Меч и роза, стр. 62

– Отлично. – Он мягко высвободился и поднялся с кровати. Его килт и пояс валялись на полу у камина. Он перебрал свои вещи и вскоре вернулся к Кэтрин. В руках Алекс держал маленький шотландский кинжал с рукояткой эбенового дерева – Алекс носил его на поясе. – У нас в стране есть замечательный обычай, связанный с клятвами. Когда мужчина дает слово чести, он должен поцеловать лезвие оружия – того самого, которое будет вправе лишить его жизни, если он нарушит слово.

Алекс прижался к лезвию кинжала губами, а потом поцеловал Кэтрин, оставив на ее губах слабый привкус холодной стали.

– Даю тебе слово, Кэтрин: я сделаю все возможное, чтобы вернуться и отвезти тебя вАхнакарри ко времени рождения нашего сына.

Что-то промелькнуло в глубине ее глаз, и он нахмурился.

– Вы сомневаетесь в твердости клятвы горца, мадам?

– Нет, я верю, что ты сдержишь клятву, если сможешь. Просто... я не знаю. То есть я не знаю, как это объяснить... чувство страха, которое у меня иногда возникает. Мне все кажется, что произойдет что-то ужасное.

– Значит, давний кошмар вернулся?

– Нет, тот сон я не видела с тех пор, как покинула Дерби. И все-таки... словом, мне кажется, будто я живу в нем, будто он стал явью... хотя бы отчасти.

Алекс отложил кинжал, лег рядом с Кэтрин, заключил ее в объятия и прижал к себе.

– Это был только сон, – уверял он. – Плод твоего воображения, вызванный страхом или одиночеством. Я никогда не слышал о ночных кошмарах, которые могли бы стать явью. Знаешь, когда мужчины засыпают в ночь накануне решающего сражения, им чаще всего снятся изумительные красавицы.

– А тебе? Тебе снятся кошмары?

Он медлил с ответом, вспоминая жуткие, леденящие кровь сновидения о той ночи, когда погибла Энни. Они неотступно преследовали его целых пятнадцать лет, заставляя просыпаться в холодном поту, нащупывая рукоять меча. Но теперь во сне он видел лицо Кэтрин и все-таки порой просыпался, нашаривая меч. Он знал, что восстание не остановит мстительных Кэмпбеллов, помнил, что за его голову по-прежнему назначена награда – двадцать тысяч фунтов. Маккейл не зря тревожился из-за неуловимого убийцы-француза, нанятого герцогом Аргайлом. А Гамильтон Гарнер! Он тоже одержим жаждой мести...

– Алекс!

– Да, у меня бывают кошмары. Не только ночью, но и днем, но я твердо знаю одно: если я поддамся страху, он уничтожит меня.

– И как же ты борешься с ним? Где берешь силы?

– Здесь, – ответил он, целуя ее в опущенные веки. – И здесь. – Он прикоснулся губами к ее носу, губам, подбородку. – И здесь, – продолжал он, соединяясь с ней одним плавным движением. – Вот где я черпаю силы, Кэтрин. В твоих объятиях.

Глава 16

Тем вечером Лорен Камерон Максорли погрузилась в раздумья: все складывалось на редкость удачно, даже лучше, чем она смела надеяться. Лохиэл принял ее обратно со слезами и поздравлениями. Струан пылал страстью с тех пор, как священник благословил их союз. Но если не считать его ночных домогательств, в остальное время заниматься ей было нечем, разве что размышлять.

Пять дней и ночей жизни в лагере приглушили все сомнения и угрызения совести. Холодные ночи и снегопады раздражали ее, все старания Струана согреть ее ничуть не радовали: она с отчаянием вспоминала о пухлой, мягкой, теплой перине в Эдинбурге. Морозные и туманные рассветы, озаренные солнцем золотисто-лавандовые облака напоминали ей только об одном: что предстоят еще долгие мили пути. Ее мучил насморк, ноги и руки давно превратились в ледышки, несмотря на то что она старалась как можно реже выходить из палатки. Красота мрачных скал и нагромождений бесформенных валунов не радовала ее. Лорен равнодушно смотрела вперед, назад, по сторонам и не видела ничего, кроме бесчисленных снеговых вершин.

Она слегка воспрянула духом только в тот день, когда отряд начал спускаться к холмам, заросшим густым лесом, и тихим долинам. Моу-Холл находился в восьми милях от Инвернесса, а Инвернесс – оживленный морской порт, откуда каждый день корабли уплывают в Лондон и другие города. Чем ближе армия мятежников подходила к Инвернессу, тем более нетерпеливыми становились горцы, предвкушая долгожданную схватку с противником. А Лорен по мере приближения к Инвернессу понимала, что ей давно пора сделать то, ради чего она покинула Эдинбург, и ускользнуть.

Что бы там ни думал Гамильтон Гарнер, ни за какие коврижки Лорен не согласилась бы вернуться в горы. Однажды она уже попала в эту ловушку, и ей понадобилось целых восемь лет, чтобы вырваться оттуда. А теперь, когда она взвалила на себя такую обузу – мужа, опасного, как дикий хищник, – она могла просто бесследно исчезнуть в горных долинах и лесах.

Она чуть не сорвалась с места, услышав, что Камероны и Макдональды собираются в Лохабер. Лорен представился единственный случай поблагодарить Кэтрин Камерон хоть за что-то: узнав о ее деликатном положении мужчины решили оставить всех женщин в лагере, пока Форт-Огастес не будет захвачен, а путь через Лохабер не окажется свободным.

Прежде никому и в голову не приходило позаботиться о женщинах, с кривой усмешкой думала Лорен. Полсотни беременных ставили палатки, носили целые охапки хвороста, таскали воду, готовили пищу, кормили прожорливых мужчин... но только не нежная Кэтрин. Ее поселили в большом доме, как королеву, исполняя каждую ее прихоть. При мысли об этом Лорен душила злоба.

А гордого будущего отца поздравлял весь лагерь. Волынщики разогревали озябшие руки, барды уже сочиняли песни и стихи в честь наследника Черного Камерона, желали ему удачи и богатства – и не только ему, но и его братьям и сестрам. Само собой, никто не упоминал про наследство со стороны Кэтрин, бледной и слабой англичанки. Все дружно забыли и о том, что этот брак был заключен в аду и завершен в гневе и что плод такого союза наверняка окажется немощным и бесцветным, как его мать.

А у Алаздэра должны быть сыновья. Сыновья-горцы, соль этой земли. Таких сыновей могла бы подарить ему только Лорен – рослых, крепких, с пламенной душой и бурлящей кровью. Но Алаздэр отверг ее ради этой тощей, пресной англичанки – и получил то, что заслужил. Но вскоре он вновь будет наказан – ради этого Лорен брела, по щиколотку утопая в раскисшем снегу и грязи, неся по лесной тропе ведро с водой.

Она то и дело оглядывалась по сторонам, настороженно ловя каждый звук и движение и прикидывая, достаточно ли далеко отошла от лагеря. Она выполняла распоряжения, нацарапанные на скомканной бумажонке, которую получила сегодня днем, после того как утром вплела в волосы целую пригоршню ярко-красных лент.

От холода Лорен стучала зубами, ее кожу словно стянуло, сердце колотилось при виде стены безмолвных елей, отделявших лагерь от ручья. Повернув обратно и пройдя каких-нибудь пятьдесят ярдов, она увидела бы вдалеке внушающие спокойствие лагерные костры, но здесь, в тумане, среди деревьев, она чувствовала себя, как заблудившийся ребенок.

Замерев на месте, она обернулась. Но никого не увидела.

Она прислушалась к собственному дыханию, к сбивчивому стуку сердца, но, кроме этих звуков и шума падающих с веток капель растаявшего снега, не услышала ничего. И тем не менее тревога не покидала ее.

Выругавшись, она проводила взглядом облачко пара, вылетевшее у нее изо рта. Стоит ей позвать на помощь и сюда примчится половина лагеря. И в конце концов, она встречается не с врагом, да еще безоружная, посреди густого, мрачного леса – она идет на встречу с человеком, который выслушает ее, расплатится и отправит ее обратно в Эдинбург.

Лорен снова зашагала вперед, что-то напевая себе под нос – чтобы тот, кто наблюдает за ней, убедился: она невозмутима и опытна в таких играх. Но, не успев сделать и десятка шагов, она услышала шорох веток и чавкающий звук шагов по снегу за ее спиной.

Лорен похолодела, по коже ее рук побежали мурашки, она отчетливо почувствовала всем телом каждый шов одежды.

– Иди вперед, – послышалось шипение. – Не оборачивайся.