Ромен Кальбри, стр. 22

Глава IX

Два часа спустя я уже был возле первых домов Сурдеваля. Боясь, как бы меня не заметили, я не пошел через город, а пробрался задворками на дорогу к Киру.

Быстрая ходьба немного успокоила меня, хотя я не сомневался, что мне предстоит нелегкий путь до Гонфлера. Теперь у меня не было с собою кастрюли — мой узелок с вещами остался в Мортене, — и я снова оказался среди полей в таком же положении, как и в первый день своего бегства. Я еще не был голоден, потому что утром плотно позавтракал, но, несомненно, мне скоро захочется есть.

Прибавьте к этому, что мне всюду мерещились жандармы, и вы поймете, что я шел в весьма грустном настроении. Прежде всего я очень сожалел, что расстался со своим веселым товарищем, и вдобавок каждая шапка и даже чепец, мелькавший вдали, казался мне треуголкой жандарма. За те три лье, что я прошел, я раз десять убегал с большой дороги и прятался среди ржи или в канавах, заросших ежевикой. Перепрыгивая через одну из таких канав, я услышал, как у меня в кармане что-то звякнуло. Я опустил руку в карман и, пошарив, вытащил шесть су с мелочью, но, что было особенно приятно, там оказалось еще две монеты по сорок су. Накануне вечером я покупал табак для художника, и у меня осталась сдача с пяти франков. Должен ли я сберечь для него эти деньги? А как мне их вернуть? Я дал себе обещание возвратить их при первой же возможности.

Хотя для меня эти деньги были целым состоянием, я понимал, что на все расходы их не хватит. Хорошенько все обдумав, я остановился на следующем плане: буду продолжать свой путь, ночевать в лесу или в поле, но не стану экономить на еде. С такими деньгами я могу не отказывать себе в самом необходимом.

Я пришел в Вир засветло, но заблудился среди улиц. Вместо того чтобы выйти на дорогу в Вилье-Бокаж, я попал на ту, которая вела в Кондэ-сюр-Нуаро, и, только дойдя до Шендолэ, заметил свою ошибку. Я очень хорошо изучил карту, ясно ее себе представлял и знал, что через Гаркур могу попасть в Кан, а потому не огорчился, сделав крюк, и превосходно выспался, зарывшись в копну сена. Недалеко от моего убежища я заметил хижину пастуха и загон для овец. Легкий ветерок доносил до меня теплый и сладковатый запах жилья. Я слышал, как лаяли, почуяв меня, привязанные в загоне собаки, и чувствовал себя гораздо спокойнее, зная, что я не один на этой необозримой зеленой равнине.

Много раз, слушая мои рассказы о путешествии по морскому берегу, Люсьен Ардель говорил мне, что он считает чудом, как я не простудился и не заболел лихорадкой от предрассветного холода. Поэтому, проснувшись чуть свет в своей копне и почувствовав, что промерз, я сейчас же вскочил на ноги. Еще не рассвело, но заря уже освещала верхушки деревьев. Горизонт на востоке окрасился в желтый цвет, звезды над моей головой слабо мерцали на побледневшем небе, а вокруг расстилался огромный черный небосвод, по которому длинными змеями тянулись полосы серого тумана, клубившиеся над долинами. Пыль на дорогах намокла, словно ее прибило дождем, а на ветвях взъерошенные птички отряхивали от ночной росы свои перышки.

Я шел уже два дня, и за это время со мною не произошло ничего примечательного. Не подумайте, однако, что я шагал с утра до вечера без остановки. Около полудня, если я находил подходящее местечко, я ложился и спал несколько часов.

На третий день, пройдя Гаркур, я очутился возле большого леса. Хотя было еще раннее утро, духота и жара стояли невыносимые, и я не мог дождаться полудня, чтобы поспать. Никогда еще не было мне так жарко, раскаленная земля обжигала ноги, и я углубился в лес, надеясь найти под деревьями немного прохлады, но и там было не легче. В самой густой чаще воздух был такой же раскаленный, как и на большой дороге; все замерло от зноя. Не слышно было ни шелеста листьев, ни щебетания птиц — повсюду мертвая тишина, как будто злая фея из «Спящей красавицы» коснулась волшебной палочкой неба, животных и растений. Только насекомые и мошки не поддались всеобщей спячке. Одни сновали в траве, другие носились в косых лучах солнца, скользящих между деревьями, и, собираясь в рои, кружились с глухим жужжанием, словно нестерпимая жара придавала им бодрости.

Не успел я усесться у подножия букового дерева, как тотчас же уснул, подложив руку под голову. Меня разбудила острая боль в шее. Я провел по ней рукой и поймал огромного рыжего муравья. Тут же я почувствовал сильный укус в ногу, потом в грудь, а затем в нескольких местах сразу. Быстро раздевшись, я принялся трясти свою одежду, из которой высыпался целый муравейник. Но боль от укусов этих противных созданий не проходила. Без сомнения, они, подобно комарам, оставляли в ранках свой яд, потому что вскоре у меня начался нестерпимый зуд во всем теле. И чем больше я расчесывал укушенные места, тем невыносимее становился зуд. Через час у меня все ноги были в крови.

Если вам случалось когда-нибудь в летний грозовой день видеть на равнине овец, на которых напал рой оводов, видеть, как они мечутся из стороны в сторону, катаются по земле, обдираются о колючки, тогда вы можете представить себе мое положение. Я думал, что, если выберусь из чащи, мне станет легче. Но дорога все так же тянулась лесом, и казалось, что ей не будет конца. Высокие деревья обступали меня со всех сторон, раскаленный воздух обдавал жаром, как из печки. Наконец, поднявшись на холм, я увидел небольшую речку, которая извивалась между деревьями. В десять минут я добежал до нее, мигом разделся и бросился в воду.

Это было чудесное, полное зелени и прохлады местечко, какие часто встречаются в Нормандии. Река, запруженная шлюзами водяной мельницы, шумевшей невдалеке, мирно протекала среди берегов, поросших высокой травой, отражавшейся в воде. Сквозь прозрачные, как кристалл, струи виднелось покрытое желтым песком дно, с разбросанными кое-где камнями, поросшими мхом. Стоявшие на крутых берегах купы ольхи и осины защищали речку от солнечных лучей, и под их густой листвой укрывалось от жары множество мошек, которые роились и жужжали. На поверхности воды среди листьев кувшинок и разных водяных растений бегали длинноногие пауки, а в чашечках лютиков, ирисов и спиреи прятались голубые мушки и стрекозы с прозрачными крылышками. Испуганные моим шумным падением в воду, дикие голуби вспорхнули на верхушки осин, но вскоре вернулись обратно и уселись на берегу; они погружали головки в воду и, воркуя, отряхивали взъерошенные перышки; а более пугливые зимородки, не смея ко мне приблизиться, летали вокруг; когда они с быстротой стрелы проносились в лучах солнца, их лазоревое оперение слепило глаза.

Я, кажется, не вылезал бы из реки несколько часов — так приятно освежала меня чудесная прохладная вода, как вдруг с того места, где я оставил свою одежду, раздался чей-то сердитый голос:

— Ах, разбойник! Опять ты здесь купаешься! Ну, теперь ты получишь свою одежду в мэрии.

Мою одежду!.. Он отнесет ее в мэрию! Значит, моя одежда окажется на одном берегу, а я на другом. Я не верил своим ушам.

Вне себя от изумления я смотрел на маленького, толстого-претолстого человека, стоявшего на краю дороги и грозившего мне кулаком. Он был в серой шерстяной куртке, а на груди у него блестела желтая, словно золотая, бляха.

Человек этот, по-видимому, не любил зря терять время и немедленно привел в исполнение свою угрозу. Он наклонился, схватил мою одежду и небрежно скатал ее в узел.

— Сударь! Сударь! — закричал я.

— Ладно, чего там, — ответил он. — Разберемся в мэрии.

Я хотел выскочить из воды, бежать за ним, умолять его, но испугался его желтой бляхи, застыдился своей наготы и не двинулся с места. Полевой сторож! Человек с саблей, который может засадить меня в тюрьму! К тому же, что я скажу, если он начнет меня расспрашивать?

Схватив мою одежду, он погрозил мне рукой.

— Объяснишь все в мэрии! — крикнул он на прощание и скрылся.