Сын президента, стр. 14

Хлоп. Шмяк. Удар ракетки по мячу. Сильный, решительный, удар по сомнению и разочарованию. Браво! Прыгайте, нападайте, отбивайте. Удар! Правильно, неправильно — все видно сразу, победа и поражение аккуратно распределены, разделены по справедливости. Что заслужил, то и получил. Ноль — сорок. Гейм, сет, матч. Раньше они играли только днем, но после того, как архитектор Оливер повесил фонари, стали играть и вечером. Хоуп может играть только после работы. Длинноногая, гибкая, проворная, она играет очень хорошо. Дженифер не бросает игры до шестого месяца беременности. На Уинкастер-роу все из конца в конец повторяют, что Дженифер только из страха толкнула себя на это беспрерывное материнство. Она смотрит на себя, как на стручок гороха, чья цель в жизни: лопнуть и произвести на свет крошечные копии самой себя. Когда она была молода, необузданна, имела степень по антропологии и разумно смотрела на себя и на мир, она пошла работать платной партнершей в ночной клуб, чтобы лучше понять природу мужчин и в то же время заработать на хлеб, и пришла к выводу, что их природа вообще не поддается изучению, что ей нельзя противостоять, и главное, в них — грубых и пьяных посетителях клуба — это зло.

Дженифер сбежала обратно домой и вышла замуж за Алека, бухгалтера в «Мюзикал экспресс», у которого уже было четверо детей, а теперь у них еще четверо общих. Отказалась ради них от своей жизни. Хоуп считает это своего рода самоубийством. Felo de liberis [2].

Хоуп вообще не намерена иметь детей, но она молода и активна и не понимает, что такое разрушение тела, не знает, как важно с годами, когда деревенеют суставы, а надежда и энергия изменяют тебе, дать жизнь чему-то новому, юному и сильному. Она слишком молода, чтобы знать, что нельзя вечно думать только о себе — от этого становится тоскливо до слез, — что всему приходит конец: и честолюбию, и любви, и желанию. Что нельзя внедриться в настоящее, как бы это ни казалось приятным, не включив в него прошлого и будущего через своих предков и потомков — великая пляска поколений. Увы, ничто не движется вперед без жертвоприношения; Дженифер — жертва Уинкастер-роу: у нее тяжелая поступь из-за плоскостопия и вечно распухших лодыжек; кроткая, вечно занятая, умиротворенная, она часто страдает от боли, потому что во время беременности ее тазобедренные кости каким-то образом расходятся в стороны; до сих пор они вновь смыкались после родов, но кто может сказать, что случится в следующий раз. Вдруг она станет ходить вразвалку и мучиться от боли до конца дней своих? И не может ли быть, что чрезмерная и опасная для нее самой плодовитость Дженифер каким-то таинственным образом возмещает сознательное бесплодие нашей элегантной Хоуп?

Не кто иной, как Дженифер, уговорила Изабел рассказать доктору Грегори о том, что Хомер назвал ложью у истоков ее жизни. «Шила в мешке не утаишь, — заметила Дженифер, когда в следующую субботу Изабел привела Джейсона поиграть с ее детьми, — рано или поздно правда все равно выйдет наружу, а она опасней шила. Самое разумное открывать ее понемногу, тогда сохранишь над ней контроль. Иначе она попадет в руки врагов, и они используют ее против тебя. Говори первой, не то они тебя опередят».

Вокруг звенели радостные голоса детей; Дженифер лежала на спине на кушетке, чтобы облегчить боль в тазу. Кушетка принадлежала эпохе короля Георга и была вся изъедена жучком, но мягкая обивка, хоть и выцвела, была старинная и романтичная. Дети принесли ей полевые цветы и поставили их в банку, где еще были видны остатки домашнего черносмородинного варенья. Изабел, встревоженная, мучимая угрызениями совести и, возможно, из-за этого чрезмерно впечатлительная, приняла слова Дженифер за знамение свыше и решила действительно открыть правду. Она все расскажет доктору Грегори.

«Я помню, что я ей это сказала», — подтвердила Дженифер с виноватым видом, обращаясь к собравшимся дамам Уинкастер-роу. Ребенку, которого она тогда ждала, уже полтора года, и она снова в положении. «Но я говорила о своем детстве, о неприятностях в школе, которые скрыла от матери, а не о ней. О, Боже!»

Хлоп. Шмяк. Лоренс взял меня в Уимблдон. Билеты были на центральный корт. Я протестовала, говорила ему, что другим это будет интересней. Но он любит брать меня с собой куда бы и когда бы он ни шел. Нам приятно чувствовать друг друга рядом. С того времени, как я потеряла зрение, я живу, вероятно, так, как, должно быть, жили в гареме рабыни — любовными утехами и ради них: это единственная моя цель и единственное благо. Всегда в темноте, смеясь над рассветом. Лоренсу передалась моя нега, я тащу его за собой в бархатный, всеобъемлющий мрак. Я бы предпочла, чтобы ко мне вернулось зрение.

Я обнаружила, что благодаря счету судьи и чуть слышному хрусту множества ненатренированных шей, поворачивающихся то сюда, то туда, и хлопанью ракетки по мячу, и свисту мяча, рассекающего воздух, мне совсем не трудно следить за матчем. Я вертела головой не хуже, чем остальные. Налево, направо, налево, направо: Стоп. Все приходит к концу. Победа или поражение.

8

— Доктор Грегори, — сказала Изабел по телефону. — Я бы хотела повидаться с вами, если у вас найдется свободный часок. Передо мной действительно стоит проблема, решить которую одна я не могу, и, хотя я не убеждена, что ее решение поможет Джейсону, возможно, это поможет мне. Я плохо сплю. Поздно засыпаю, рано просыпаюсь, а работа моя требует, чтобы я была в форме, так что, видимо, придется заняться собой.

— Миссис Раст, — сказал доктор Грегори, — или вы — мисс Раст?

— Мисс, — сказала Изабел. — Изабел Раст тоже сойдет.

— Не надо думать, будто каждая проблема имеет решение. Жизнь — не тест по арифметике, предложенный Богом. Тем не менее, я найду время, чтобы повидаться с вами завтра.

Изабел звонила из студии. Она чувствовала себя здесь увереннее, привычнее, менее уязвимой и подверженной панике, чем дома. Джейсон был благополучно доставлен в школу; друзья горячо приветствовали его, он отвечал с барственным спокойствием. Но тут же принялся кататься по полу под самым носом у миссис Пелотти.

— Я вижу, вы привели его вовремя, — заметила миссис Пелотти. — Встань с пола, Джейсон, стой прямо, как все остальные.

Джейсон встал и уставился на нее из-под нахмуренных бровей, выпятив пухлую нижнюю губу, точь-в-точь как Элвис Пресли.

— Кого он мне напоминает? — сказала миссис Пелотти.

— Меня? Хомера? — спросила Изабел.

— Нет, — сказала миссис Пелотти. — Он никогда не чуточки не казался мне похожим на вас или вашего мужа. Ни внешне, ни внутренне… Знаю. Этого красавчика политика из Америки. Дэнди Айвела.

— Лично я не вижу никакого сходства, — отрезала Изабел.

— Не задерживайтесь, когда придете за ним, — сказала миссис Пелотти, переходя к другим родителям, где ее ждали свои задачи. — Это его расстраивает. Он очень горд, понимаете, как маленький принц. Очень своеобразный ребенок, а я такими словами не бросаюсь. Он вызывает во мне особый интерес.

9

— В двадцать два года, — сказала Изабел доктору Грегори, — я была очень упрямая девица с трудным характером и воображала, что сама могу позаботиться о себе. Я умела ездить верхом, доить коров, могла застрелить змею. У меня была степень по экономическим наукам, полученная в Сиднейском университете. Я приучила себя — так я думала — обходиться без матери. Без отца я обходилась всегда. Мужчины считали меня привлекательной, с некоторыми из них я спала, большую часть — отвергала. Когда мне было двенадцать, я случайно оказалась свидетельницей того, как два белых пастуха изнасиловали туземную девушку. Я наблюдала, как моя мать позволяет, чтобы ее обманом лишали земли и денег. Я решила: раз власть и деньги в руках у мужчин, заводить подруг — пустая трата времени. Я была честолюбива. Я была намерена добиться успеха. Это вас шокирует?