Тривейн, стр. 94

– Понимаю. Значит, вам действительно захотелось вернуться в глубинку, растить детей и не бояться ходить ночью по улицам? Я вас правильно понял?

– Банально, но это так.

– Отнюдь не банально. Это американская мечта, Бобби. И благодаря таким, как вы, она стала реальностью для миллионов наших сограждан. Вы тоже имеете на нее право.

– Вы очень добры, сэр.

– Ничего подобного. Ведь вы жертвовали собой. Вам, должно быть, уже сорок? – Сорок один. – Сорок один, а все еще бездетен...

– Не хватало времени.

– Конечно, не хватало. Вы полностью ушли в работу. И ваша прелестная жена – тоже.

Уэбстер понял, что первый человек в государстве над ним посмеивается, только не знал почему. Впрочем, президенту не нравилась его жена.

– Она мне очень помогала. – Уэбстер знал, что тут он не лжет. Этим он действительно обязан жене, какой бы дрянью она ни была.

– Удачи вам, Бобби, хотя не уверен, что она понадобится. Ведь вы человек сильный.

– Работа здесь открыла передо мной много возможностей, господин президент. Должен поблагодарить вас за это.

– Приятно слышать... И двери в коридоры власти тоже?

– Простите, сэр?

– Да нет, ничего. Не важно... Всего доброго, Бобби.

Роберт Уэбстер, открывая дверцу машины и садясь за руль, все еще перебирал в памяти этот разговор. Ему не давала покоя последняя реплика президента. Странно... Но потом он с облегчением понял, что теперь можно не думать о репликах. Теперь ему уже на них наплевать. Больше не придется анализировать и обдумывать сотни загадочных фраз всякий раз, когда он лично или весь штаб сталкивались с очередными проблемами. Это больше, чем облегчение: он чувствовал, что возвращается к жизни. Боже! Какое чудесное ощущение! Ему удалось выскочить!

Он притормозил у ворот возле караульной будки и в последний раз махнул охраннику. Завтра они узнают, что Роберт Уэбстер больше не работает в Белом доме. Останется лишь фотография на пропуске и краткие данные о нем, которые теперь ничего не значат. Даже охранники, наверное, поинтересуются... Он всегда был приветлив с ними и вежлив. Никогда ведь не знаешь: вдруг придется изменить на десять – пятнадцать минут отметку об уходе из офиса, выкроить немного времени для себя. Немного – минут десять – пятнадцать, -чтобы пропустить рюмочку мартини или смотаться от какого-нибудь сукина сына. Ребята у ворот всегда были с ним заодно. Они вообще не понимали, почему такой человек, как Бобби Уэбстер, волнуется об отметке на контроле, но охотно выслушивали его ехидные замечание о том, как важно иногда смотаться от каких-нибудь зануд. Если бы не эти их паршивые инспекции и не эти его паршивые встречи... А кроме того, он давал им автографы.

Сколько раз ему это удавалось? Сколько раз он стоял вот так у контроля? Сколько раз умудрялся выкроить несколько бесценных минут, за которые важнейшая информация успевала пройти по телетайпу? Он использовал эту информацию, но всегда готов был сказать, что никогда не получал ее.

Связист.

Все теперь изменилось для «Дженис индастриз».

Все, хватит. Связист отошел от дел.

Он мчался по Пенсильвания-авеню, не замечая пристроившегося за ним серого «понтиака». Внутри «понтиака» водитель повернулся к соседу.

– Слишком быстро он едет. Его вполне могут оштрафовать.

– Смотри не упусти...

– А почему бы и нет? Разницы никакой.

– Потому что это приказ Галабретто! Разница большая. Мы все время должны знать, где он и с кем встречается.

– Дерьмо все это. Контракт вступает в силу только в Огайо, в Акроне. Там мы его и подцепим.

– Если Уильям Галабретто велел пасти его, значит, надо пасти. Я работал с его свояком. Вспомни-ка, что с ним случилось.

Посол Уильям Хилл остановился перед висящей на стене его кабинета карикатурой в рамочке. На ней красовался тонконогий Большой Билли – кукольник, держащий за ниточки крохотные модели бывших президентов и секретарей. Кукольник улыбался, довольный тем, что марионетки послушно пляшут под выбранный им мотив. Ноты порхали над его головой.

– Знаете, господин президент, лишь через год после того, как появилось это безобразие, я узнал, что это за мелодия!

Президент, удобно устроившись в тяжелом кожаном кресле – его излюбленное место во время визитов к послу, – громко расхохотался.

– Ваш друг художник не очень-то нас щадил. Все норовил кольнуть побольнее. Насколько я помню последнюю строчку песенки, там говорится о том, как «все падают ниц».

– Ну, это было давно. Вы тогда не входили даже в сенат. Так или иначе, он бы никогда не рискнул изобразить здесь вас. – Хилл сел напротив президента. – Кажется, именно здесь сидел Тривейн, когда заходил к нам в последний раз.

– А вы уверены, что не в кресле? Меня ведь тогда с вами не было?

– Нет, я помню точно. Как и большинство здесь бывающих, он избегал кресла: боялся показаться бесцеремонным.

– Похоже, теперь он справляется со своей стеснительностью...

Зазвонил телефон.

– Очень хорошо, мистер Смит, – снял трубку посол. – Я скажу ему спасибо.

– Джек Смит? – поинтересовался президент.

– Да. Роберт Уэбстер с женой улетели в Кливленд. Все н порядке. Просил и вам передать.

– Хорошо.

– Могу я узнать, что это значит?

– Конечно. Наблюдение показало, что за Бобби следили от самого Белого дома. Я беспокоился за него. Кроме того, любопытно...

– Похоже, не вам одному.

– И, видимо, по той же причине. Мне сообщили, что один из преследователей – мелкий сыщик: «тень». Кажется, так их называют в комиксах. Он ничего не смог добавить к тому, что доложили наши люди. Уэбстер ни с кем не встречался и никого не видел.

– А по телефону не говорил?

– Звонил в аэропорт и брату в Кливленд, чтобы встретил их с женой и отвез в Акрон. Да еще позвонил в китайский ресторан. Не из лучших.

– Наверняка набитый китайцами. – Хилл негромко засмеялся, возвращаясь к своему стулу. – Он ничего не знает о Тривейне?

– Неизвестно. Вся информация, которой я располагаю, – это то, что он убегает. Возможно, он говорил правду, когда сказал, что сильно запутался...

– Не верю я в это. – Хилл подался вперед всем своим массивным телом. – А что Тривейн? Хотите, приглашу его для беседы?

– О Уилли! Черт бы побрал тебя и твои повадки! Я прихожу спокойно поболтать, расслабиться, выпить, а ты заводишь разговор о делах.

– Но это дело чрезвычайной важности, господин президент. Скажу больше, жизненной важности. Ну так что, пригласить?

– Нет. Пока нет. Хочется посмотреть, как далеко он зайдет, насколько сильно его лихорадит.

Глава 44

– Когда они обратились к тебе? – Филис рассеянно запихнула в камин большое полено.

– Недели три назад, – ответил Энди, сидя на кушетке. Он видел, как подрагивали жилки у ее глаз. – Мне следовало бы сразу сказать, но не хотелось тебя впутывать. Армбрастер говорит, что это вообще безрассудство. С точки зрения политической.

– Ты принял их всерьез?

– Не сразу, конечно. Сначала просто вышвырнул Армбрастера из своего офиса, обвинив во всех грехах. Он утверждал, что произнес целую речь на секретном совещании в Национальном комитете, что с самого начала был против, да и сейчас не уверен... Но начинает склоняться.

Филис повесила кочергу на выступ камина и повернулась к Тривейну.

– По-моему, это безумство, явный обман, в котором замешан подкомитет. Удивительно, что ты пошел на это.

– Но ведь никто и словом не обмолвился по поводу того, что я вношу изменения в доклад... Вот что меня заинтриговало. Невозможно поверить! Мне казалось, вот-вот кто-нибудь хоть что-то предложит, что-то скажет. Я бы их тогда просто испепелил! Но все молчали.

– И тогда ты внес это предложение?

– Да я постоянно вносил их. И сказал сенатору Уиксу, что его, как видно, нетрудно сбить с толку. Он задрал свой аристократический нос – вот так! – Энди передразнил сенатора, – и важно сообщил, что способен ответить на любые вопросы подкомитета. Но здесь вроде бы дело в другом...