Скажи смерти «нет!», стр. 76

Как замечательно, что у нее есть Барт! Вначале она была не уверена, правильно ли они делают, что Барт едет сюда. О чем они будут разговаривать с Бартом каждый день? Здесь труднее будет обманывать его, делая вид, что все в порядке. Слишком много он будет знать, слишком многое увидит. Он уже не будет верить ее рассказам. Он ничего не говорил ей в первые недели, но и новое выражение, появившееся у него в глазах, и то, как, взглянув на других женщин, он отворачивался, и то, как держа ее за руку, он украдкой щупал ей пульс, — все говорило о том, что он догадывается. И тогда ей начинало казаться, что ни за что не нужно было разрешать ему приезжать сюда.

Но сейчас все стало по-другому. Сейчас, когда она определенно шла на поправку, его присутствие только придавало ей силы, и бессонными ночами мысли о Барте приносили ей глубокую радость. Ей казалось, что она недостойна всего, что посылает ей жизнь, что ей дано слишком много. Она не заслужила такой любви.

Порыв ветра швырнул на железную крышу капли дождя, словно град осколков хлестнул по листве перцового дерева. Палата была похожа теперь на темную пещеру, и в темноте белели лишь сбившиеся в ком простыни на койке Шерли. Джэн немного подвинулась — у нее ныла спина. Потом тихонько налила себе воды. Связки болезненно напрягались при каждом глотке. Она пожалела, что под рукой нет свежей ночной рубашки — ее рубашка уже намокла от пота.

Некоторое время она лежала, глядя в темноту, слушая, как шумит дождь и ветер, как хлопают ставни на веранде, думая о Барте. Потом она погрузилась в полудремоту, и ей показалось, что койка ее куда-то поплыла и стала невесомо парить в пространстве между потолком и полом.

Ей чудилось, что она бросается в волны прибоя, ощущает холодное прикосновение моря к разгоряченному телу, ощущает, как песок осыпается у нее под ногами и морская пена вскипает у лица. Она снова поднялась на зеленоватом гребне волны и почувствовала, как волна, прогнувшись, схлынула под ней и рассыпалась облаком пены, оставив на этом месте лишь искристо-звездную пропасть. Вместе с Бартом она бродила по бескрайному простору — иглы золотого дождя кололи им тело, ветер неистово трепал волосы, развевавшиеся у запрокинутых лиц, планеты хороводом кружили вокруг них, свистя, словно ветер в деревьях, и звезды дрожали в танце под перестук небесных кастаньет.

Джэн нехотя пробуждалась от сна, потревоженная стуком эмалированных тазиков. В глаза ей ударил незатененный свет лампы, горевшей посреди палаты, полоска неба в противоположном окне была еще совсем темная, и холодный ветер задувал в открытую дверь.

Молоденькая сестра, заменявшая сестру Конрик во время ее выходных, бегала взад и вперед по палате с тазиками теплой воды и будила больных, которые при этом недовольно ворчали.

Больные ненавидели этот утренний час.

— Ну, Шерли, проснись же! — весело крикнула сестра.

Шерли спросонья угрюмо таращилась на сестру, и ее худое, изможденное лицо и всклокоченные волосы выглядели в этот час неуместно и бессмысленно юными и трогательными.

— В одно прекрасное утро я горло перегрызу тому мерзавцу, который станет меня будить ни свет ни заря и совать мне под нос этот таз!

— Ну, ну, Шерли, пожалуйста, не надо ругаться!

Сестра подала Шерли туалетные принадлежности и полотенце, подождала, пока она справится с приступом кашля, и понесла тазик к следующей больной, которая встретила ее так же неприветливо.

С того конца палаты сестру окликнула миссис Холл:

— Идите ко мне, сестра! Только я вам и буду сейчас рада. Мне надо привыкать вставать рано. Когда домой вернусь, нужно будет и мужа провожать на работу и дочурку собирать в школу.

— О господи боже! — простонала Шерли. — И чему они так радуются?

Мирна с трудом села на койке, протирая заспанные глаза.

— Иногда я жалею, что я не на веранде лежу. Туда хоть тазики приносят не раньше шести.

Шерли поежилась.

— Ну уж нет.

Она уселась на постели и, раздевшись до пояса, намылила свои исхудавшие руки.

«Она выглядит так, будто только что из концлагеря вышла», — подумала Джэн, глядя на тело Шерли, и содрогнулась, вспомнив, как таяла с каждым днем миссис Карлтон.

Теперь уже все женщины проснулись, и их кашель гулко раздавался в утренней тишине. Спала только больная у двери: снотворное утоляло боль и бессонницу.

Джэн села на койке, выбираясь из пропитавшейся потом ночной рубашки, и стала ждать, пока сестра помоет миссис Майерс и подойдет к ней.

— Я такой странный сон видела… — обернулась она к Мирне.

Сестра, нахмурившись, посмотрела на нее.

— Пожалуйста, не разговаривайте, миссис Темплтон. Вы же знаете, что вам нельзя разговаривать.

Джэн удивленно взглянула на сестру.

— Мне? А почему?

— Не знаю. Я только знаю, что вам с сегодняшнего дня предписано не разговаривать. И, пожалуйста, не снимайте рубашку, пока я не подойду и не помогу вам. Я сначала вас вымою, а потом уж вон ее разбужу.

Сестра кивнула в сторону тяжелобольной, что лежала у двери, потом ушла.

Джэн смотрела ей вслед, снова опустив рубашку на плечи. Она подумала, что она, может, ослышалась, и взглянула на Мирну. Но Мирна не смотрела на нее — она с каким-то яростным усердием чистила зубы. Джэн повернулась к Шерли, но и Шерли, казалось, была поглощена изучением какого-то пятнышка на собственном подбородке. Джэн обвела палату глазами, полными отчаяния, но не встретила ничьего взгляда, кроме взгляда миссис Майерс, которая с сочувствием и жалостью молча смотрела на нее через проход.

К тому времени, когда Барт начал разносить тазики с водой по двадцать первой палате, Джим Чэмберс уже спал, хрипло дыша во сне. А когда Барт кончал обход, за округлыми холмами на горизонте разлилась утренняя заря, и в ее сиянии поблек свет электрических лампочек под потолком палаты. В зарослях эвкалиптов возле конюшни громким смехом заливались кукабарры [12].

В шесть часов Барт принес тазики с водой больным на веранду. Эти проявляли еще меньше желания подниматься, чем больные в палате. Дождь уже прошел, но ледяные порывы ветра хлестали их мокрые тела, когда они умывались, сидя в постели.

Больные бойко ругались в перерывах между приступами кашля и проклинали судьбу, приковавшую их к этой веранде, где за лето солнце все глаза выжжет, а зимой такой ветер поднимается, что, по выражению Пэкстона, аж до самых кишок пробирает.

Тем временем волнистые склоны холмов начали золотиться, небо из зеленого стало синим, облака занялись багрянцем, и в воздухе повеяло первым осенним холодом. Где-то вдали замычали в своих стойлах коровы, возбужденно залаяли собаки, мир просыпался, золотистый, умытый росой, и двадцать первая палата приветствовала его пробуждение нестройным кашлем.

Глава 47

Когда Барт вернулся после выходного дня в больницу, доктор Хейг объяснил ему, что они предписали Джэн режим молчания, чтоб обеспечить ее горлу максимум покоя.

— Нет, нет, ей не хуже, — ответил доктор на вопрос Барта, — уколы принесли ей пользу, а режим молчания позволит ей сейчас совсем не напрягать гортань, вот и все.

А когда потрясенный этим сообщением и раздираемый страхами Барт пришел на работу, он узнал, что Джим Чэмберс умер в тот же вечер, вскоре после его ухода. Он увидел, что койка маленького аборигена Дарки тоже пустует.

— А куда Дарки перевели? — спросил он удивленно.

Воцарилось молчание. Прежде чем ему успели ответить, Барт уже мысленно обозвал себя ослом.

— В гости отправился к бабушке, — протянул, не отрываясь от спортивных известий, Боб Шейл, сосед Дарки.

Все молчали. «В гости отправился», — отозвалось в мозгу у Барта. Барт с болью припомнил личико спящего парнишки в тот предрассветный час.

— Чинарик есть? — грубо спросил Боб. — Я свою норму уже выкурил.