Кодекс Люцифера, стр. 104

Андрей заплакал. У него было такое чувство, будто ему только что сообщили о смерти его собственного ребенка.

Настоятельница снова фыркнула.

– Он ей ничего не сказал. Он позволил ей все еще надеяться, хотя давным-давно знал правду. Да смилуется Господь над ее душой. И над твоей душой, сын мой.

Андрей обхватил себя руками и зарыдал. Он оплакивал жизнь младенца, который уже никогда не расцветет, потому что ему не дали такой возможности, и сердце Иоланты, которое непременно разобьется от такой новости. Он оплакивал любовь, которую она дарила мертвому ребенку, сама того не зная, и весь тот страх и унижение, которые она с готовностью перенесла ради своего ребенка. Возможно, он плакал еще и потому, что впервые в жизни использовал дремавший в нем талант отца, наследие авантюриста харизматической личности, мошенника и фальсификатора, и это было совершенно зря, потому что ни к чему не привело.

Его пальцы смяли пергамент подделанного им документа. И тут он неожиданно замер, как в полусне, положил листок себе на колено и аккуратно разгладил его. Печать верховного судьи сломалась, но все еще держалась. Он перечитал им же написанный текст. Затем поднял глаза и посмотрел в окошко. Настоятельница уже собиралась закрыть его.

– Подождите, – едва слышно прошептал он. – Подождите.

2

Бука снова стоял на коленях, погруженный в молитву, когда Павел присоединился к нему; только, на этот раз он стоял не перед общей могилой, а в боковом приделе церкви Святого Николая и не пел, а молчал, стиснув зубы. Павел решил не задумываться над вопросом, имело ли значение, что церковь, в которой они искали прибежища, чтобы убить остаток дня, была посвящена святому Николаю, защитнику детей, или что она когда-то была построена немецкими торговцами. Если бы святой воспринимал свою задачу всерьез, он бы сделал так, чтобы Павел и Бука потерпели сегодня неудачу.

Павел стал на колени рядом с Букой и тоже начал молиться. Его мысли путались, и ему едва удавалось не отвлекаться от темы. Он слышал, как стучит его сердце, но куда сильнее в его ушах звучал другой звук: терпеливая вибрация библии дьявола. Казалось, что ее тайник находится в нем самом, и цепи вокруг сундука раскаляли и жгли его внутренности. Он смутно вспомнил, что за целый день ничего не ел и не пил. Ощущение давящей тяжести в желудке не давало ему найти выход из сложившегося положения, хотя аббат Мартин обеспечил их достаточным количеством денег, чтобы купить себе на рынке репы или моркови. До сих пор они едва прикоснулись к этим деньгам.

– Он приехал со всей своей семьей и деловым партнером. У него есть дочь – лишь одна. Наверное, по этой причине он и забрал ребенка из приюта: потому что все остальные дети, его собственные дети, умерли и пара осталась бесплодной. Мне удалось выяснить, что у его дочери есть своя комната в доме.

Бука перекрестился и повернулся к Павлу.

– П… п… поедем домой, – предложил он.

Павел отрицательно покачал головой и положил руку на плечо товарища, почувствовав мускулы, бугрившиеся под рясой этого будто вырубленного из камня, но нежного внутри и робкого великана. Бука не пошевелился, пока Павел не убрал руку.

– Мы подождем до наступления темноты, когда до закрытия ворот останется совсем немного времени. Это время – самое лучшее; все люди уже разойдутся по домам, а ночная стража еще не приступит к обходу. Как правило, черный ход в этом доме не запирается. Мы смогли бы проникнуть внутрь без всяких проблем. Я видел, куда выходит окно этой комнаты; как только мы окажемся внутри, то легко найдем дорогу.

Бука встал.

– Нужно действовать быстро и четко. И постараться, чтобы никто другой не пострадал.

Бука отвернулся и пошел по церковному нефу к выходу. Павел проводил его хмурым взглядом. Неужели он считает Буку таким глупым, что полагает, будто тот поверит, что никто другой не пострадает? Если необходимо устранить ребенка, то же следует сделать и с торговцем, забравшим его из приюта; а если надо избавиться от него, такая же участь должна постичь и его жену. И даже при этом условии риск все еще будет достаточно велик; потому что Павел не имел ни малейшего представления о том, сколько всего людей посвящены в это дело. Бука отошел к другой стороне нефа, стал на колени в одном из боковых приделов, перекрестился и снова принялся молиться. Оставшись наедине с самим собой в первой нише, Павел смотрел на своего товарища и не знал, что его глаза блестят от непролитых слез.

Дверь черного хода открылась с легким скрипом, который не привлек бы ничьего внимания, будь сейчас день. Павел затаил дыхание. От плошки с жиром, горевшей на самом верху ограды колодца во дворе, слабый лучик света падал в мрачный и темный коридор. Некоторое время тому назад из этого прохода вышел слуга, подошел к колодцу, держа в руках кувшин и складную деревянную лестницу, размеренными движениями разложил стремянку, влез на нее, долил в плошку рыбьего жира, слез обратно на землю, поставил кувшин рядом с собой, высек огонь на труте, снова залез наверх и зажег огонь в плошке. Священник, страдающий подагрой, геморроем и глазной болезнью, зажигающий верхние свечи перед алтарем, – и тот шевелился бы быстрее. Наконец стремянка была сложена, кувшин поднят и все предметы снова внесены в дом. К этому моменту Павел так нервничал, что едва удерживался, чтобы не закричать. И хуже всего было то, что, закрыв за собой дверь, слуга завозился с замком. Неужели вопреки тому, что Павел выяснил сегодня днем благодаря безобидной возне, дверь на ночь все же запирали? Но когда Павел и Бука уже стояли перед наконец-то затихшим домом и смотрели на входную дверь, они поняли, что слуга просто позволил себе обычную шутку прислуги – на дверной ручке красовалось содержимое его носа. Павел взялся за ручку и нажал, невзирая на охвативший его ужас.

Он немного покачал дверь туда-сюда, одним рывком распахнул ее, так что она чуть было не врезалась в стену, и облегченно выдохнул.

Коридор оказался недлинным и шел мимо лестницы на верхний этаж. На первом этаже находились двери, очевидно, ведущие в кладовую и маленькие мастерские. В конце коридора пробивалась слабая полоска света, намекающая на еще одну дверь – вход во внутренний двор. С верхнего этажа вниз доходило неровное свечение, наверное, сальном свечи на лестничной площадке. Дом трещал и скрипел, как и любой другой дом, готовящийся к ночи, но, за исключением этих звуков, все было тихо. Отдаленное бормотание, доносившееся временами из соседнего дома, с трудом пробивалось сквозь вибрацию библии дьявола, которую Павел теперь ощущал постоянно.

Молодой монах скользнул наверх по ступенькам и сделал знак Буке, чтобы тот закрыл за собой входную дверь. В первое мгновение после этого их окутал полнейший мрак, но затем идущий сверху свет обозначил края ступеней. Бука подошел к лестнице и поднялся на одну ступень; тут же весь пролет заскрипел так громко, будто закричал осел.

Оба Хранителя прервали движение на полпути и замерли. Через несколько мгновений, за которые они успели облиться потом, стало ясно, что никто не бежит проверять, что происходит. И все же…

Павел вздрогнул и покачал головой. То, что Буке удастся подняться по лестнице до самого верха и при этом не разбудить весь дом, совершенно исключалось. Но это также решало дилемму, чем заняться Буке, пока Павел будет доводить их миссию до конца и убивать намеченную жертву. То, что Павел уже убил и слугу, и Катьку, Бука не знал, а Павел ни до того, ни после не касался этой темы. Но с главной жертвой дело обстояло несколько иначе… и Павел сразу же понял, что, если Бука станет свидетелем происходящего, он может помешать выполнению миссии.

– Останься внизу, – прошептал он гиганту на ухо. – Ты должен следить за тем, чтобы дверь оставалась открытой, иначе путь к бегству будет для нас отрезан.

После недолгих размышлений Бука кивнул. Он медленно перенес свой вес на ту ногу, которая оставалась стоять на полу, вызвав стон лестницы. Затем сделал шаг назад и прислонился к стене возле самого черного хода.