И шарик вернется…, стр. 23
– А зря, — засмеялся он. — Дети от меня получаются очень красивые.
– И очень счастливые, — добавила Таня. — В смысле того, что растут без отца.
Он пожал плечами.
Смолянский, надо отдать ему должное, все организовал в лучшем виде: нашел свою однокурсницу, заведующую гинекологией, дал денег и отвез Таню в больницу. Ей выделили койку и сказали:
– Жди.
Она надела ночнушку и халат, села на кровать. На соседней койке лежала крупная молодая деваха.
– В первый раз, что ли? — спросила она.
Таня кивнула.
– Ну, в первый — не в последний, — засмеялась соседка, обнажив крупный щербатый рот.
Наконец зашла гинекологиня и кивнула Тане. Та обреченно вздохнула и поплелась за ней.
– Залезай! — врач кивнула на кресло. И добавила: — Какие все вы ЗДЕСЬ робкие!
Таня легла на кресло и закрыла глаза. Дальше она почувствовала, как ей перетянули жгутом руку и ввели в вену иглу.
– А ты в курсе, что первый аборт опасен?
Она открыла глаза и увидела перед собой лицо гинекологини — мелкие прищуренные глаза, острый, как птичий клюв, нос.
– В смысле того, что не факт, что потом родишь? — криво усмехнулась однокурсница Смолянского.
– Вам, кажется, заплатили? — заплетающимся языком сказала Таня.
Наркоз начал действовать. Таня заснула. Ответа врачихи она не услышала.
Проснулась она в палате. Нестерпимо болел низ живота. Вошла нянечка и положила ей на живот пузырь со льдом. Медсестра сделала укол, и боль понемногу стала утихать. Таня уснула.
Проснулась она оттого, что сильно захотела есть.
– А ужин, ты, подруга, проспала, — сказала ей щербатая девица. — Хочешь капусту тушеную? Я тебе тут сховала. Только она холодная уже. А она и горячая-то несъедобная. Чистая помойка! — рассмеялась девица.
Таня посмотрела на тарелку серой капусты с застывшим жиром и сказала:
– Спасибо, что-то не хочется.
Девица понимающе кивнула.
– Ну болит-то меньше?
– Меньше, — ответила Таня.
– Я ж говорила — плевое дело. А ты боялась! И даже платье не помялось! — громко заржала соседка.
А есть все равно хотелось — даже вид и запах капусты не отбил аппетит.
Дверь в палату открылась и… на пороге появилась Лялька, в белом халате и колпачке.
– Здравствуйте, граждане больные и проабортированные! — бодро поздоровалась она. — Как живете, как животик?
У Тани началась истерика.
– Не смеши, балда! Смеяться больно! — Она руками держалась за живот.
Лялька деловито подошла к Танинной кровати и положила ладонь ей на лоб.
– Сорок два и три, — важно проговорила она. — Значит, надо подкрепиться! — Она достала из сумки широкий, пузатый термос с еще теплыми котлетами и картофельным пюре. Лялька молча протянула Тане вилку. Та, торопясь, проглатывала большими кусками.
– Вот оно как! — вздохнула Лялька. — Не торопитесь, больная! Никто у вас харчи не отнимет. А то заглатываете, как удав, смотреть противно.
Таня кивнула, и они рассмеялись.
Щербатая девица, не понимая, в чем дело, смотрела на них с плохо скрываемым ужасом.
– Ну вот и умница, — сказала Лялька. — Ротик-то оботри. А я за чайком схожу. Кишочки прополоскать!
И они опять заржали.
Лялька принесла стакан мутноватого чая и достала из сумки шоколадку. Таня пила чай, а Лялька гладила ее по руке.
– А теперь — покурим! — Она покрутила перед Танинным лицом пачкой «Винстона».
Таня, кряхтя, сползла с кровати, и они вышли в коридор. В туалете закурили. Обе молчали.
– Ты как? — серьезно спросила Лялька.
– Нормально, — ответила Таня.
– Ну, я побегу?
Таня кивнула:
– Спасибо тебе!
– Дура, — ответила Лялька и пошла по коридору. У лестницы она обернулась и помахала Тане. Таня всхлипнула и вытерла ладонью глаза.
В палате щербатая соседка тихо спросила:
– А кто это был?
– Главный врач, — серьезно ответила Таня и легла на кровать.
Соседка тяжело вздохнула. Таня отвернулась к стене. «Никогда в жизни я не забуду этого, — подумала она о Ляльке. — Всегда буду помнить».
И вправду — не забыла. И помнила всю жизнь. Разве такое забудешь?
Верка
А Верка по-прежнему ждала. От телефона не отходила, от каждого звонка, телефонного или дверного, вздрагивала.
Дождалась. Какой-то мужик грубым, прокуренным и, как показалось Верке, приблатненным голосом, сообщил ей, что у Вовки неприятности.
– Большие, — важно добавил он и закашлялся.
Верка онемела. А когда пришла в себя, закричала в трубку:
– Чем можно ему помочь?
Незнакомец ответил, что пока ничем, и строго добавил:
– Жди вестей. Тебя найдут. Поможешь, если сможешь. — Он положил трубку.
Верка позвонила на телефонную станцию и стала умолять телефонистку, чтобы та проверила, откуда был звонок. Упрашивала долго, что-то врала про то, что ждет ребенка и звонили от пропавшего мужа. Телефонистка ответила, что звонок был из телефонного автомата, и посоветовала обратиться в милицию. Верка отрыдалась и позвонила отцу.
Гарри сказал, что разговор не телефонный и он заедет вечером. Вечером Верка рассказала ему, что Вовка уехал на прииски и пропал. Никаких вестей. Отец молча курил, потом наконец заговорил:
– Ну да. Поприличнее кавалера ты себе найти не могла. На тебя не хватило. — И добавил, что случиться с Вовкой могло все что угодно — и кража добытого, и перевозка. Вообще дела это темные, кухня страшная. Он сопляк, могли и подставить сколько угодно.
Верка рыдала и просила отца навести справки. У него же на Петровке куча своих людей.
Гарри кивнул:
– Хорошо. — И добавил: — Вляпалась ты. Лучший способ из этого выскочить — забыть этого придурка раз и навсегда.
Верка закричала в ответ, что она не предательница и что она любит Вовку и будет любить всегда. А если отец отказывается ей помочь, то она будет действовать сама. Без его помощи.
– А это уже шантаж, — сказал Гарри и пошел в коридор одеваться. В эту ночь он с дочерью не остался. Видимо, там, в другом месте, ему было слаще. Хлопнула входная дверь. Верка, не включая света, легла на диван. Никогда в жизни ей не было так одиноко и так жалко себя.
Никогда.
Лялька
С матерью было жить непросто. Она все еще поносила отца, но Лялька видела в этом не злость, а обиду и дикую, беспросветную бабью тоску.
– Тебе бы замуж, мам, — говорила она. — Ты еще молодая, красивая. Фигура как у девочки.
– Очередь стоит, — отвечала мать. — Очередь. А я выбираю.
Ляльке нужно было получить справку из больницы для ОВИРа. Бумагу подписывал главный врач, тучный и лысый дядька, с крупными руками мясника и тяжелым, застывшим воловьим взглядом светлых, водянистых глаз. Он сидел в кабинете за длинным, каким-то бесконечным столом. Лялька села без приглашения — такое качество, как робость, ей было незнакомо. Она положила ногу на ногу и объяснила суть проблемы. Главврач молча слушал, и она видела, как багровеют его мясистые и отвислые уши.
– Значит, родину предаешь, — наконец изрек он.
– Неа, — весело сказала Лялька. — Просто жить хочу по-человечески. Мир посмотреть.
– А здесь тебе, значит, нечего смотреть, — покачал он головой. — Родина тебя кормила, поила. Образование дала.
– Ну, кормили и поили меня мама с папой. А два года после училища я отработала. Вернула, так сказать, родине долг, — улыбнулась Лялька.
– Рассчиталась, значит, — процедил он.
– Вроде да. Без долгов.
– Смелая, выходит дело. А пропасть там не боишься?
– Здесь боюсь. Чесслово. — И, паясничая, Лялька приложила руку к груди.
Главврач черкал что-то на бумаге. Потом вздохнул, поднял на Ляльку свои мертвяцкие глаза и глухо сказал:
– Дверь закрой. На ключик поверни.
У смелой Ляльки сердце скатилось в пятки. Она выдохнула и через минуту сказала:
– Не выйдет. Триппак у меня недолеченный. И зачем вам проблемы? У вас ведь семья, наверно. Дети. Внуки. Верная жена. — Она, улыбаясь, кокетливо склонила голову набок.