Око за око, стр. 45

Ярослав уж было собирался уйти, как вдруг его внимание совершенно случайно привлек человек, сидевший за левой половиной стола. Светлые волосы, красноватый нос, полные сальные губы. «Ба! Да ведь это Вересаев!» — осенило Ярослава, и в ту минуту все выпитое вино наконец на него подействовало, ударило в голову.

Просто встать и набить Вересаеву морду было нельзя — обижать черниговцев не следовало, подраться с ним в честном бою тоже представлялось затруднительным — ведь не с врагами пировал сейчас Ярослав, но с союзниками Григория.

Однако мысль о мести не давала Евсееву покоя. «Интересно знать, узнает ли меня Арсений или нет? — никак не мог успокоиться Ярослав. — Будь что будет», — в конце концов решил Евсеев, и так, чтобы на это никто нее обратил внимания, стал перебираться к левой половине стола.

Вскоре Ярослав оказался совсем близко, сел рядом с Арсением и начал неспешную беседу с боярином Алексеем Головиным. Несколько раз Евсеев глаза в глаза встретился с пронзительным взглядом Вересаева, однако ни одна черточка не изменилась на его лице, не дрогнула ни одна жилка, и Ярослав понял, что Арсений его не узнал.

Страшная тайная мысль возникла у Евсеева, когда он понял, что Вересаев не догадается об обиде Ярослава. Уж что-что, а мстить он умел лучше всего. «Пусть Арсений тоже будет опозорен!» — злобно подумал Ярослав и принялся за дело, вернувшись на свое место подле Отрепьева.

Меж тем пир во всю продолжался, и Татев, сидящий между Отрепьевым и Евсеевым, набрался уже порядочно. Да, в общем-то, все были хороши…

— Долой Борьку! — кричал Иван Ильич, поднимая чашу.

— Долой! — поддерживая своего воеводу, кричали черниговцы…

Занятые каждый своей чашей, ни сам Иван Ильич, ни гости не заметили, как Евсеев потихоньку срезал у Татева большой золотой крест, болтавшийся даже не на груди, а почти что на животе воеводы.

Вновь пирующие поднимали чаши, и вместе со всеми Евсеев радостно кричал: «Да здравствует царевич Димитрий!», одной рукой в это время подкладывая крест в карман Вересаеву. Теперь оставалось только ждать, когда Татев хватится дорогой вещицы.

Это и вправду случилось быстро. Не успело пройти и получаса, как Отрепьев вдруг обратился к черниговскому воеводе:

— Иван Андреевич, а что это вы без креста? Кажется мне почему-то, что я его сегодня на вас видел.

— Как без креста? — удивился Татев, и быстро сообразив, что креста и в самом деле нет, разбушевался.

— Так ведь был крест, ей-Богу, был, на пир ведь собирался, был! Люди добрые, ведь все видели? — обращаясь к пировавшим, негодовал воевода.

— Был, был крест, — кричали и черниговцы, и воины Отрепьева.

— Видели, — доносилось со всех сторон.

— Выходит, он на пиру пропал, — сделал вывод Отрепьев. — Значит, будем искать.

Воеводы, бояре и окружение Григория дружно откликнулись на этот зов — повставали из-за своих мест, оглядели все кругом: и за столом, и под столом… Креста нигде не было.

— Похоже, крестик-то увели, — подал кто-то идею, когда стало ясно, что все поиски бесполезны.

— Очень может быть, — заметил Отрепьев, — вещица-то ценная. Кто-нибудь выходил?

— Да нет, вроде бы все на месте были, — вспомнил сам Татев.

— Точно? — переспросил Григорий.

— Точно, — подтвердил Ярослав.

— Может, слуги? — подал идею Дворжицкий.

— Нет, слуги не могли, — уверенно сказал Иван Андреевич.

— Из слуг ко мне никто даже близко не подходил. К тому же, это все мои слуги, я им не такие богатства доверял, и до сих пор ни один человек из них меня не обманул.

— Иван Андреевич, ну-ка внимательно вспомните, может, все же кто-то подходил? — еще раз спросил Отрепьев.

Татев задумался, а потом угрюмо ответил:

— До пира и подходили ко мне слуги, и разговаривали, но ведь на пиру меня с крестом видели.

Пирующие загудели, понимая, на что намекал Татев.

— Что ж, — рассудил Григорий, выходит, вор среди нас. Пусть тогда Иван Андреевич всех осмотрит, и чтобы никому это в обиду не было, начнет с меня.

— Неужто я Иоаннова сына осматривать буду? — не мог осмелиться воевода.

— Всех, так всех, — ответил Григорий, и Татеву пришлось подчиниться.

Ярослав был вторым, Дворжицкий — третьим, Неборский — четвертым… Приближалась очередь Вересаева.

— А это что? — вытаскивая из кармана Арсения золотой крест, негодующе вскричал Татев.

Вересаев негодующе смотрел то на святыню, то на воеводу, не понимая, каким же образом крест оказался в его кармане. «Почему он здесь оказался? Как же я до сих пор его не почувствовал?» — удивлялся Арсений, не догадываясь, кто же мог сыграть с ним такую злую шутку.

— Неужто Арсений вор? — недоумевали бояре. — Да ведь у него самого на шее такой же крест, что ж он на чужое-то позарился?

— Ей-богу, не брал я этот крест, спохватившись, начал защищаться Вересаев.

— И в карман ты его не клал? — допытывался Татев.

— Да не клал я его, — только и твердил Арсений, не зная, что же еще сказать в свое оправдание.

— А-а-а, — неожиданно протянул Ярослав, — это как же не клал? Да ведь я сам видел: сперва за пазуху полез, потом в карман. Чего ж тебе за пазухой-то не понравилось?

Больше ничего Ярославу говорить и не пришлось — то ли не любили черниговцы Арсения, то ли недовольны были, что из-за него подверглись досмотру, только со всех сторон полетели злобные выкрики:

— Вор!

— Обманщик!

— Наказать негодяя! — послышалось со стороны Гришкиных воинов — очень многие прекрасно знали, что Ярослав никогда не бросал слов на ветер, а уж если что обещал, то в лепешку разобьется, но сделает.

Татев, не зная, как же поступить с вором, посмотрел на Отрепьева, Гришка — на Евсеева, ожидая услышать от него совет, и Ярослав тихонько шепнул Гришке:

— Выпороть принародно, как сидорову козу, вот потеха будет!

— Выпороть, прямо здесь, — предложил Гришка, и, дружно рассмеявшись, с этой идеей согласились и черниговцы во главе с Татевым, и воины Отрепьева.

Арсений больше ничего не говорил, понимая, что оправдываться просто бесполезно — он уже понял, что кто-то подложил ему свинью. «Кто же?» — напряженно думал Вересаев. Были здесь люди, которые его недолюбливали, но из них никто и никогда на такое бы не решился.

На кого только ни падали подозрения Арсения, но подумать на Ярослава ему и не пришло в голову — он ведь и вправду лазил и за пазуху, и в карман, да только не крест прятать, конечно, так что в том, что друг Димитрия это заметил, не было ничего удивительного. Винить же в подобном злодеянии совершенно незнакомого человека было просто глупо.

Тут же кликнули слуг, те принесли плеть, и Ивану Андреевичу собственноручно предстояло выпороть вора. Рука у Татева была тяжелая, а хмельной он и вовсе был зверь, так что туго пришлось Вересаеву. Один за одним сыпались на него беспощадные удары воеводы под зоркими взглядами пирующих, под их отвратительными насмешками, а то и просто-напросто бранью. И до безумия хотелось разрыдаться — не столько от боли, сколько от обиды…

И не только сам Вересаев — никто из окружающих не мог бы подумать, что Ярослав держит на него зло. Словно не замечая, что происходит, он тихонько сидел в сторонке, но радость словно распирала его изнутри — удалось все-таки отомстить! Удалось! «То-то же, сволочь, — подумал Ярослав, — получай заслуженное!»

Евсеев потер с насаждением руки и замер — ослепительно-алым пламенем, так, что жгло глаза, полыхал на его руке перстенек, словно живая, металась в нем какая-то искорка, будто в глубинах камня ей было тесно.

Взгляд Евсеева сам по себе замер на перстеньке, и внезапно ему стало дурно. Чудилось Ярославу, что неведомая рать ополчается против него, и все другие заботы на миг потонули в волне нахлынувших на него дурных предчувствий…

Глава 38

Вдоволь попировав, разделив казну между своими воинами и взяв из крепости 12 пушек, Отрепьев наконец покинул Чернигов. Теперь он спешил к Новгороду-Северскому, надеясь, что и в дальнейшем он не встретит сопротивления. И, действительно, на берегах Десны, Свины и Снова обошлось без кровопролития, здесь он встретил только коленопреклонение народа да радостные возгласы: «Да здравствует государь наш, Димитрий!» Однако из Новгорода вестей не было — жители не высылали ни гонцов, ни грамот, ни связанных воевод. Отрепьеву становилось тревожно…