Скажи смерти «нет!», стр. 7

Они побежали вдоль состава к ее вагону.

В дверях она остановилась.

— Спасибо за компанию, — она улыбнулась ему. — А теперь пойду растолкаю мужа, он там храпит без задних ног.

Раздался гудок, потом шипение выпускаемого пара покрыло все остальные звуки.

Барт поднял руку, шутливо взял под козырек и, побежав вдоль платформы, вскочил на подножку уже уходившего вагона.

Да-а! Забавно это вышло. Встретилась ему девушка среди ночи, поболтала с ним за чашкой чаю, приглянулась ему, а, оказывается, у нее там муж «храпит без задних ног». Она нарочно сказала ему об этом. Барт вспомнил ее задорно приподнятые брови, зовущий рот, высокую грудь, обтянутую свитером, и удивился, как ему вообще удается спать, этому мужу.

Чашка чаю окончательно прогнала сон, а встреча с девушкой взволновала его. Он свернул сигарету, закурил и, снова высунувшись в опущенное окно вагона, стал смотреть на расстилавшуюся перед ним волнистую равнину. Вышел горбатый месяц, осветив восточную часть неба, и на его фоне стеной вырисовывались дальние отроги Голубых гор. Вскоре темнота стала рассеиваться, как прозрачная завеса, и бледное сияние осветило скошенные луга и одинокие фермы, спящие под серебряным лунным покрывалом; густые тени елей, дубов и раскидистых ив казались неуместной и чуждой роскошью в этом мире бледных теней, какими-то пришельцами в этом спящем пространстве, где только тощие, как скелет, эвкалипты были на месте.

В венце холмов бледно роились огни Батерста. А вскоре появился сам город, и при виде его на Барта нахлынули горькие воспоминания, травившие душу. Он вспомнил такую же вот ночь, как эта, когда мать, отец, маленькая Нэнси и он до самого утра ждали здесь отправления на фронт восьмой дивизии. Его брат Боб был в этой дивизии, и все они приехали в Батерст, чтобы проститься с Бобом. Конечно, официально отправка дивизии считалась военной тайной, но, пожалуй, родные доброй половины всех солдат дивизии съехались в этот сонный городок, чтобы в последний раз увидеть своих перед разлукой. Барт тогда еще учился в средней школе.

Он вспомнил, как грохотали по дороге огромные военные грузовики, как глухо отдавался топот кованых ботинок на бетонированном шоссе, как с подъездной дороги, ведущей к станции, доносился топот тысяч марширующих ног. Была июньская ночь, как и теперь, но было морозно, и бедняги солдаты дрожали в своей тропической форме. Чтоб хоть немного согреться, они надели свои тонкие дождевики с капюшонами, и в ночи их остроконечные капюшоны, торчавшие поверх поклажи, отбрасывали фантастические тени. Туго натянутые ремешки тропических панам, сдвинутых на затылок, врезались им в щеки.

Барт вспомнил, как тихо плакала в стороне мать, как, надвинув на самые глаза широкополую шляпу, молча и строго застыл его отец, как прижималась к отцовскому рукаву дрожащая Нэнси. Он вспомнил, как Боб выскочил из строя, наспех поцеловал их и торопливо пожал им руки на прощание. Загорелое лицо брата было непривычно суровым.

Барт поежился от утреннего холода. Он снова ощутил запах петуний из станционного садика и не мог понять, что принесло этот запах — утренний ветер или его воспоминания. Небо было прозрачно-зеленоватым в то утро, и в нем мерцали две бледные ленты комет. Барт вспомнил, как тронулся, наконец, поезд, как он пронзительно, словно петух, прощально загудел: «Ду-ду-ду-ду-ду», как завыли свистки сирены, захлопали петарды, и протяжный крик отъезжающих таял в воздухе, разворачиваясь змеей, пока не пропал вдали. Теперь до них доносилось лишь далекое пыхтение паровоза, преодолевавшего подъем. А потом исчезло и оно, стало тихо-тихо, и только слышно было, как все так же вполголоса плачет в стороне мать.

Барт натянул шинель поверх свитера. Возбуждение улеглось, И им овладело чувство тщеты и безнадежности. Чертова жизнь! Хорошо его отцу — он так и живет, как жил. Он как будто рожден был для этого дела, и оно ему нравится. Другой жизни он просто не знает, и он получает удовлетворение от одной мысли, что так много потрудился и все еще много трудится для того, чтобы накормить голодающий мир. Пусть уж он этим тешится, все равно как страус, который зарывает голову в песок. И в общем его можно понять, когда он критикует сына за то, что он живет не так, и когда советует ему трудиться для будущего и так расходовать время, силы, энергию, чтоб лучше было в будущем. Все это так, если б у нас было будущее, а будет ли оно? Взять Боба. К нему должно было перейти все хозяйство, и он любил хозяйствовать. Убит. Через тысячи кругов ада прошел, пока смерть над ним не сжалилась и не принесла освобождение. А если б остался жив и вернулся, когда все это улеглось, что бы он в этом хозяйстве нашел? Надрывай кишки всю жизнь и кончишь тем же, чем отец: он ведь все еще надрывается, чтобы выплатить по закладной деньги, которые взял, чтоб хоть как-нибудь продержаться во время кризиса. Теперь много кричат о благородной роли фермеров в этой войне. А пройдет несколько лет, еще один кризис начнется, и фермеры снова сползут туда же, где были десять лет назад.

Мысли Барта вернулись к девушке, которую он встретил на станции в Орандже. Интересно, что у нее за муж. Может, если б они встретились еще где-нибудь, их мимолетная встреча к чему-нибудь и привела. При теперешней жизни нельзя время зря терять. Он много видел ребятишек, которые все старались для своего будущего, а им до него и дожить не пришлось. Черт бы с ним со всем, конец один. После того как ты видел Хиросиму и слышал, как уверенно эти янки в оккупационных войсках говорят, что готовятся к третьей мировой, — после этого дураком и растяпой нужно быть, чтобы что-нибудь упускать в жизни. Он вспомнил нежную линию щек той девушки, ее высокую грудь, и у него даже зуд появился в ладони, словно он прикоснулся к этой груди.

Свежий и сладковатый запах скошенной люцерны прилетел с приречных лугов и повис в вагонах поезда, который вдруг замедлил ход, проезжая через Келзо. Барт пристроил ранец поудобнее и растянулся в проходе. Поезд снова набирал скорость. Барт надвинул панаму на глаза, стараясь заслониться от света висевшей над ним лампочки, и заодно отгородиться от одолевавших его воспоминаний и желаний, но они продолжали преследовать его и во сне, вплетаясь незаметно в ритмичную песню колес. Знакомые названия— Уоллерауанг, Литгоу, Содуолз — вторгались в его сон и, застыв на мгновение где-то между сном и пробуждением, уносились прочь, растворяясь в тяжелом пыхтении паровоза, снова преодолевавшего среди скал крутой подъем на подходе к вершине Маунт Йорк.

Глава 4

Поезд прибыл на Центральный вокзал в половине шестого, и Барт отправился в солдатское общежитие, принял ванну и немного поспал. И вот теперь, гладко побрившись, закусив, надев чистую рубашку и защитные форменные шорты, он ждал Джэн возле пристани Мэнли, наблюдая за потоком людей, пробиравшихся от трамвайной остановки к парому.

Вот, наконец, и Джэн — спешит через дорогу с чемоданчиком в руке. Барт забрал у нее чемодан и легонько коснулся губами ее губ.

— Я тихонечко, чтоб не испортить то, что ты там так здорово для меня нарисовала.

Он залюбовался пленительным спокойствием ее лица, каждый раз поражавшим его.

— Прости, Барт, я опоздала. Но я думала, еще времени много осталось и решила дойти пешком. Ненавижу эти трамваи…

— Это да. Но с таким чемоданом! Нелегкая работенка!

Они прошли через турникет и медленно продвигались с толпой, поднимавшейся по трапу на «Кёрл-Кёрл».

Когда они уселись на носу парома, Барт зажег две сигареты — одну для Джэн, другую для себя, и некоторое время они курили в молчании. Утреннее солнце зажгло мерцающим светом воды залива, но дальний берег был скрыт в дымке тумана, рожденной испарениями с поверхности моря, легкой, словно дыхание на поверхности зеркала.

Барт вытянул руку вдоль спинки сиденья и уперся ногами в борт. Джэн притихла рядом с ним, уйдя в себя. «Она всегда так, — думал Барт. — Пока первым не подашь пример, она и будет такая вот сдержанная, напряженная». Он смотрел сбоку на ее профиль, четко вырисовывавшийся на фоне подернутого дымкой синего неба. Пряди ее волос золотило солнце и трепал морской ветерок.