Замок Саттон, стр. 57

Казалось, король находится в странном настроении, которое колебалось от сверхсердечного — слишком громко смеялся и дружелюбно похлопывал своих спутников по спине — до крайне нервозного — беспокойно дергал плечами и осматривался с почти тревожным выражением на лице.

С другой стороны, леди Анна была в приподнятом настроении. Ее темные глаза сверкали от внутреннего жара, будто она только что выиграла большую ставку в игре, от которой уже стала уставать.

Когда Роза держала чашу и полотенце, чтобы помочь миледи умыться в уединении в своей комнате, Анна спросила ее:

— Вы можете хранить тайну, госпожа Вестон?

— Думаю, что да, моя госпожа.

— Тогда слушайте меня. Вчера утром, когда Его Светлость уезжал из Виндзора, был положен конец его супружеству. Он намерен отдать распоряжение, чтобы до его возвращения королева покинула свои апартаменты.

Роза постаралась сохранить на своем лице бесстрастное выражение, как у сэра Ричарда, когда в ответ спросила:

— И куда поедет Ее Светлость?

— Я не знаю. Возможно, в одну из резиденций Уолси, так как он умер.

«Умер и уничтожен! Как сладко звучат эти слова! — подумала Анна. И как в итоге судьба играет мне на руку, ведь именно Гарри, Гарри Перси, в ноябре прошлого года приехал арестовывать Уолси. Хотела бы я знать, вспомнил ли он обо мне, когда произносил слова «государственная измена», помнит ли он, что этот чудовищный церковник — палач нашей любви?»

Роза Вестон сказала:

— Удивительно, что кардинал умер на пути в Тауэр. Словно ему никогда не была предопределена казнь на плахе.

Анна холодно взглянула на нее.

— А жаль! — сказала она.

Этим вечером во время обеда в Большом зале — где также находился герб Екатерины Арагонской, вызывающе сверкающий с камина — все обращались к Анне так, как если бы она уже стала женой монарха. Она первой ступила на большой красный ковер, разостланный в честь приезда Генриха, и сидела во главе стола по правую руку от короля. Роза, сидящая от него с другой стороны, была только рада, что леди Вестон не было. Умышленно или по иной причине, но все открыто говорили о том, что король навсегда оставил свою жену, и девушка, сопровождающая сестру короля, Марию-Розу, утверждала, что все скоро закончится супружеским венцом.

А как все вокруг нее виляли хвостом: «Не хотите ли, миледи, этого?», «Не хотите ли, миледи, того?», «Не осчастливит ли миледи нас своим пением?» — и Фрэнсис старался больше других. Розе хотелось знать, как долго она сможет выдержать эту бесконечную трапезу, наблюдая, как ее муж не сводит глаз с миледи, и все это время ее терзала печаль. И как бы она ни крутилась в своем кресле, от этой боли невозможно было избавиться, и не было сил ее выносить. Но положение хозяйки дома, принимающей короля Англии, не позволяло ей ерзать на своем месте.

Наконец ужин кончился, и в зале появился шут. Испанец Пабло вышел на смену музыкантам, которые играли на балконе на протяжении всей трапезы. Вращая своими темными глазами, он подошел к леди, опустился перед ней на одно колено, и зазвучала чувственная песня, рожденная в его родных краях, песня, которая вызывала в воображении прекрасные картины: балконы, увитые диким виноградом, сады с фонтанами, где в лунные ночи встречаются влюбленные. Должно быть, именно из этих мест и прибыла принцесса Екатерина, чтобы выйти замуж за принца Англии Артура. Возможно, такая мысль мелькнула и у Его Светлости, потому что он слегка поморщился. Или ему, как и Розе, не понравилась развязность шута? Тем не менее, какова бы ни была причина, он захлопал в ладоши и крикнул:

— Эй, парень, давай что-нибудь повеселее. Этот вечер не для грусти.

Кланяясь, Пабло быстро переменил мелодию, и зазвучало одно из произведений Его Светлости. Проделка шута возымела успех, потому что король снова заулыбался и потянулся к руке леди Анны.

Роза, наблюдавшая все происходящее словно в тумане, запомнила самое последнее впечатление перед тем, как потерять сознание. Она видела удовлетворенную, едва заметную улыбку на губах сэра Ричарда и поняла, что он выбрал своего нового покровителя: она видела короля, черты которого становились расплывчатыми, и он из-за своей одержимости напоминал великовозрастного школьника, она видела Фрэнсиса с обожанием и поклонением не сводящего глаз с девушки, которой предстояло взять власть над всеми присутствующими.

Было даже к лучшему, когда она почувствовала, что не в состоянии говорить, и стала медленно сползать со стула, а то она могла бы выкрикнуть то, что чувствовала на самом деле: «Будь ты проклята, Анна Болейн!» Она словно провалилась в темноту. Падать в обморок — как это было не похоже на Розу! Она, которая всегда считала себя самой сильной, выросшая на природе, жизнерадостная и неунывающая. Но эта боль, становящаяся все сильней, переходящая в агонию, заставила ее осознать, что она теряет ребенка: плоду их любви с Фрэнсисом не суждено родиться.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Все на ней сияло, переливаясь, начиная с головы, сверкающей драгоценностями, до атласных туфелек на ногах. С первыми лучами солнца фрейлины Анны Болейн уже были на ногах и крутились в ее апартаментах в Виндзорском замке, помогая своей госпоже подготовиться к самому важному дню в ее жизни. И теперь она стояла перед ними в своем торжественном одеянии из темно-красного атласа с богатой меховой отделкой из горностая, ее кожа блестела от ароматических масел; в волосах сверкали узорные сплетения бриллиантов. Было 1 сентября 1532 года, она готовилась стать пэром; в Англии женщина была удостоена такой чести впервые.

Другая была уже средних лет, толста и с одутловатым лицом, к тому же немодно одета, начиная с обносившегося головного убора до заметно изношенных туфель. С раннего утра королева Екатерина находилась со своим маленьким трогательным «двором» в Море — бывшей резиденции покойного кардинала Уолси. Две из оставшихся у нее служанок — по приказу короля ее свита была сокращена до абсолютного минимума — поднялись вместе с ней. Они старались делать для королевы все возможное, но их ухищрения не могли скрыть заштопанный халат, морщинистое лицо, измученное безысходностью, седые, похожие на солому волосы под шляпкой. Это было 1 сентября 1532 года, и королева, дочь Кастилии, была лишена всех почестей, за исключением своего титула и добродетелей своего смиренного духа.

Розе, стоявшей несколько поодаль, но внимательно наблюдавшей за леди Анной, казалось, что еще никогда ни к кому она не испытывала такой неприязни, какую чувствовала в тот момент. Все в Анне было обманчиво и лживо: ее постоянное торжество, чрезмерное превознесение себя, преувеличенное ощущение победы. Роза боролась с желанием ударить это умное смуглое лицо и крикнуть: «Вот! Это за королеву Екатерину, это за моего мертвого ребенка, а это за моего мужа, который прожигает свою жизнь, очарованный тобой. А это — за то, что ты слишком самодовольна, и это в тебе не переменить».

Но такие мысли — а их стало слишком много после того, как у нее случился выкидыш — необходимо было гнать от себя. И если уже Фрэнсиса надо защищать — а Розе казалось, что с каждым днем он все больше погружается в лень и праздность, — она должна вести двойную игру. После потери младенца, примерно год тому назад, с разрешения доктора Бартона Роза вернулась в свиту Анны. Без всякой логики, сама понимая в глубине души, что это несправедливо, Роза обвиняла в том, что лишилась ребенка, свою госпожу. Доктор Бартон нахмурился и посмотрел на Розу, когда она стала странно настаивать на том, что это леди была причиной ее выкидыша.

— Кто может знать, госпожа Вестон, что в действительности стало причиной вашего несчастья? Езда верхом, потребовавшая большого напряжения, конечно, сказалась на вашем состоянии, но мы не можем все объяснить только этим. И почему вы не хотите оставить жизнь при дворе и поселиться в поместье Саттон? Скоро вы бы смогли снова зачать ребенка, я в этом убежден.