Против течения, стр. 44
Энн повиновалась и пыталась отыскать слова, чтобы как-то начать.
— Вы хотели повидать меня? — спросила Вивьен.
Энн кивнула.
Вивьен посмотрела на нее и прищурила глаза.
— Интересно, смогу ли я угадать, зачем вы пришли?
— Сомневаюсь, — тихо сказала Энн.
— Что-то касающееся Джона? — предположила Вивьен.
Энн покачала головой:
— Нет, не угадали. Это совсем другой человек. Человек, который просил меня передать вам кое-что. — Вивьен выглядела заинтригованной, и Энн без дальнейших предисловий сказала: — Я ездила сегодня в Лондон за Майрой. И там у меня состоялся долгий разговор с Доусоном.
— О, Доусон. — Вивьен быстро отвела взгляд.
Было что-то такое в ее тоне, когда она произнесла имя Доусона, что сказало Энн: как бы ни старалась Вивьен скрыть это, но она не осталась равнодушной.
— Доусон, — продолжала Энн, — принял чрезвычайно важное решение. Он хочет, чтобы вы узнали об этом. И поскольку он оказал мне честь, доверившись мне, он просил сообщить вам о его решении, прежде чем вы узнаете о нем от кого-то другого.
— Почему вы? — заинтересовалась Вивьен.
— Случилось так, что я оказалась там как раз тогда, когда он преодолел свои сомнения. Первой его мыслью была мысль о вас.
Вивьен ничего не ответила. Она отвернулась от Энн и сидела уставившись на свое отражение в зеркале.
— Ему предложили стать кандидатом в парламент от округа Южный Лондон. Он решил уйти от Джона и попытаться выиграть место в парламенте и… выиграть вас.
Голос Энн замер на последних словах. Она была испугана тем, что произнесла, и в то же время знала, что сделала то, что хотел Доусон.
Почему он полюбил Вивьен, она была не в состоянии понять. Что может дать ему это жесткое, колючее создание в той жизни, которую он выбрал для себя? Он думает о людях, среди которых работал, — о бедных, о тех, кто нуждается в защитнике. Он готов помогать им, бороться за них — это светилось в его глазах и звучало в его голосе. Но Вивьен? Что могут значить бедные люди для нее? И тут Энн увидела, как нервно сплетены пальцы девушки с длинными алыми ногтями.
Воцарилась тишина. Энн смотрела на Вивьен, а Вивьен — на собственное отражение. И вдруг она вскочила, ее движение было почему-то резким, угловатым, ничем не напоминающим ее обычную изящную грацию.
— Он сошел с ума! — сказала она отрывисто. — Оставить службу у Джона! Да на что он будет жить?
— На жалование члена парламента, — ответила Энн. — И у меня сложилось впечатление, что он не долго останется рядовым членом, заднескамеечником.
— У вас сложилось впечатление… — глумливо повторила Вивьен. — Да что вы знаете о Доусоне?
— Очень немного, — спокойно ответила Энн, — но я узнаю искренность, если встречаюсь с ней. Он думает, что добьется успеха, он хочет добиться успеха, и, более того, он обязан добиться успеха, если вы будете с ним, когда он вступит в самый жестокий бой в своей жизни.
— Я буду с ним? — Вивьен, которая ходила по комнате, внезапно обернулась: — Что я могу сделать для него?
— Он любит вас.
— Да, знаю, — почти нетерпеливо ответила Вивьен.
— А вы любите его?
На мгновение Энн показалось, что Вивьен отречется от своего чувства, что закричит на нее в порыве гнева. Она стояла, неподвижная и натянутая, выражение ярости на ее лице было пугающим. Но так же внезапно ее гнев прошел, и выражение беспомощности, почти отчаяния появилось на ее лице.
— Да, я люблю его, — сказала она, и голос ее дрогнул. — Но что мне с этим делать?
— Вы не могли бы выйти за него замуж? — мягко спросила Энн. В этот момент она забыла весь свой страх перед Вивьен, она видела только страдающего человека.
— Но как? — спросила Вивьен, широко разведя руки в отчаянии. — Как я могу выйти замуж за человека без денег, без состояния, за человека, который не может дать мне ничего?
— За исключением любви.
— И любовь будет кормить и одевать нас? — спросила Вивьен, и в тоне ее появился горький цинизм. — Она даст нам машины и драгоценности, и возможность отдыхать на юге Франции? Будем ли мы в состоянии принимать друзей, жить по цивилизованным меркам? Сможет ли любовь обеспечить нас слугами и комфортабельным домом? Вы знаете, что нет.
Энн промолчала. Вивьен принялась ходить по комнате, крепко сжав руки, откинув назад голову, как бы не давая пролиться слезам из широко открытых глаз.
— Я люблю Доусона, — уже спокойнее сказала она, словно разговаривая с собой, — да, я люблю его. Я очень старалась разлюбить, вытравить даже воспоминание о нем. И все же по какой-то причине, которую я не могу постичь, продолжаю любить его. Почему, скажите мне, почему люди влюбляются? Он не красавец, не весельчак, не душа общества. Он серьезный, идеалист, он не интересуется людьми и вещами, которые нравятся мне. А те, кому он верен, нуждаются и страдают. Все это мне известно — все, что грубо, жестоко и неприятно, я хочу закрыть глаза на эту сторону жизни. И все-таки я люблю Доусона. Это глупо, это смешно, но я люблю его. — Вивьен остановилась и посмотрела на Энн: — Дура я, что говорю это вам. Как вы, должно быть, смеетесь надо мной! Я хотела женить на себе Джона — я и до сих пор думаю женить его на себе, если смогу увести от вас. Джон даст мне и деньги, и положение, и власть, и безопасность.
— А счастье?
— Я сумею быть счастливой, если получу все это. — В ответе Вивьен прозвучал вызов.
Энн ответила быстро:
— Даже если вы будете любить Доусона? Не обманывайте себя, вы будете несчастны. Вы принадлежите Доусону, а он вам. И случается так, что дела улаживаются, обстоятельства меняются. Знаете ли вы об этом?
— Я не хочу быть бедной, не хочу. — Вивьен почти кричала.
— Почему вы боитесь бедности? Когда вы счастливы, бедность не имеет значения.
— Вы не можете заставить меня поверить в это!
— Не буду даже пытаться, — ответила Энн. — Но могу сказать вам правду: я была очень счастлива всю мою жизнь, но мы были в то же время страшно бедны.
— Но вы совсем другая. — В голосе Вивьен слышалось презрение.
— Разве? Разве мы все не одинаковы в каких-то отношениях? Все мы люди, все хотим любить… и быть любимыми. — Когда Энн произнесла эти слова, она поняла, что они относятся к ней так же, как к Вивьен: все мы — люди.
Да, даже Вивьен — которой она так боялась, которая казалась такой враждебной, такой абсолютно чуждой всему, что Энн знала — даже она человек. Но та Вивьен, жесткая, насмешливая, себялюбивая, которая пугала ее со дня приезда в Галивер, сейчас превратилась в женщину, обезумевшую от страдания, в женщину, которая вдруг крикнула жалобно и искренне:
— Да, я хочу быть любимой! О Боже, что мне делать?
16
Вивьен неожиданно уселась на стул у туалетного столика, но на этот раз спиной к зеркалу и лицом к Энн. Мгновение казалось, что она не в состоянии заговорить, потом, с усилием взяв себя в руки, она начала:
— Вы можете подумать, что я просто истеричка, но вы и понятия не имеете, как страдала я всю жизнь от страха… да, от неуверенности в завтрашнем дне. Вы были бедны, но в вашей жизни было по крайней мере одно бесспорное достоинство — постоянство. Наша жизнь — моя и Чарлза — была совершенно иной.
Она помолчала, закрыв глаза руками, — алые ногти яркими пятнами выделялись на концах пальцев. Казалось, воспоминания о прошлом до сих пор имели власть над ней, пугали и тревожили.
— Даже ребенком, — продолжала она, — я всегда боялась остаться голодной и раздетой. Полагаю, у всех детей богатое воображение. Однако большинство ребят оно уносит в мир фантазии и сказок. Меня же охватывал ужас, когда я живо представляла себе, что умираю от голода, или от холода, или хожу в тряпье, потому что не осталось платьев. Я ничего не преувеличиваю, уверяю вас, это правда.
Мой отец, один из самых красивых мужчин, когда-либо виденных мной в жизни, имел страшный и неизлечимый порок — он был игроком. Он заключал пари на что угодно, играл не только на скачках и в карты, он играл на все, что только привлекало его внимание. Однажды он поспорил на несколько сотен фунтов, что муха, которую он выбрал на окне, сядет на подоконник раньше, чем та, которую выбрал другой мужчина. Он был неразборчив, когда дело касалось игры. Мне рассказали историю о том, что однажды, когда я была еще младенцем, он поставил меня в карточной игре против охотничьей собаки другого игрока. К сожалению — я говорю это искренно, — он выиграл. Но удача не всегда улыбалась ему.