Протокол «Сигма», стр. 79

Она увидела, что Хартман повернулся и уставился на нее.

Убийца чуть заметно дернул головой налево, но не повернулся, чтобы взглянуть, кто кричит; он даже на долю секунды не оторвал своего кошачьего взгляда от Хартмана.

Анна целилась точно в середину груди убийцы, в центр тяжести его тела. Это было чисто рефлексивное движение: ее учили стрелять так, чтобы убивать, а не ранить.

Но что же он делает? Убийца повернулся спиной к Хартману, у которого, как теперь увидела Анна, тоже было оружие.

Архитектор держал свою цель в поле зрения; он должен был предполагать, что тот, кто кричал, кем бы он ни был, не представляет для него непосредственной угрозы. В любом случае он обязан следовать своему первоначальному плану. Повернувшись к ней, он отвлекся бы от цели, а этого ему не следовало делать ни в коем случае.

Внезапно убийца начал поворачиваться…

Она ошиблась в своих расчетах его поведения.

Его движение было сверхъестественно плавным и походило на пируэт балерины. Поднявшись на носки, он развернулся на сто восемьдесят градусов, одновременно из-под пальто высунулось дуло пистолета, и с интервалом в считаные доли секунды раздалось несколько негромких выстрелов. Оружие лишь чуть заметно дергалось в его сильной руке. И только обернувшись, чтобы посмотреть, что происходит, она поняла, что он сделал. Боже, спаси и помилуй! Только что у нее за спиной стояли четверо венских полицейских, целившихся в этого человека. И он расстрелял их всех! Каждый его выстрел попал в цель. Теперь все они лежали на земле!

Это было умопомрачительно. Анне никогда в жизни не доводилось видеть столь виртуозного владения оружием. Ее охватил ужас.

Только теперь она услышала панические крики, стоны и невнятные возгласы выведенных из строя полицейских.

Этот человек был профессионалом; он решил сначала устранить все препятствия, а потом покончить со своим объектом. И она была последним из препятствий.

Но, пока он продолжал свое движение в ее направлении, Анна уже успела прицелиться. Она услышала крик Хартмана. Теперь наступила ее очередь сосредоточить внимание на цели. Она нажала на спусковой крючок.

Точно в яблочко!

Убийца повалился наземь, его пистолет с грохотом отлетел в сторону.

Она подбила его.

Но был ли он убит?

Тем временем вокруг воцарился хаос. Подозреваемый, Хартман, стремительно бежал по улице.

Но она знала, что улица заблокирована с обеих сторон полицией. Она метнулась к упавшему, подхватила его пистолет и помчалась вслед за Хартманом.

Стоны раненых полицейских теперь были заглушены громкими криками по-немецки; впрочем, она не знала этого языка, и они для нее ничего не значили.

– Er steht auf! [59]

– Er lebt, er steht! [60]

– Nein, nimm den Verdechtigen! [61]

В конце квартала Хартман бежал прямо к выстроившимся поперек дороги специалистам по наружному наблюдению; те из них, кто имел при себе оружие, успели вынуть его и прицелиться в бегущего. Анна слышала, как полицейские кричали:

– Halt! Keinen Schritt wеiter!

– Polizei! Sie sind verhaftet! [62]

Но тут раздавшийся у нее за спиной шум – он доносился как раз оттуда, где лежал убийца, – привлек ее внимание. Резко обернувшись, Анна увидела, что убийца, шатаясь, влез в свой «Пежо» и захлопнул дверь.

Он был ранен, но не убит и теперь мог удрать!

– Эй, – срывая голос, закричала Анна – остановите его! «Пежо!» Не дайте ему уйти!

Хартман стоял, окруженный пятью Polizei. Пока что она могла спокойно забыть о нем. Поэтому она бросилась к «Пежо». В ту же секунду мотор машины взревел, и автомобиль рванулся с места прямо на нее.

В те доли секунды, которые оставались в ее распоряжении, Анна позволила себе вспомнить недавний случай с «Линкольном Таункар», произошедший в Галифаксе; тогда она мечтала о том, чтобы у нее в руках было оружие и она могла бы выстрелить в водителя. Теперь она была вооружена и раз за разом стреляла в сидевшего за рулем человека. Но в ветровом стекле лишь появилось несколько дырочек, от которых разбегались в стороны тонкие трещинки, а автомобиль, как ни в чем не бывало, набирая скорость, несся прямо на нее. В последний момент она метнулась в сторону, и «Пежо» с ревом, визжа шинами, промчался мимо нее вдоль квартала, где стояли два пустых автомобиля бригады наружного наблюдения – их водители и пассажиры толпились на улице, – и скрылся из виду.

Он ушел!

– Дерьмо! – выкрикнула она и, повернувшись, увидела Хартмана, стоявшего с поднятыми вверх руками.

Стараясь не поддаваться пережитому потрясению, она бегом кинулась вдоль улицы к своему свежезадержанному подозреваемому.

Глава 25

Пациент номер восемнадцать неторопливо бежал трусцой по дорожке тренажера.

Рот его прикрывала небольшая маска, к которой были присоединены две длинные толстые трубки. Ноздри сдавливал зажим.

К его обнаженной впалой груди приклеили лейкопластырем двенадцать датчиков, соединенных тонкими проводами с электрокардиографическим аппаратом. Еще один провод шел к маленькому устройству, пристроенному к концу указательного пальца. Пациент был бледен и покрыт каплями пота.

– Как вы себя чувствуете? – спросил врач, высокий человек с серым лицом.

Говорить пациент не мог, но он поднял вверх оба дрожащих больших пальца.

– Не забывайте, что прямо перед вами кнопка экстренной остановки, – напомнил врач. – Если почувствуете, что вам плохо, нажмите ее.

Пациент номер восемнадцать продолжал трусить по ленте тренажера.

Доктор повернулся к своему маленькому полному коллеге.

– Мне кажется, – сказал он, – что это высший уровень тренированности. Он, похоже, превысит стандарт дыхательного обмена. Да, перевалил за черту. Никаких признаков ишемии. Он по-настоящему силен. Что ж, пусть отдохнет вторую половину дня. А завтра у него начнутся процедуры.

Впервые за весь день врач с серым лицом позволил себе улыбнуться.

Принстон, Нью-Джерси

Когда телефон зазвонил, великий старый принстонский историк работал в своем кабинете в Дикинсон-холле.

Все, что находилось в кабинете профессора Джона Барнса Годвина, можно было датировать сороковыми или пятидесятыми годами, будь то черный телефонный аппарат с наборным диском, дубовый картотечный шкаф или пишущая машинка «Ройял» (он не желал пользоваться компьютерами). Ему нравился стиль того времени, нравился внешний вид этих предметов, их основательность. Все они были сделаны из бакелита, дерева и стали, а не из пластика, пластика и еще раз пластика.

Он не был, однако, одним из тех стариков, которые живут прошлым. Ему нравился сегодняшний мир. Он часто думал о том, как хорошо было бы, если бы его любимая Сара, которая пятьдесят семь лет была его женой, могла разделить с ним все это. Когда-то они часто строили планы множества путешествий, которые намеревались совершить после того, как он выйдет в отставку.

Годвин был историком Европы двадцатого века, лауреатом Пулицеровской премии [63]. Его лекции пользовались в принстонском университетском городке огромной популярностью. Многие из его бывших студентов теперь занимали выдающееся положение в выбранном ими поле деятельности. Самыми яркими среди них были председатель Федеральной резервной системы, председатель «УорлдКом», министр обороны и его заместитель, представитель Соединенных Штатов в ООН, бесчисленные члены Совета экономических консультантов при президенте США и даже нынешний председатель Национального комитета республиканской партии.

Профессор Годвин сначала неторопливо откашлялся и лишь после этого взял трубку.