Корсар и роза, стр. 74

— «Mala tempora currunt» [51], — продекламировал Спартак, вспомнив пророческие слова нотариуса Беллерио.

Сколько лет прошло с их последней встречи? Около пятнадцати. В то время сам он был наивным юнцом, твердо верившим, что можно оставаться в стороне от жестоких игр фашистского режима. Только теперь Спартак начал осознавать, насколько прав был старый мудрец, предупреждавший еще пятнадцать лет назад о том, что фашизм породил чудовищ, гнездившихся повсюду и готовых уничтожить любого, кто не разделял их взглядов.

Лена налила кофе в чашку, щедро добавила сахару и размешала его ложечкой, дрогнувшей у нее в руке. Фарфор задребезжал, перекликаясь с мерным тиканьем настенных часов в прихожей. Страх сгустился над ними, оба физически ощущали его присутствие, словно в кухне появился призрак.

— Он был таким хорошим человеком, таким чистым и благородным. Так любил жизнь и никогда никому не делал зла! — вновь заговорил Спартак. — Я еду в Котиньолу. Помоги мне собраться, приготовь одежду. Я выезжаю немедленно, — повторил он, допив кофе.

— Я с тобой, — предложила Лена.

— Не хочу, чтобы дети оставались одни, — возразил Спартак.

— Финни останется с ними.

— Нет-нет, мне все-таки будет спокойнее, если с ними останешься ты. Ты должна беречь их и себя, Лена. У меня нехорошее предчувствие, — вырвалось у него. — Надо будет разыскать Одетту и известить ее, — добавил он озабоченно.

— Но я понятия не имею, где она, — сказала Лена.

— На вилле кто-нибудь наверняка знает, где ее найти, — заметил Спартак.

Напоследок он крепко обнял ее:

— Я так тебя люблю, Маддалена. Береги себя.

Лена давно уже убедилась на горьком опыте, что беда никогда не приходит одна.

Настенные часы пробили четыре удара, и она уже собиралась снова лечь, когда телефон вновь зазвонил.

— Простите, что разбудил вас, синьора Рангони, — произнес в трубке незнакомый мужской голос.

— Кто говорит? — От ужаса Лена перешла чуть ли не на крик.

— Говорит Торелли, я звоню из Равенны, — представился мужчина. — Мне необходимо поговорить с вашим мужем.

— Его нет дома. Скажите, что случилось, — потребовала она.

— Склад пеньки загорелся. Сейчас уже вся фабрика пылает, как костер, — объявил голос, в котором слышались едва удерживаемые слезы.

— Фашисты, — прошептала Лена скорее себе, чем собеседнику, и подумала, что всему пришел конец.

Глава 2

На вилле вовсю суетились карабинеры, прибывшие из участка, расположенного в Котиньоле. Тело графа Ардуино Сфорцы ди Монтефорте уже было перевезено в Равенну, в институт судебной медицины. Слуги выглядели подавленными и испуганными. Приезд Спартака их немного приободрил. Он был единственным человеком, способным восстановить хотя бы видимость порядка в хаосе этой страшной ночи.

Наступил угрюмый октябрьский рассвет. Ветер гнал по небу черные тучи, громадные, как древние галеоны, последнее напоминание о бушевавшей недавно грозе, превратившей поля и дороги в настоящее болото.

Спартак наткнулся на нескольких репортеров. Воспользовавшись всеобщим замешательством, они повсюду совали свой нос и задавали слугам нескромные вопросы. Он вежливо, но решительно выставил их за дверь. Два жандарма стояли на карауле в ожидании начальства, прибытие которого на виллу для проведения дальнейшего расследования ожидалось несколько позже.

Приехавший вслед за Спартаком профессор Сильвио д'Антони, адвокат графа, декан кафедры уголовного права в университете Болоньи, привез известие о пожаре на пенькопрядильной фабрике в Равенне. Спартак был потрясен. Он сделал несколько звонков в Равенну и в Болонью, а потом закрылся вместе с адвокатом в кабинете графа.

— Его убили, а меня ранили в самое сердце, — начал Спартак после долгого молчания.

— Они настолько обнаглели, что в обоих случаях даже не пытались замести следы и скрыть свое участие, — уточнил профессор д'Антони. — Пожар на складе в Равенне произошел в результате умышленного поджога. Найдены две канистры из-под бензина. Их использовали, чтобы разжечь огонь. Но я хочу вас заранее предупредить, синьор Рангони, что убийство графа будет объявлено делом рук неизвестных и сдано в архив, а в качестве причины пожара будет фигурировать случайное возгорание.

— Но мы же знаем, что это не так! — Спартак в сердцах стукнул кулаком по подлокотнику кресла.

— Ну и что же? Только попробуйте сказать правду вслух, и тем самым вы подпишете себе смертный приговор. До сих пор, считайте, вам везло. Они ограничились тем, что вынесли вам предупреждение, синьор Рангони, — попытался вразумить его адвокат.

— Но зачем было убивать престарелого аристократа, чье единственное преступление состояло в том, что он не хотел иметь ничего общего с фашизмом? — в отчаянии говорил Спартак. — Он никому не причинил зла. Он был благороднейшим из людей.

— Я думаю, он прекрасно знал, что его ждет. Ведь он, можно сказать, сам нарывался на эти выстрелы. Видимо, хотел положить конец существованию, которое стало ему в тягость. Он был истинным аристократом, всю жизнь прожил свободным человеком. Ему не было места в этом царстве пошлости, — объяснил профессор д'Антони.

Держа поднос с завтраком, вошел убитый горем Козимо.

— Кто известит графиню? — обратился к ним дворецкий.

— Вам известно, где она? — в свою очередь, спросил Спартак.

— Нет, синьор. Но мне известно имя друга господина графа, который знает, где скрывается синьора, — шепотом сообщил старый слуга, словно опасаясь, что какой-то невидимый враг подслушает его слова. — Господин граф и госпожа графиня иногда встречались. Я это точно знаю, господин граф сам мне говорил. В последний раз они виделись месяц назад.

Спартак и адвокат молча обменялись взглядами.

— Дайте мне адрес, — попросил Спартак. — Я сам об этом позабочусь.

Когда они вновь остались одни, профессор д'Антони решил его предостеречь:

— Я думаю, вы под наблюдением. За вами, несомненно, следят уже давно, а уж с сегодняшнего дня не выпустят из вида ни на минуту. Если вы попытаетесь встретиться с графиней Сфорца, вас обоих арестуют. Одетту ищут, потому что она еврейка, а вас объявят врагом народа. Вы понимаете, что вам грозит?

Спартак подумал о Маддалене и о своих детях. Он и так уже рискнул слишком многим и не мог себе позволить подвергать опасности семью.

— А вы не могли бы взять это на себя, профессор? — спросил он.

— Ни в коем случае. Несколько лет назад мне пришлось вступить в фашистскую партию, чтобы сохранить работу и место на кафедре. Такую пилюлю проглотить нелегко, поверьте мне. Среди моих студентов в университете есть подонки, мечтающие меня спровоцировать. Они спят и видят, как бы загнать меня в ловушку. Некоторым приходится ставить проходной балл, хотя в учебе они безнадежные тупицы. Я давно уже утратил свое достоинство. И все же я цепляюсь за жизнь и надеюсь дождаться возвращения прежних порядков. Видите ли, синьор Рангони, я твердо убежден, что фашизм подписал себе смертный приговор, ввязавшись в эту войну. Он уничтожит нашу страну, но будет разгромлен. И вот тогда мы должны будем сказать свое слово. Но для этого мы обязаны остаться в живых. Это наш долг — беречь себя и свои семьи, прививать детям идеалы свободы. Именно они составят общество будущего.

— И как же нам дожить до этого будущего? — удрученно спросил Спартак.

— Стараясь не причинять вреда другим. Помогая тем, кто нуждается в помощи, по возможности скрывая свой позор. Мы лишены свободы действий, но, благодарение богу, сохранили свободу мысли, — сказал адвокат.

— Так что же это получается? Если мне нельзя встретиться с Одеттой и вам тоже, кто же это сделает? — Спартак никак не мог смириться с унизительным чувством бессилия.

— У плохих новостей длинные ноги. Графиня все узнает от своих друзей. И надеюсь, у нее хватит благоразумия не появляться здесь.

Адвокат приказал старому дворецкому закрыть виллу и рассчитать прислугу.