Протокол «Сигма», стр. 102

Затем посмотрел на часы.

Он сообщит о том, что его известили об активации кредита. Но не сразу. Он выждет несколько часов. А тогда позвонит.

Опоздание можно будет легко объяснить, а они будут благодарны за то, что он предоставил им эту информацию. Конечно, будут.

И, может быть, эта фора позволит мальчишке Хартману взять хороший старт. Во всяком случае, даст возможность прожить на земле еще несколько часов. Это я должен для него сделать, сказал себе Дешнер, это, но никак не больше.

Глава 32

Париж

Двадцатый аррондисман Парижа, самый восточный и самый непрезентабельный район великого города, оседлал высокий холм, у подножия которого проходит Периферик, шоссе, окружающее Париж и обозначающее границу старого города. В восемнадцатом веке эта земля принадлежала виноделам из деревни Шардоннэ. За истекшее с тех пор время виноградники уступили место маленьким особнячкам, а особнячки, в свою очередь, практически полностью сменились неприглядными бетонными строениями. Сегодня такие названия улицы, как, скажем, рю де Виньоль [69], кажутся до смешного не подходящими к заплеванной городской обстановке.

Поездка в Париж проходила очень нервно; каждый случайный взгляд казался многозначительным, полнейшая флегматичность les douaniers, французских таможенников, производила впечатление отвлекающего маневра, прелюдии к предстоящему с минуты на минуту аресту. Впрочем, Анна по опыту знала, как трудно организуются международные операции, насколько сильно бюрократия каждой пограничной службы препятствует эффективному осуществлению директив безопасности. Поэтому ее не удивило, что им удалось ускользнуть от преследователей. Зато она понимала, насколько велики шансы на то, что в следующий раз это так хорошо не пройдет.

Только втиснувшись в переполненный вагон экспресс-метро, идущий в город из аэропорта де Голля, они начали ощущать небольшое облегчение. В конце концов Анна и Бен вышли из станции метро «Гамбетта», миновали большую старинную Mairie, или здание суда, и прошли по рю Витрув до рю дез Орто. Там они свернули направо. Напротив них, по обе стороны от рю де Виньоль, разбегались несколько узких улиц, точно соответствовавших планировке тех самых виноградников, которые они вытеснили.

Район, прилегавший к Шардоннэ и расположенный лишь чуть-чуть южнее Бельвиля, был одним из наименее парижских среди типичных предместий великого города, и его жители могли быть африканцами, испанцами или выходцами с Антильских островов с таким же успехом, как и французами. Впрочем, еще до начала недавнего прилива иммигрантов, буржуа относились к обитателям этого места с презрением. Именно здесь, как было замечено, обычно начинали объединяться бедняки и преступники, отсюда начались выступления мятежников Парижской коммуны, которые, воспользовавшись падением Второй Империи, обрели себе всенародную поддержку по всей Франции. Место обитания разочарованных и отверженных. Главной достопримечательностью двадцатого аррондисмана было кладбище Пер-Лашез, сорок четыре гектара сада, выросшего над бесчисленным множеством могил. Начиная с девятнадцатого столетия парижане, которым никогда не пришло бы в голову даже посетить этот район, не говоря уже о том, чтобы жить в нем, соглашались с тем, чтобы их тела оставались там для вечного упокоения.

Анна и Бен, одетые в небрежном стиле американских туристов, окунулись в своеобразную обстановку района; они обоняли запах жарившихся на лотках фалафелей [70], слушали дерганые ритмы североафриканской поп-музыки, звучавшей из раскрытых окон, и крики уличных торговцев, сбывавших носки без пальцев и истрепанные экземпляры «Пари матч». На улицах толпились люди с кожей самого разнообразного цвета, говорившие со всевозможными акцентами. Попадались молодые художники с проколотыми в самых разных местах телами – они, несомненно, считали себя законными преемниками Марселя Дюшама [71]. Мельтешили иммигранты из Магриба, надеющиеся заработать, чтобы послать немного денег своим родственникам в Тунис или Алжир. Из какого-то закоулка донесся густой и резкий запах гашиша.

– Трудно представить себе, чтобы босс всемирно известной корпорации решил доживать свои годы в таком окружении, – заметила Анна. – Неужели на Лазурном берегу уже негде построить виллу?

– На самом деле это почти идеальное место, – задумчиво ответил Бен. – Если вы всерьез решили исчезнуть, то ничего лучшего просто не найти. Никто никого не знает, никто не хочет никого замечать. Если по каким-то причинам вы решили остаться в городе, это самое суматошное место, какое вы только сможете найти, где нет, пожалуй, никого, кроме чужаков, свежеприбывших иммигрантов, художников и различного рода чудаков. – Бен знал этот город гораздо лучше, чем Анна, и это в значительной степени вернуло ему уверенность в себе.

Анна кивнула.

– Многолюдность как гарантия безопасности.

– Плюс к тому, у вас сохраняется возможность в любой момент выехать отсюда в любом направлении – лабиринт улиц, метро, на котором можно уехать как в город, так и из города, и Периферик. Очень хорошее положение для человека, которому могут потребоваться запасные выходы.

Анна улыбнулась.

– Вы способный ученик. Вы уверены, что не хотите пойти на государственную службу дознавателем? Мы можем предложить вам жалованье в пятьдесят пять тысяч долларов и закрепленное место на автостоянке.

– Заманчиво, – ответил Бен.

Они прошли мимо «Ла Флеш д’ор», ресторанчика с красной крышей под черепицу, выстроенного прямо на оставшихся с невесть каких пор проржавевших рельсах. Оттуда Бен устремился дальше, к маленькому марокканскому кафе, от которого исходил манящий аромат жареной баранины.

– Не могу поручиться за качество, – сказал он. – Но на вид эта еда представляется многообещающей.

Через стекло витрины они видели каменный треугольник, который и был домом номер 1554 по рю де Виньоль. Семиэтажное здание представляло собой отдельный остров, окруженный с трех сторон узкими улицами. Его фасад был покрыт темными пятнами от автомобильной копоти и пестрыми – от птичьего помета. Прищурившись, Анна разглядела жалкие остатки декоративных горгулий: лепнина настолько выветрилась, что казалось, будто фигурки расплавились на солнце. Мраморные карнизы, декоративный фриз и парапеты казались воплощением безумных фантазий строителя давно минувшей эры, когда кое-кто еще мечтал привлечь в этот район «чистую» публику. Здание, которое вряд ли кто-нибудь осмелился бы назвать хоть чем-нибудь примечательным, источало дух неухоженности и пренебрежения.

– Согласно моему источнику, Пейо, его здесь называют «L’Ermite», отшельник. Он занимает весь верхний этаж. Время от времени оттуда доносятся какие-нибудь звуки, и по ним соседи узнают, что он еще жив. По шуму и продуктам, которые ему приносят – бакалею и тому подобное. Но даже мальчики-рассыльные никогда его не видели. Они грузят продукты в кухонный лифт, а потом кабина возвращается, и они забирают из нее свои франки. Мало кто вообще дает себе труд помнить о нем, а те немногие, кто что-то помнит, считают его обычным чудаком. Не забывайте, что чудаков здесь хватает выше головы. – Бен жадно впился зубами в кусок баранины.

– Значит, он живет затворником?

– Совершенным. Избегает не только разносчиков из магазинов – его вообще никто никогда не видел. Пейо говорил с женщиной, живущей на первом этаже. Она, да и вообще все жильцы дома считают, что это пожилой полусумасшедший и болезненно застенчивый рантье. Клинический случай агорафобии. Они и понятия не имеют, что весь этот дом принадлежит ему.

– И вы думаете, что мы явимся без приглашения и даже предупреждения к этому, возможно, спятившему, возможно, охваченному паранойей, возможно, непрерывно думающему об угрожающей ему опасности и уж наверняка нервному и испуганному типу, а он угостит нас диетическим кофе без кофеина и расскажет нам все, что мы захотим узнать?