Голос нашей тени, стр. 14

Глава четвертая

Однажды Пол позвонил мне и сказал, что собирается на две недели в командировку в Венгрию и Польшу. Ему страсть как не хочется ехать, но ничего не поделаешь.

— Джои, дело в том, что я стараюсь увильнуть от этих чертовых командировок, потому что Индия нервничает и тоскует, когда меня долго нет. Понимаешь, что я хочу сказать? Это не всегда так, но время от времени на нее находит, как бы это сказать, страх… — Его голос затих в трубке, и несколько секунд не слышалось ни звука.

— Пол, никаких проблем. Я составлю ей компанию. Не бери в голову. Ты что, думал, я брошу ее одну?

Он вздохнул, и его голос вновь набрал прежнюю силу.

— Отлично, Джои. Так держать. Даже не знаю, почему я сначала так нервничал. Я знал, что ты сможешь позаботиться о ней без меня.

— Эй, vuoi un pugno?

— Что?

— Это по-итальянски «хочешь получить по носу?». Ты за кого меня принимаешь?

— Знаю, знаю, я дубина. Только хорошо о ней заботься, Джо. Она — мое сокровище.

Повесив трубку, я еще какое-то время не отнимал руку от телефона. Пол уезжал днем, и я задумал пригласить Индию куда-нибудь на ужин. Что бы надеть? Мои великолепные, новенькие, ужасно дорогие брюки от Джанни Версаче. Для Индии Тейт — только лучшее.

Когда я одевался, мне пришла в голову мысль, что, когда мы вместе будем проводить время в течение этих двух недель, люди будут принимать нас за пару. Индия и Джо. Она носила обручальное кольцо, и если кто-то увидит его, то, естественно, решит, будто это мой подарок. Индия и Джозеф Леннокс. Я улыбнулся и, посмотрев на себя в зеркало, начал насвистывать старую песенку Джеймса Тейлора [37].

На Индии были кавалерийские брюки цвета золотых осенних листьев и темно-бордовый свитер с высоким воротом. Когда мы шли, она все время держала меня под руку и была весела, элегантна и еще более сногсшибательна, чем обычно. С самого начала она почти не упоминала о Поле, и через некоторое время я тоже перестал.

Первый вечер мы закончили в закусочной неподалеку от Гринцинга, где шайка припанкованных байкеров то и дело бросала на нас убийственные взгляды, потому что мы смеялись и нам было очень хорошо. Один парень с бритой головой и темной английской булавкой в ухе посмотрел на меня взглядом, в котором была тысяча фунтов то ли отвращения, то ли зависти — я так и не понял. Как это обыватель вроде меня может так веселиться? Это было неправильно, нечестно. Через какое-то время шайка с важным видом удалилась. По пути все девицы закололи волосы, а парни с тщательной, нежной неторопливостью натянули на голову гигантские, как аквариумы, шлемы.

Потом мы стояли на углу напротив кафе и ждали на осеннем холоде, пока трамвай заберет нас обратно в центр. Я моментально замерз. Плохое кровообращение. Глядя, как я дрожу, Индия сквозь пальто потерла мне плечи. Это был фамильярный, интимный жест, и мне подумалось — а поступила бы она так же, будь здесь Пол? Какая смешная и мелочная мысль! Это было оскорбительно как для Индии, так и для Пола. Мне стало стыдно.

К счастью, она начала напевать, и вскоре, преодолев чувство вины, я осторожно присоединился. Мы пели «Love Is Quite a Simple Thing» [38], и «Summertime» [39], и «Penny Candy» [40]. Чувствуя себя довольно уверенно, я насвистел «Under the Boardwalk» [41], но Индия сказала, что не знает этой мелодии. Не знает «Under the Boardwalk»? Она посмотрела на меня, улыбнулась и пожала плечами. Я сказал ей, что это одна из величайших мелодий всех времен, но она только снова пожала плечами и попыталась пустить изо рта колечко пара. Я сказал, что ей нужно включить эту песню в свой репертуар и что завтра вечером, когда буду готовить нам ужин, я прокручу ей все свои старые записи Drifters. Она сказала, что это звучит заманчиво. В своем энтузиазме я не понимал, что натворил. Я пригласил ее одну к себе домой. Одну. Как только это дошло до меня, вечер стал еще на десять градусов холоднее. Индия посмотрела вдоль путей, не идет ли трамвай, а я застучал зубами. Одну. Я засунул руки поглубже в карманы, чувствуя, что напрягся, как резинка, стягивающая колоду из тысячи игральных карт.

Почему я так испугался, что она будет одна? На следующий вечер ничего не случилось. Мы ели спагетти-карбонара, пили кьянти и слушали хит-парад ретро-записей Джозефа Леннокса. Все было очень честно и благородно, и под конец мне стало немного грустно. По мере того как мои отношения с ними обоими углублялись, мое первоначальное влечение к Индии стало утихать, но когда в тот вечер она ушла от меня, я посмотрел на свои руки и осознал, что, возникни подходящая ситуация, я бы не раздумывая занялся с нею любовью. Из-за этих мыслей я чувствовал себя подонком и высшей пробы предателем, но, боже мой, кто сумеет сказать «нет» Индии Тейт? Евнух, сумасшедший или святой. Я не относился ни к одной из этих категорий.

На следующий день я ее не видел, хотя мы долго говорили по телефону. Она собиралась в оперу с какими-то друзьями и все повторяла, как ей нравятся «Три пинто» Малера [42]. Я хотел сказать ей, пока она не повесила трубку, как разочарован, что не увижу ее в тот день, но не сказал.

Днем позже случилось нечто странное и чуть ли не более интимное, чем секс. Как это случилось, мне даже трудно объяснить, настолько нелепо все было. Позже Индия сказала, что это была великая сцена из плохого кинофильма, я же видел в этом лишь наихудшего сорта клюкву.

Был субботний вечер, и Индия готовила нам ужин в их квартире. Пока она суетилась на кухне, что-то нарезая, рубя и помешивая, я начал петь. Она присоединилась ко мне, и мы вместе пропели «Camelot» [43], «Yesterday» и «Guess Who I Saw Today» [44]. Пока все шло хорошо. Она все резала и рубила, а я заложил руки за голову, глядя в потолок и ощущая тепло и довольство. Когда мы закончили «Не Loves and She Loves» [45], я подождал несколько секунд, чтобы посмотреть, предложит ли она песню сама. Не дождавшись, я пропел первые строчки из «Once Upon a Time» [46]. Почему именно эту песню, не помню, так как она всплывает в памяти, только когда мне грустно или в минуты депрессии. У Индии был приятный высокий голос, который вызывал у меня ассоциации с голубым цветом. Вдобавок у нее хорошо получалось петь со мной в унисон и модулировать свой голос так, что мой звучал лучше и интереснее, и я — если только не попадал мимо нот — казался себе стократ музыкальней, чем на самом деле.

Мы пропели три четверти песни, но потом впереди замаячил конец. Если вы ее не знаете, то скажу, что конец там очень грустный, и я всегда останавливаюсь, не допев. На сей раз я нарушил это правило, но только потому, что со мной была Индия, и решил домучить песню до конца. Ничего хорошего из этого не вышло, потому что она тоже бросила петь, и мы зависли неизвестно где, не зная, куда двигаться дальше. Мне вдруг стало грустно, голова моя наполнилась увядшими отзвуками, а глаза — слезами. Я понимал, что сейчас расплачусь, если спешно чего-нибудь не придумаю. Вот я в теплой кухне у моей подруги, на несколько часов изображаю хозяина дома. То, о чем мечтал годами, но не мог найти. У меня и раньше бывали женщины — лани, мыши, львицы. Бывали моменты, когда я был уверен — а они нет. Или они были убеждены, а я колебался. Но так, чтобы просто и хорошо, — такого не было ни разу. И привело это к тому, что в Вене на середине третьего десятка я оказался одинок — чрезвычайно одинок, — и, самое плохое, я все больше привыкал к этому.