Тривейн, стр. 83
Парень до сих нор винил «богатого сучонка», к которому ушел Коффи, в его смерти. Алекс никогда не говорил ему, кто это был, но довольно часто приходил в гости, чтобы отдохнуть от этого «ненасытного существа». И приходил он всегда в чем-то новом, с новыми драгоценностями, а иногда приезжал на новой машине. Однажды он сообщил, что его благодетель прекрасно устроил его в армии, сказал, что ни дня не проведет в казарме, ни надень не уедет из Вашингтона. Да и форму будет носить только днем, а сошьют ее для него на заказ, из мягкой фланели. В общем, как утверждал Алекс, все будет прекрасно! Даже армейская комиссия была замешана в этой сделке. Да и какая организация могла бы отказать его благодетелю?
Ну, а потом его бросили, а может даже и «предали». И продал Алекса этот самый «богатый сучонок»...
Короче, Викарсон узнал достаточно. И сразу же направился в Арлингтон, чтобы увидеться с Боннером.
Боннер помнил Коффи: тот ему нравился, он его уважал, Молодой человек прекрасно знал жизнь племен Северной Камбоджи и выдвигал поистине гениальные идеи о том, как использовать их религиозные традиции при первых контактах. Его советы очень помогли при подготовке боевых операций.
Но что особенно запомнилось Боннеру, так это необычайная мягкость и полнейшая неприспособленность Коффи к тем условиям, с которыми он столкнулся среди камбоджийских холмов. Именно поэтому Боннер относился к нему так строго, почти безжалостно. Конечно, за шесть недель нельзя наверстать упущенное за годы жизни, но, возможно, их может хватить на то, чтобы хоть как-то помочь себе в крайнем случае.
Этих шести недель оказалось явно недостаточно, и Коффи был взят в плен в одной из схваток. Боннер до сих пор корил себя за то, что не проявил большей жестокости при подготовке ученого. Но теперь уже было поздно, хотя урок из случившегося Боннер для себя извлек. Если бы подобная ситуация повторилась и ему дали такого же человека, он был бы беспощаден. Тогда, возможно, человек бы выжил...
– Так вот в чем дело, мистер Тривейн, – закончил свой рассказ Викарсон. – «Любимый, ты ко мне не вернулся...»
– Да, это так, Сэм, – поморщился Тривейн, – и это очень печально...
– Да, конечно... И вполне достаточно, чтобы поставить Брюса на место. Иногда мне нравится Пол Боннер, ко этому обожателю чужих задниц я пожалел бы даже дерьма... У меня есть на то веские основания!
– Не сомневаюсь. А теперь, приняв все это за основу, давай посмотрим, что можно сделать.
– Если вы не хотите копаться в грязи, мистер Тривейн, то предоставьте это занятие мне. Думаю, это дело не для такого, как вы. А вот я, бродячий гений юриспруденции, не откажусь. К тому же, надеюсь, отдельные влиятельные лица не забудут моего вклада... И пожалуйста, разрешите мне врезать ему как следует! Уж очень хочется!
– Вы невыносимы, Сэм!
– Ваша жена однажды сказала, что я напоминаю ей вас, и поверьте, это лучший комплимент, какой я когда-либо слышал... Вам действительно не стоит ни во что влезать. Это моя работа...
– Жена – неисправимый романтик, когда дело касается энергичных молодых людей. И все же это не твое дело. В настоящий момент оно вообще ничье...
– Но почему?
– Да потому, что Родерик Брюс работает не один... Кто-то поддерживает его – из тех, кого Пол Боннер считает своим покровителем...
Викарсон поднял бокал, потому что в комнату спустилась со второго этажа Филис.
– У меня нет слов, чтобы выразить...
– Продолжай, Сэм, продолжай. Иначе не будешь приглашен на обед при свечах, когда Энди уедет.
– И который состоится завтра, – добавил Тривейн. – Уэбстер передал мне желание президента, чтобы я послушал де Спаданте, который должен утром что-то сказать... насчет Боннера... А это означает, что завтра утром я буду в Гринвиче...
– И вернетесь лишь к вечеру. Значит, обед состоится, не так ли, миссис Тривейн?
– Ничего подобного, – ответил Тривейн. – Я хочу, чтобы ты и Алан были здесь к половине шестого. Зажги свечи, Фил, они могут понадобиться...
Глава 37
Марио де Спаданте встревожился: сиделка настаивала на том, чтобы защитные сооружения на окнах были подняты: пусть в комнату по утрам проникает солнечный свет. Это была чужая сиделка, из госпиталя, и Марио, неизменно вежливый к посторонним, поколебавшись, все-таки согласился.
Он знал, что уже приехал Эндрю Тривейн, пару минут назад поставил у госпиталя свою машину, знал, что его встретили. Вот-вот Тривейн войдет в палату. Марио оборудовал свою комнату так, как ему хотелось. Ожидая Тривейна, он устроился на кровати как можно выше, рядом поставили глубокое кресло. Молодой, щеголеватый охранник, стоявший в углу, не сдержал улыбки, когда хозяин давал ему инструкции: как расставить мебель, куда повернуть кровать.
Охранник работал на Уильяма Галабретто из Калифорнии и понимал, что очень скоро де Спаданте попросит его выйти, так что нужно спешить. К лацкану его пиджака была пристроена крохотная камера – американский флаг, украшенный драгоценными камнями. От флага в левый карман тянулся провод.
Дверь открылась. Появился Тривейн. Охранник, удостоверившись, что теперь их в палате трое, закрыл за вошедшим дверь.
– Садитесь, мистер Тривейн! – Де Спаданте дружески протянул визитеру руку, которому пришлось ее пожать: ничего другого просто не оставалось делать.
Молодой человек у стены незаметно для них обоих сунул руку в карман и нажал большим пальцем на металлическую клавишу.
Поспешив как можно быстрее освободиться от рукопожатия итальянца, Тривейн сел в кресло.
– Не могу утверждать, мистер де Спаданте, – сказал он, – что жаждал этого визита. Не уверен и в том, что у нас есть что сказать друг другу...
«Все правильно, – подумал молодой человек у стены. – Хорошо бы теперь, чтобы ты немного подвинулся и смотрел задумчиво, даже несколько озабоченно, что всегда можно выдать за страх...»
– У нас хватает тем для беседы, амиго, – сказал де Спаданте. – Ведь я ничего против вас не имел! Но этот солдат... Ему я обязан смертью младшего брага! Не вам, а ему!
– На него напали, и вы это прекрасно знаете. Мне, конечно, жаль вашего брата, но он был вооружен и бродил вокруг моего дома. И если это был ваш приказ, то вам лучше предъявлять претензии к самому себе.
– Ну надо же. Из-за того, что я прогулялся по чьей-то земле, меня хотели лишить жизни! Куда же в таком случае мы пришли?
– Прогуляться по чьей-то земле – далеко не то же самое, что идти по ней крадучись, вооруженным пистолетами, ножами да еще этой штукой с железными шипами. Ведь именно она была у вас на руке...
«Отлично, Тривейн! – подумал человек у стены. – Особенно хорош жест рукой, ладонью вверх. Как раз то, что надо! Так и должен вести себя капо».
– Я вырос, понимая, что должен защищать себя сам, амиго. Моими своеобразными школами были улицы, а учителями – здоровенные негры, которые любили бить иммигрантов по голове. Дурная привычка, понятно, но хорошо объясняет, почему я так часто держу руку в кармане. Но там нет пистолета, никогда!
– По-видимому, этого вам и не нужно, – проговорил Тривейн, взглянув на стоявшего у стены молодого человека, который не вынимал руки из кармана. – Этот парень – просто карикатура.
«А ты-то, Тривейн!» – подумал человек у стены.
– Эй, ты! – сказал ему де Спаданте. – Пошел вон! Это приятель кузена... Они так молоды, так преисполнены ко мне сочувствия, что я могу поделать? Уходи! Оставь нас одних.
– Конечно, мистер де Спаданте! Как скажете! – Молодой человек вытащил из кармана руку: в ней оказалась коробочка с леденцами. – Не желаете ли, мистер Тривейн? – спросил он.
– Нет, благодарю вас...
– Пошел вон! О Господи, эти дешевые леденцы. Дверь закрылась, и де Спаданте зашевелился, поудобнее устраивая свое огромное тело среди подушек.
– Ну что, – спросил он, – теперь поговорим?
– Я, собственно, для этого и прилетел, – ответил Тривейн. – Только хотел бы, чтобы разговор занял как можно меньше времени. Мне хочется услышать все, что вы имеете мне сказать, и я хочу, чтобы вы выслушали и меня!