговаривал с ней только по необходимости, и то в присутствии других людей, в самой официальной манере, но постепенно сделалось невозможным не перейти на несколько более дружеский тон. Она единственная из всех разделяла трапезу капитана, что традиционно считалось привилегией почетного гостя. Завтракала Лизбет в каюте тем, что приносил ей на подносе Хэпли, но обедала и ужинала наедине с Родни, если только он не приглашал присоединиться к ним какого-нибудь офицера.

Сначала они сидели молча, потом, поскольку разговаривать больше было не с кем, Родни начал разговаривать с Лизбет. Она прекрасно понимала, что вряд ли пользуется его особым доверием. Чаще всего Родни просто размышлял вслух, и предмет, выбранный им, касался преимущественно повседневных дел, связанных с управлением кораблем. И все же Лизбет была благодарна ему за это маленькое снисхождение.

Лизбет поняла, что он находится в постоянном страхе, как бы не раскрылся ее секрет, и потому избегала бывать в обществе офицеров и вообще на виду. Она гуляла по юту или просто сидела в сторонке на солнце, когда чувствовала, что ее присутствие нежелательно. Ее явное стремление к одиночеству заставляло и офицеров сторониться ее, хотя когда ей поневоле приходилось общаться с ними, они вели себя дружелюбно и, насколько Лизбет могла судить, ни о чем не подозревали.

Сначала, пока Родни сердито молчал, она держалась скромно и напускала на себя покаянный вид, но, когда он начал с ней разговаривать и позволил ей отвечать ему, Лизбет стало трудно усмирять свой веселый нрав. Она искренне жалела, что рассердила его, поскольку общение могло бы приносить им удовольствие. Ведь они беседовали непринужденно и дружески в его первое утро в Камфилде, когда Лизбет увидела погруженного в раздумье Родни, бредущего через парк.

Однажды Лизбет настолько забылась, что после обеда в неярко освещенной фонарем кают-компании осмелилась пофлиртовать с ним.

— Что легче — подчинить себе корабль или женщину? — спросила она дерзко.

Он улыбнулся, и его глаза остановились на ней с тем же выражением, которое в Камфилде одновременно испугало ее и привело в восторг. Это выражение появилось на его лице в то утро у озера, когда она поняла, что он снова захотел поцеловать ее.

— И то и другое весьма увлекательно, — ответил Родни. — Но, конечно, все зависит от того, что за корабль и что за женщина.

— Но вы уверены, что способны приручить обоих? — поддразнила она его.

— Да, уверен, а вы сомневаетесь во мне?

— Если и так, то что?

— Возможно, наступит день, и я докажу вам обратное.

На секунду их взгляды встретились, и оба испытали некоторое удивление от того, что им вдруг открылось друг в друге. Затем, негромко чертыхнувшись, Родни с усилием оторвал от нее взгляд и, сердито позвонив в колокольчик, потребовал еще вина.

По мере того, как путешествие продолжалось, Лизбет начинала понимать, что Родни находится в постоянном напряжении и что ему полезно хотя бы на короткое время забывать о тяжком грузе лежавшей на нем ответственности. Ей казалось, что он чувствует себя обязанным играть роль безупречного капитана, не знающего сомнений и страха, твердой рукой неуклонно ведущего корабль к успеху. И сейчас это тоже было частью его роли — выйти твердой и ровной походкой на палубу, где все напряженно всматривались вперед, пытаясь разглядеть берег.