Мозаика Парсифаля, стр. 2
Они лежали в постели, ее голова – на его груди. Светлые мягкие волосы прикрывали лицо. Он отвел локоны в сторону, взглянул ей в глаза и, рассмеявшись, сказал:
– Ты прячешься.
– Мне кажется, нам постоянно приходится прятаться, – грустно улыбнулась она. – В открытую мы можем встречаться лишь с теми, с кем должны. Все просчитывается. Все регламентировано. Мы обитаем в какой-то передвижной тюрьме.
– Так долго продолжаться не может. Это не будет тянуться вечно.
– Пожалуй, ты прав. В один прекрасный день они решат, что мы больше не нужны, или же просто не захотят иметь с нами дело. Как ты думаешь, они нас отпустят? Или мы исчезнем?
– Вашингтон – не Прага. И не Москва. Мы покинем нашу передвижную темницу. Я с золотыми часами в знак почетной отставки, а ты с тайной наградой, о которой будет упомянуто в документах.
– Ты уверен? Ведь нам так много известно. Пожалуй, даже чересчур много.
– Это и послужит нам самой лучшей защитой. Особенно то, что известно мне. Они постоянно станут задаваться вопросом – а не спрятал ли он где-нибудь свою информацию в письменном виде? Давайте заботиться о нем, беречь его, тепло относиться к нему… На самом деле такая ситуация вовсе не редкость. Мы тихо выйдем из игры.
– Все время приходится думать о защите, – произнесла она, разглаживая его брови. – Ты никак не можешь забыть те первые ужасные дни?
– Они ушли в историю. Я давно все выкинул из памяти.
– А что мы станем делать?
– Жить. Я тебя люблю.
– Как ты думаешь, у нас будут дети? Мы станем провожать их в школу, заботиться о них, когда надо – бранить. Мы будем водить их на хоккей.
– Футбол… или бейсбол… Только не хоккей. Надеюсь, что будем.
– А ты чем займешься, Михаил?
– Скорее всего, преподаванием в каком-нибудь колледже. У меня в комоде завалялась пара дипломов с отличием, так что я очень на это рассчитываю. Я знаю, что мы будем счастливы. Верю в это.
– Чему же ты станешь учить?
Он посмотрел на нее, нежно коснулся ее лица, перевел взгляд на замызганный потолок видавшего виды гостиничного номера и ответил:
– Истории. – Затем он обнял ее и привлек к себе…
Световой луч рассек темноту. Вот он упал на нее – птицу, спасающуюся от огня. Ослепительный свет, который нес ей вечную тьму. Прогремела автоматная очередь – террористы расстреливали террориста. Первые пули попали ей в позвоночник. Она откинулась назад, светлые волосы заструились по спине. Последовали три одиночных выстрела. Глаз снайпера был точен. Пули легли в десятку – шею и затылок, они бросили ее вперед лицом вниз, на небольшое возвышение из земли и песка. Пальцы царапали грунт; залитое кровью лицо было, по счастью, не видно. Последняя судорога, и все кончилось. Никаких движений.
Любовь умерла. Она унесла с собой какую-то часть его самого. Разве они не были частью единого целого? Он поступил так, как должен был поступить. На его месте она сделала бы то же самое. Каждый из них был прав по-своему, и за каждым в конечном итоге стояла чудовищная несправедливость. Он закрыл глаза, невольно ощутив всем своим существом страшную опустошенность.
– А ты, Михаил, чем займешься?
– Скорее всего, преподаванием.
– Чему же ты станешь учить?
– Истории…
Теперь и это ушло в историю. Воспоминания приносят боль. Пусть все станет бездушной историей, так же как первые шаги, иногда вселявшие страх. Эти события перестали быть частью меня. Она тоже ушла из моей жизни, если, конечно, была там когда-нибудь с ее притворством. И все же я исполню обещанное, но отнюдь не ради нее, а ради самого себя. Со мной покончено. Я исчезну и начну все сначала. Уеду куда-нибудь и стану преподавать. Я постараюсь показать всю бесполезность усилий человека…
Услыхав голоса, он открыл глаза. Там, ниже, убийцы из группы Баадера-Майнхоф подошли к казненной. Она лежала, раскинув руки, обнимая землю на месте своей казни – месте, которое было избрано на основании требований геополитики. Неужели и в самом деле она была столь искусной лгуньей? Видимо, так, потому что он верил ей, даже когда смотрел ей в глаза.
Два палача склонились на трупом, чтобы унести недавно полное грации тело и предать огню или глубинам моря. Он не станет вмешиваться; объяснения придется давать позже, когда о всей смертельной комбинации станет известно. И будет извлечен еще один полезный урок. Напрасные усилия… вытекающие из требований геополитики.
Над пляжем неожиданно пронесся сильный порыв ветра. Ноги убийц вязли в песке под тяжестью мертвого тела. Один из них поднял руку в безуспешной попытке удержать на голове рыбацкое кепи с большим козырьком. Ветер сорвал головной убор и понес к дюне, образующей обочину дороги. Человек опустил ноги трупа и бросился спасать свою собственность. Когда убийца приблизился, Хейвелок смог лучше рассмотреть его. В нем было нечто необычное… Может быть, в лице? Нет, в волосах, вьющихся и темных, а от лба к затылку пролегала совершенно белая прядь, которую невозможно было не заметить. Он видел это лицо раньше и видел эту диссонирующую прядь. Но где? Так много хранится в памяти. Просмотренные когда-то досье, фотографии… контакты, информаторы и противники. Откуда этот человек? КГБ? Эта гнусная Военная? А может быть, он принадлежит к какой-то группировке, которая получает деньги из Москвы или специальных фондов резидентуры ЦРУ в Лиссабоне?
Не важно. Эти несущие смерть марионетки и в то же время беспомощные пешки в чужой игре теперь не интересуют ни Майкла Хейвелока, ни, если на то пошло, Михаила Гавличека. Утром он направит через посольство в Мадриде телеграмму в Вашингтон. С ним покончено, он отдал все, что имел. Если начальство пожелает извлечь из него все его познания, он позволит им сделать это. Готов даже лечь в госпиталь для этой цели. Плевать. Но после этого они уйдут из его жизни.
Все станет историей. Прошлое кончилось на забытом богом пляже Монтебелло на побережье Коста-Брава.
Глава 2
Время приглушает боль лучше любого наркотика. По прошествии времени боль или проходит совсем, или к ней привыкают. Хейвелок прекрасно понимал это. В настоящий момент к нему относилось и то и другое. Боль еще не исчезла, но заметно притупилась; болезненные воспоминания на время уходили и возвращались, лишь когда память бередила еще не затянувшиеся раны. Странствия содействовали исцелению, правда, он уже давно не встречался с трудностями, которые приходится преодолевать обычному туристу.
– Как вы могли заметить, сэр, здесь напечатано: «Мероприятие может быть заменено без предварительного уведомления».
– Где?
– Вот здесь внизу.
– Слишком мелкий шрифт, я не могу разобрать.
– Зато я могу.
– Вы это просто вызубрили.
– Нет, знаю по опыту…
А длиннейшие очереди на паспортный контроль. Ожидание таможенного досмотра. Первое было невыносимо, второе нестерпимо. Эти мужчины и женщины из прошлого боролись со скукой, шлепая никому не нужной печатью или набрасываясь на багаж беззащитного путешественника.
Вне всякого сомнения, он был безнадежно испорчен как турист. В его прошлой жизни встречались свои сложности, свои опасности, но они не имели ничего общего с проблемами, которые на каждом углу подстерегают обычного путешественника. Правда, с другой стороны, в той, прошлой жизни, откуда бы он ни уезжал и куда бы ни прибывал, он оставался в передвижной тюрьме. Не в буквальном смысле этого слова, конечно. Надо было проводить встречи, вступать в контакты с агентами, платить информаторам. Зачастую это приходилось делать ночью, в таких местах, где нельзя было различить лиц ни его, ни их. Теперь все стало совсем не так. Уже без малого восемь недель он передвигается средь бела дня, вот как сейчас, когда он шествовал по направлению к офису «Америкэн экспресс» в Амстердаме. Интересно, ждет ли его там телеграмма? Если ждет, то это означает начало. Начало чего-то нового, вполне определенного.