Крестный отец Катманду, стр. 15

Тиецин снова помолчал. Я терпеливо ждал продолжения.

— Это единственная допустимая причина, почему можно делиться такими знаниями. И я согласился поделиться с вами, друг мой, не потому что вы употребили какую-то тайную формулу и трижды попросили меня, а потому, что, трижды попросив, вы дали мне понять, что вам эти знания будут нужны так же сильно, как мне. И пусть все Будды отнесутся к вам с сочувствием.

Он отвернулся, словно не в силах глядеть на мои будущие страдания. Это сейчас, оглядываясь назад, я так говорю. А тогда испытывал только волнение.

— Возвращайтесь в свой пансион. Завтра к вам придут, чтобы начать подготовку. Она займет семь дней — вы же знаете, что боги помешаны на цифре «семь». Не знаю, насколько это необходимо, но там, где возможно, будем придерживаться правил.

Из такси по дороге в пансион я позвонил Викорну и сказал, что заболел лямблиозом и вернусь только после выходных.

О своем посвящении, фаранг, говорить не могу — это против правил, и с меня взяли клятву, что я буду молчать. Могу кое-что рассказать о подготовке. Монахиня, пришедшаяся в мой номер в пансионе «Катманду» и вызвавшая своим видом шок во всем заведении, была та самая, что просила милостыню у ступы. Она выглядела такой же дряхлой, как в тот день: лицо в морщинах, волосы всклокочены, во рту не хватает большинства зубов, но ум остер как бритва, — и объяснялась по-английски с ооновским выговором. Разговор происходил примерно так:

Монахиня: Вам случалось просыпаться в страхе до рассвета?

Я: Почти каждую ночь.

Монахиня: Ваш страх зарождается в области пупка?

Я: Выше. Где-то между пупком и солнечным сплетением.

Монахиня: И как вы с этим обходитесь?

Я: Ум отыскивает конкретные вещи, о которых следует беспокоиться, и страх растворяется.

Монахиня: Эти вещи, о которых вы беспокоитесь, — они связаны с недавними действиями, утверждениями или событиями, которым вы были причиной?

Я: Всегда.

Монахиня: Хорошо. Нужно, чтобы вы это в себе развили. Скоро вы начнете беспокоиться о вещах, которые случились давным-давно. Затем — о невероятных жестокостях, которые совершили в предыдущих жизнях. Вам сразу не понять, но эта уязвимая область вокруг пупка — единственная зона, которая у вас полностью от человека. Остальное — от животного и дьявола. Необходимо усилить страх, чтобы вы стали больше человеком. Страх превратится в дисковую пилу кармы и раскроит ваше эго. Маловероятно без посторонней помощи вам физически остаться в живых. Не исключено, впоследствии вам многие годы придется сидеть на лекарствах. Уж не вините нас. Вы сами настояли, а учитель не смог вам отказать.

Я: Такое впечатление, что вы собираетесь разрезать меня пополам, а затем столкнуть половины друг с другом. Похоже на шизофрению.

Монахиня: Именно так. Когда мы с вами закончим, вас не будет покидать смертельный ужас, что из недр эго появится хотя бы одна мысль, потому что единственная мысль оттуда способна отправить вас до конца жизни в сумасшедший дом. Этот путь только для окончательно отчаявшихся — духовно изголодавшихся фанатиков, смертников-бомбистов собственного внутреннего мира. Не передумали, пока учитель не открыл вам мантру?

Я: Нет.

Глава 10

В самолете на обратном пути в Бангкок, когда в голове, словно треснувший колокольчик, бренчала мантра Тиецина, я задал себе вопрос: почему я стал негодяем? Потому что моя любимая жена убедила меня, что моему сыну, которого я любил еще сильнее, чем ее, необходимо дорогостоящее образование, чтобы он не стал, как его отец, коррумпированным полицейским. Но стоило мне принести благородную жертву — расстаться со своей целостностью, — и я почувствовал себя так, будто тону в нечистотах. Я винил разрушающий мир капитализм: чтобы выжить, требовалось превратиться в полное дерьмо, но жена и дети возненавидят тебя за то, что стал дерьмом и не сумел оградить их от себя самого. Наверное, единственное решение — родиться богатым, хотя и в этом случае найдется способ прижать тебя с налогами. Но почему тибетский буддизм? Почему Тиецин? У меня не находилось ответа, разве вот такой неубедительный: старая добрая Тхеравада [29] хороша для выращивающих рис фермеров, а для копов с нервами на пределе требуется снадобье посильнее. Зато теперь я уже не мог пожаловаться на действенность лекарства.

Во время регистрации я попросил посадить меня в кресло у иллюминатора с левой стороны. Не мог устоять — хотел посмотреть на горы. Горы, горы… Совершенная завершенность, впечатляющая непохожесть каждой занимающей среди других только ей одной присущее место. Несомненно, их возвели боги — человеческое существо не способно достичь такой гармонии в хаосе. Здесь они главенствовали над всем, и, возможно, это их вид подтолкнул меня решиться на безумие.

Ничего нет хуже обезьяньего ума, с которым я родился. О встрече с полковником Викорном я не думал. У меня появился новый учитель. Но Викорн, конечно, серьезная проблема. Ты, фаранг, полагаю, посоветовал бы начать все круто с чистого листа и послать куда подальше продажного гангстера-копа, то есть моего босса? Что ж, не знаю, как на Западе, но на Востоке все не так просто. Хотя бы потому, что меня связывало с ним гатданью — нечто вроде кровного долга. Каждый таец обязан кому-то, кто спас ему жизнь. А Викорн спас жизнь мне и моему задушевному другу Пичаю (перед тем как тот погиб и возродился в образе моего сына). Пичай, когда мы были еще подростками, убил наркоторговца, а Викорн дал нам с ним работу. В Таиланде забвение долга — наихудший грех, совершив который человек попадает в самый страшный ад. И еще: если я предам полковника, то буду непременно убит. Что тогда станет с моими дорогими женой и сыном?

Три с половиной часа — весь полет до Бангкока — я изводил себя подобными мыслями и наконец решил выбрать средний путь. Я буду убеждать Викорна бросить торговлю героином, после того как очередная поставка товара позволит ему расправиться с генералом Зинной.

Как только я принял решение, все вокруг снова стало радужным. Я знал, что сумею убедить старика. В конце концов, он вступил в такой период жизни, когда каждый здравомыслящий человек заботится о том, какая будет его следующая инкарнация.

Из самолета я вышел с легким сердцем.

— Что тебе кажется неправильным в поставке героина? — спросил сидящий за огромным старинным столом Викорн. — Почему все должно доставаться фармацевтической промышленности? Доктора хотят запретить веселящие наркотики и в то же время превратить любой человеческий опыт в излечимую болезнь. Будут лекарства, чтобы спать, чтобы просыпаться, лекарства, чтобы писать и для эрекции. Для них тело — бездонная нефтяная скважина недугов, которую можно нещадно эксплуатировать. Это величайшее в истории мошенничество. Существуют безобидные наркотики: например гашиш или опиум, — но, к несчастью, их очень уж легко производить. Что происходит дальше? Их ставят вне закона и находят замену, для производства которой необходима лаборатория. Берется патент, и вашей корпорации обеспечено сто лет безбедной жизни. А тем временем люди умирают от законно прописанных наркотиков или страдают хуже прежнего. Слышал о виоксе? Слышал о талидомиде? От этого замечательного продукта происходят впечатляющие мутации. Дети рождаются с растущими из глаз пальцами или с лицом на макушке. А что скажешь о сероксате и прозаке? Они доводят людей до мании убийства. Ежегодно от прописанных лекарств в США умирают более ста тысяч человек. Это больше, чем наркотики убивают за десятилетие. Кстати, самый главный убийца среди наркотиков — спиртное. Пивовары и хозяева ликеро-водочных заводов не любят нас, потому что мы предлагаем товар более высокого качества, он прямой конкурент их продукции.

Викорн встал и начал прохаживаться по кабинету.

— Конечно, несчастья случаются. Но каждый разумный человек, прежде чем первый раз уколоться, должен соблюдать элементарные правила. Вот почему я не одобряю продажу наркотиков детям — они склонны к риску. Но что поделаешь, от детей никуда не деться. Что такое ксанакс, [30] который официально продают во всех аптеках? Заменитель героина. А прозак? Дорогой заменитель марихуаны с той лишь разницей, что он не повышает настроение, а дурит голову. Я занимаюсь тем, что предлагаю знающим покупателям оригинал. То же самое с французским сыром. Камамбер lait cru [31] из-за бюрократического идиотизма в Европе запрещен, и любителям приходится покупать его из-под прилавка.