Триумф Клементины, стр. 8

Для людей и консула не имело значения, что он был честным и добродетельным джентльменом, так и на палачей Себастьяна не подействовала его кротость и доброта. Он содрогался при каждом вопросе. Но они были в своем праве. Все они — и защитник, и прокурор, и обвинитель считали Квистуса счастливцем, потому что он не находился на скамье подсудимых. Не было случая подобной преступной небрежности. Он не знал этого; он не был осведомлен о том; этого он не мог предупредить, потому что ничего не понимал; тех документов он никогда не смотрел. Все, что приносил ему Маррабль для подписи — он подписывал не просматривая.

— Если бы мистер Маррабль принес вам для подписи чек на его имя на двадцать тысяч фунтов из вашего счета, вы бы его подписали? — спросил председатель.

— Конечно, — был ответ.

— Почему?

— Я бы не просмотрел его.

— Хорошо, но предположим, что подписывая, вы бы взглянули на него?

— Я бы решил, что деньги понадобились на нужды фирмы.

— В таком случае, — заметил судья, — я думаю, что людей, подобных вам, опасно держать на свободе.

Поднявшийся смех вызвал в сердце Квистуса ненависть к судьям.

— Можете вы чем-нибудь объяснить подобную преступную доверчивость? — спросил председатель.

— Мне в голову не приходило сомневаться в честности компаньона.

— Вы и в жизни придерживаетесь подобной детской веры в людскую добродетель?

— У меня не было причины держаться иных взглядов.

— Поздравляю вас, вы единственный стряпчий в этом роде.

Председатель продолжал:

— Предположим, к вам пришли два или три незнакомца, рассказали бы вам какую-нибудь историю и один из них попросил бы у вас сто фунтов — дали бы вы ему?

— У меня нет привычки иметь дело с какими-то незнакомцами, — сжимая губы, сказал Квистус.

— Определите, с какими же людьми вы не можете иметь ничего общего?

— С вами, — был ответ. Председатель покраснел.

Последовал взрыв смеха, к которому присоединился и судья.

— Свидетель, — заметил последний, — не так безумен, как он хочет показать, мистер Смистерс.

Единственный выпад Квистуса был направлен против самого себя. Взбешенный председатель так его замучил, что он почти без сознания сошел со свидетельской скамьи. Мертвенно бледный, со страданием в глазах и горькой складкой готового заплакать ребенка у губ, он остался до конца.

Разбирательство продолжалось. Не было никакого сомнения, что преступник не минует каторги. Судья обобщил все сказанное и наговорил таких вещей про Квистуса, что вконец загрязнил и очернил его чистую душу. Судьи вынесли вердикт, по которому шестидесятилетний Маррабль приговаривался к семи годам тюремного заключения. Квистус вышел из залы суда разбитым и ошеломленным. В коридоре его встретил Томми, взял под руку, вывел на улицу и посадил в кэб.

— Не нужно унывать, — сказал он молчаливому, бледному дяде. — Все будет опять хорошо. Сейчас вам нужно подкрепиться, хотя бы брэнди с водой.

Квистус слабо улыбнулся.

— Пожалуй, вы правы.

Несколькими минутами позднее Томми привел в исполнение свой рецепт в столовой в Руссель-сквере, поставив торжественно на стол полный стакан.

— Вот! Это вас подкрепит. Ничего не может быть лучше этого.

Квистус пожал его руку.

— Вы хороший мальчик, Томми. Спасибо, что заботитесь обо мне. Теперь мне лучше.

— Я лучше останусь здесь. А то вы будете совсем один.

— У меня большой ящик оружия из долины Доргонии, — сказал Квистус. — Я берег его для сегодняшнего вечера, так что я не буду так одинок.

— Закажите хороший обед и выпейте бокал хорошего вина, — решил Томми и удалился.

Томми ворвался к Клементине с газетой во время ее обеда. Он был взбешен. Читала она отчет? Что она об этом думает? Как они смели говорить подобные вещи об уважаемом, честном джентльмене? И председателя, и судей нужно куда-нибудь закатать! Если бы он знал раньше, юный Палладин, то не задумался бы убить их в кругу их семьи. Теперь его жажда мести ограничилась уничтожением газеты, которую он швырнул на пол и растоптал.

— Чувствуете теперь себя лучше? — осведомилась молча слушавшая Клементина. — Тогда садитесь и поешьте.

Но Томми отказался от пищи. Он был слишком взволнован, чтобы есть. Его юный ум не мог примириться с несправедливостью. Он нуждался в сочувствии.

— Скажите, вы также находите это отвратительным?

— Иметь дело с законом всегда неприятно, — сказала Клементина, — нечего вам кипятиться. Передайте мне картофель.

Томми передал ей блюдо.

— Мне кажется, что вы жестоки, Клементина.

— Великолепно, — мрачно согласилась она. Она молчала, потому что в глубине сердца была согласна с судьей.

ГЛАВА IV

Квистус стоял с поникшей головой над обесчещенной могилой «Квистус и Сын», как раздался второй удар грома. На него обрушилось общественное мнение.

Он принужден был отказаться от председательства в антропологическом обществе. Консул не принял его отставки. Тогда он перестал бывать на заседаниях.

Ученые выказывали ему свое сочувствие. Это оскорбляло еще больше. Писавшие получали краткие официальные ответы. Стучавшиеся в дверь не принимались.

Даже Клементина, раскаявшаяся в своей жестокости и сжалившаяся над честным и беспомощным человеком, наколола ту невероятную вещь, которая когда-то была шляпой, приехала в омнибусе на Руссель-сквер и нашла дверь закрытой. Она превратилась в фурию. Она бы высказала Квистусу свое мнение о нем. Но он был так же недоступен для нее, как и для всех, даже собственных слуг.

Исключение делалось для миссис Пенникок, экономки, которая со смерти жены вела весь дом. Он должен был объяснять ей, что ввиду его затрудненных обстоятельств необходимо наводить экономию. Затем он велел запереть большую часть дома, находя даже некоторое наслаждение в подобном ограничении. Он жил в своем музее, обедал в маленькой темной комнате рядом с кухней и переменил свою роскошную спальню на чуланчик рядом с музеем.

Если мужчина может сойти с ума от какого-нибудь горя своей невесты, то тем более понятно, если он немного преувеличивает собственные переживания.

Его столовая и гостиная были открыты только по вечерам вторников, когда он принимал Хьюкаби, Вандермера и Биллитера. Для них он имел и улыбку, и свой прежний характер. Он никогда так не сочувствовал им, как теперь. Он, как и они, стал жертвой изменчивого счастья. Он также пострадал от обмана человека и бесцеремонности учреждения. И троица находила в карманах пальто удвоенное пособие.

Возможно, что настанет время, когда он не найдет ничего нового в черепе четвертичного периода из Силезии или в оленях, выгравированных на топорах каменного века, или в ожерелье дамы бронзового периода, или когда ему, в конце концов, захочется видеть более современные вещи. Тогда он отправится за границу или, если этому что-нибудь помешает, доставит себе ребяческое удовольствие — открыть запертые комнаты своего дома…

Заприте комнату, удалите из нее свет, закройте все чехлами, пока она не примет вид морга и облечется тайной, и вы с удовольствием придадите ей, по истечении некоторого времени, ее прежний уют.

Запущенные на стенах картины, безделушки на столах, книги на полу, все вызовет ваше внимание. Даже старые газеты, с давно забытыми новостями, которыми завернуты подушки, вызовут у вас интерес. Ящики, полные кипсэков и писем и с сохранившимся запасом лаванды вызовут воспоминание о тех, кто уже не существует.

У Квистуса был большой старинный дом, принадлежащий его отцу; он в нем родился, и он был полон для него воспоминаний. В одном из буфетов он нашел каким-то образом уцелевшую стеклянную кружку, завернутую в бумагу, на которой рукой его матери было написано «Дамсон. Джэм». Его мать умерла четверть века тому назад.

Старый, стоявший в углу кладовой сундук был особенно памятен Квистусу и вызвал его исключительное внимание; он был полон корреспонденции его дяди, дагерротипами и фотографиями лиц, давно ушедших в лучший (будем надеяться) мир.